– Замечательно, – согласился с британским принцем Николай. – Столько грусти. И высокого искусства. Наверное, надо долго учиться, чтобы овладеть этим инструментом.
– Не сложнее нашей балалайки будет, – сердито заметил по-английски Берендеев, обиженный тем, что наследник прервал его потуги блеснуть познаниями в японской словесности.
– О, балалайка! Бьютифул! Но что же дальше? – Джорджи нетерпеливо повернулся к доктору Бэнсу. А тот с явным раздражением взглянул на Берендеева. Поручик хлопнул в ладоши.
Неслышно ступая, появился пожилой и седой, как лунь, японец. Куцая, в три волосинки бородка. Неброский коричневый халат с подвернутыми полами. Он кланялся, переломившись пополам, выставив перед собой кедровый полированный ящик. Что-то быстро говорил по-своему, и лысина его моталась вверх-вниз. Как биллиардный шар на веревочке.
Японец уселся перед гостями. Подозвал девушку повелительным коротким жестом. Та приблизилась на коленях, не вставая. Открыла ящичек и подала старику обернутую шелком трубку. Японец еще раз поклонился каждому из гостей. Беззвучно, как тени, появились и расселись полукругом рядом с девушкой, игравшей на сямисене, еще три юные японки. Лица выбелены, разрисованы тушью и белилами, нарумянены. Все в ярких, шитых золотом и серебром по шелку, одеждах, перетянутых пунцовыми поясами. Старик отрывисто сказал что-то. непрестанно кланяясь.
– Почтенный Хэйхо-сэнсэй спрашивает может ли он предложить высоким гостям то, за чем они пожаловали под сень его приюта. Его искусство очень древнее, принадлежит роду. Он унаследовал его от отца, а тот от деда, – аккуратно, стараясь передать все оттенки смысла, перевел доктор Бэнс.
– О, непременно, – нетерпеливо приподнялся со своего места на подиуме принц Джордж, впиваясь цепким взором в сидевших полукругом румяных красавиц, – и прикажите подать этого вашего подогретого виски.
– Саке – рисовая японская водка, сэр? – почтительно уточнил доктор Бэнс.
– Да-да, саке. И покрепче. Как ты полагаешь, Ники? Побольше, не повредит? Да? – обратился к Николаю Джордж.
Николай вежливо улыбнулся. Саке? Если Джорджи так уж не терпится вкусить тутошних радостей, то почему бы и нет? Но он, Николай, уже и без японской водки был почти пьян. От музыки. От древних стихов. Этот напев, гортанные мелодичные катрены, так кратко, емко, явно соткавшие из звуков целые полотна, к которым нельзя было прикоснуться, но которые можно было слышать. Какое чудное ощущение! Ничего подобного он не переживал в свои двадцать пять лет в Петербурге. Будто душа раскрылась. Наполнилась простором, ширью, смутной грустью и ясной печалью.
– Кстати, пока не поздно, объясните, Бэнс, – поинтересовался Джорджи, игриво поглядывая на девушек, – о каком искусстве сказал этот старик?
Доктор перевел вопрос принца японцу. Тот поклонился, прижав свиток, полученный от девушки, игравшей на сямисене, к сердцу, заговорил степенно. С достоинством.
– Сущность его искусства состоит в нанесении цветных рисунков на тело человека, – предельно точно перевел доктор Бэнс. Японец сказал еще что-то. Бэнс хотел перевести, но его бесцеремонно перебил Берендеев.
– Сейчас старик нам картинки покажет, ваше императорское высочество, – пояснил Берендеев, обращаясь только к Николаю Александровичу. Будто британцев здесь и в помине не было, – Ишь ты, что сиделец в Апраксином дворе. Товар лицом показывает. Того гляди, за полу ухватит.
Японец запричитал. Крикнул отрывисто сидевшей рядом с ним девушке. Николай вопросительно посмотрел на Бэнса. Доктор приложил ладонь к уху, словно был глуховат и плохо расслышал то, что сказал старый мастер. Берендеев кашлянул.
