– Почему? – спросил я.
– Да, действительно, с чего ты взял? – поддержал меня десятилетний Хорек. Не помню, как там его обозвали собственные родители, но сомнительно, чтобы я вообще хоть раз слышал его настоящее имя, потому что мы всегда звали его Хорек. И медсестры тоже. Он и впрямь был похож на хорька.
– Потому что оно всегда приходит, когда появляется новенький, – сказал Игорь. – Разве ты забыл?
– Ох, бля!.. – испуганно выдохнул Хорек. – Точно, бля, каждый раз.
Сразу несколько голосов подтвердили несомненную правдивость этих слов.
– Тогда хоть бы оно не стало показываться, – как заклинание пробормотал кто-то.
– Когда я только сюда приехал… – продолжил было Хорек, но внезапно Андрей цыкнул на него, приподымаясь на кровати.
– Заткнись… Кажется, я что-то слышу.
Мы все онемели, глядя на него в том тягучем напряженном ожидании, когда запросто можно позабыть о необходимости дышать.
– Мать твою!.. – Андрей резко подскочил (готов поспорить, не он один, – судя по дружному скрипу пружин) и спрыгнул с кровати на пол. – Оно уже здесь. Оно задело меня… по руке… – он подбежал ко мне и сел на корточки, опершись локтем о матрас.
– А у тебя тут теплее.
– Ничего не видно… – сказал я, глядя во все глаза на опустевшую кровать. Даже Антон с Игорем, соседствовавшие с Андреем, не выдержав, вылезли из-под своих одеял и медленно пятились назад от его кровати. Честное слово, каким бы странным ни было их поведение, в тот момент мое сердце трепыхалось у самого горла.
Вдруг штора над кроватью Андрея начала дергаться. Все сильнее и сильнее, будто чья-то рука пыталась ее отвести с обратной стороны, но никак не могла ухватиться за край толстыми скользкими пальцами. Именно так, оставаясь вечером один в нашей с Димой комнате, я не раз воображал появление злого и ужасного…
Несколько мгновений спустя штора одним сильным рывком отъехала до половины, открывая темное окно с разводами грязи на стеклах и дорожками стекающих вниз дождевых капель по внешней стороне, тускло мерцающих в сумраке.
– Оно пришло, – вцепился мне в руку Андрей. – Оно уже здесь…
Когда тумбочная дверца распахнулась с глухим стуком, я был почти на грани… Но тут кое-что случилось. Два очевидных, но на время упущенных из внимания обстоятельства со звонким щелчком наконец заняли нужные места в моей голове – наигранный ужас старших ребят и возня между кроватями что-то замышлявших Антона с Андреем, незадолго до того, как медсестра увела меня на осмотр к докторше. Поэтому вместо того, чтобы завопить, я хихикнул…
Андрей рядом со мной как-то вдруг расслабился, отпустил мою руку и медленно поднялся.
– А, черт! Он все-таки видел нитку, – разочарованно отмахнулся Антон, укладываясь вслед за Игорем на свое место, – словно актеры, сходящие со сцены, провалив спектакль. – Говорил же я тогда тебе: останься в дверях.
Андрей задержался у моей кровати, неловко переминаясь с ноги на ногу, и с какой-то удивившей меня надеждой в голосе спросил:
– Ну было хоть чуть-чуть страшно?
– Угу, – признался я. – Немного было. Особенно вначале.
Одно из преимуществ иметь Старшего Брата (не на год или два, а по-настоящему старшего) это ни на минуту не усомниться, что прямо под твоей кроватью кишмя кишат полчища всякой жути от зубастого Буки до Черной руки, выползающей придушить кого-нибудь в безлунную ночь; ну а в шкафу, понятное дело, тебя уже давно заждался изголодавшийся мертвец. Став взрослее, я отчаянно жалел, что родился Младшим Братом, и под рукой нет никого подходящего, чтобы напугать до усёру. Господи, как же я страдал!
Так вот. Может, я немного и сдрейфил тем вечером… но все же – это было здорово, еще как! Все равно, что прикоснуться к жутковатой и в то же время восхитительной тайне.
Когда все снова улеглись, Игорь сказал:
– Ладно, проехали, – он посмотрел на Антона. – Ты с нами последнюю ночь. Расскажи эту свою историю про женщину в черном.
– Которая на картине? – уточнил Хорек.
– Да.
Мне очень хотелось послушать эту историю, но, похоже, что все ее уже знали и даже слышали не один раз. И, будто в подтверждение моим мыслям, Хорек стал канючить, что пускай Антон расскажет что-нибудь новенькое.
– Юра еще не слышал, – сказал Игорь. – Он сегодня у нас молодец. Пусть Антон расскажет для него, и мы тоже послушаем.
Никто больше не возразил. А я, исполненный гордости от похвалы и предвкушения чего-то необычного, подтянул одеяло до самого носа и замер в волнительном ожидании.
Еще я подумал, что Игорь имел в виду не только то, как я держался во время недавнего ритуала, которым испытывали всех новеньких, но и то, что не дал Ноне одурачить себя днем.
– Ну, хорошо. Тогда слушайте, – начал Антон. – Один мужик, он был очень богатым, приехал на аукцион, чтобы купить картину. Правда, он и сам не знал, какую точно хочет. И решил выбрать ту, что ему больше понравится, даже если она нарисована никому не известным художником. Его эта хрень не ломала.
И вот было выставлено на продажу очередное полотно. На нем изображалась какая-то женщина, одетая во все черное, а сама картина была в толстой резной раме из дерева и такой здоровой, что заняла бы половину стены в нашей палате (тут мы все невольно завертели головами, прикидывая, какой же чертовски огромной была эта картина). Мужику… ну, он был какой-то там лорд, показалось, что женщина на картине очень похожа на его покойную мать, которую он любил. И поэтому он купил эту картину и приказал, чтобы ее привезли к нему в замок.
Но жене лорда полотно не понравилось, она хотела, чтобы он его выбросил или продал. Они даже поссорились. Но когда жена лорда поняла, что не сможет настоять на своем, то уговорила мужа хотя бы не вешать эту картину на видном месте. Лорд немного подумал и согласился повесить ее в спальне у младшей дочери («Ни фига себе спальня», – вякнул кто-то, скорее всего, Хорек). Потом наступила ночь, и все легли спать.
Никто не подозревал, что женщина на картине умела становиться похожей на кого-нибудь из умерших родственников тех, кто приходил на аукционы. Чтобы ее купили. А сама картина была нарисована еще двести лет назад, и все ее бывшие владельцы умирали страшной смертью. И вот, когда наступила ровно полночь… – здесь наш рассказчик понизил голос для вящей полноты эффекта и под видом, что ему необходимо срочно прочистить горло, держал томительную паузу несколько секунд. – И ровно в полночь картина, которую купил лорд и повесил в спальне своей младшей дочери, открылась… и из нее вышла та самая женщина в черном. Она любила пить человеческую кровь, просто жить без нее не могла. После того, как она убила прежних владельцев картины, и та снова попала на аукцион, успело пройти много времени, и женщина была очень голодна. Почти целый день она наблюдала из картины за всем, что происходило, а теперь наконец дождалась, когда дочь лорда осталась одна. Она перегрызла девочке горло и выпила всю ее кровь. После этого женщина в черном спряталась обратно в картину. Уже двести лет она жила в ней и была способна прожить вечно, только бы ей всегда хватало человеческой крови, и если бы никто не догадался уничтожить картину. Когда наступило утро…
Эта история про «Женщину в черном» – стала для меня первой из того великого множества подобных вечерних баек После Того Как Гасят Свет, что я услышал в «Спутнике» другими вечерами, а затем – путешествуя по больницам и пионерским лагерям в последующие годы. Между нами, она была не так уж и хороша. Но она стала первой – вот что делало ее такой особенной. Я тихо лежал в своей постели, окутанный темнотой, не смея даже пошелохнуться, и с благоговением ловил каждое слово. Это было моментом озарения, великого открытия, как будто в моей голове внезапно распахнулась некая потаенная дверь, которая словно только и ждала, чтобы к ней подобрали верный ключ. Она вела в восхитительный завораживающий мир, где водятся настоящие чудовища, – куда пострашнее тех, что обитают в книжных сказках или лопают только непослушных детей.
– … а картину они сожгли, – закончил Антон.
Вроде как та же сказка и не совсем так. Далеко не так.
– Спасибо, – сказал я, не зная, как еще выразить свою благодарность. Ведь, кроме всего, эта история была рассказана в первую очередь для меня.
Затем Игорь с Андреем вместе поведали о чертовой бутылке и Красном пятне.
Их истории повествовались в том же ключе, что и «Женщина в черном», впрочем, как и все те истории – простой сюжет, никаких лишних деталей, часто без имен действующих лиц – в этом и заключалась их особая прелесть. Никто не говорил: «Эй, постойте-ка! Что значит, картина открылась?» или «Какого черта они (он, она, оно) это делают?» – мы были детьми, и каждый сам домысливал свой вариант неповторимой Истории. Может, потому они и обладали столь великой, почти магически притягательной силой. Силой нашего собственного воображения.