– Простите, Павел Петрович? – умоляюще простонал Рябушкин, потрясая записной книжкой. Николай Александрович покровительствовал юноше. Брал его с собой во все поездки – официальные и неофициальные. Так побывал Митя Рябушкин и у пирамид Египетских. И на Ниле. И на острове Мадагаскар. Любовался пагодами Китая и Кохинхины, джонками на Суматре, плантациями манго. И везде, путешествуя рядом с наследником престола, записывал Рябушкин впечатления. Вот и сейчас застыл он с поднятым карандашом. И с немым вопросом в очах. Испугался Митя, что упустил важное. Берендеев кашлянул еще сильнее. Потер ладони и пробормотал:
– Что-то водки не несут, черти?
Японец меж тем бережно и торжественно развернул свиток. Рисунок был выполнен тушью. Быстрая и точная кисть изобразила самурая в полном боевом облачении. Рогатый шлем с оскаленной маской, кираса с непонятным иероглифом. Удерживая вздыбленного разъяренного схваткой коня, воин возносил для удара копье. Всадник стремился поразить гигантского змея, покрытого золотой чешуей. Змей опоясывал круп коня, его шею, перехватывал гибким, непрестанно скользящим телом конские ноги и вгрызался в собственный раздвоенный хвост.
– Почтенный Хэйхо-сэнсэй спрашивает, понравился ли высоким гостям этот рисунок? – спросил Николая и Джорджи доктор Бэнс. Британский принц неопределенно помахал рукой, оживляясь – служанка принесла сосуд, наполненный саке. Сосуд приняла у нее одна из девушек, сидевших рядом с мастером татуировок. Она же стала церемонно наполнять чаши.
– Чудный рисунок, – сказал Николай, – святой Георгий побеждает змия. Зло сокрушено. Прелестно. Мысль, понятная всем. Не так ли, господа?
Доктор Бэнс старательно переводил. Когда старик услышал смысл сказанного Николаем, он вновь гортанно выкрикнул, взмахнул руками и прикрыл ладонями лицо, изображая охватившее его смущение. Мастер быстро заговорил, не отнимая ладоней от лица.
– Провокация, Николай Александрович, – угрюмо сказал цесаревичу Николаю поручик Берендеев. Извинившись по-французски, Павел Петрович степенно взял из рук изумленной японки сосуд, наполнил водкой чашку побольше, выпил залпом. Провел по усам указательным пальцем. И тем же пальцем погрозил старику:
– Шалишь, брат, шалишь.
– Павел Петрович? – попробовал урезонить поручика педантично преданный субординации мичман, но поручик только еще раз внушительно помахал пальцем перед носом превратившегося в изваяние японца. Доктор Бэнс сказал по-английски:
– Почтенный Хэйхо-сэнсэй удручен тем, что показал вам этот свиток. Ему не следовало это делать.
– Почему? – изумились в один голос Николай и Джорджи. Бэнс пожал плечами.
– Видите ли, ваши высочества, на рисунке был изображен…
– Демон, – отрезал поручик Берендеев.
– Ха, выдающаяся глупость! – беспечно хохотнул Джорджи. Но доктор Бэнс заговорил серьезно и озабоченно.
– Да, действительно. Всадник с копьем – не святой Георгий. Это демон смерти, разрубающий кольцо вечной жизни. Мотив татуировки очень популярен в определенных кругах. Например, среди японских моряков. Торгового флота Окинавы.
Берендеев скептически хмыкнул при этих словах доктора. И немедленно опрокинул в себя еще одну чашку саке.
– Вот как? Что вы говорите? – Николай Александрович заметно побледнел. Старик-японец снова быстро-быстро заговорил, повалился на циновку. Обхватил свой голый, выбритый до синевы череп обеими руками, словно кто-то намеревался хватить по нему дубьем.
– Так суждено свыше! Благословенна милость Неба за счастье, о котором не мог помыслить старый Хэйхо. Опасность витает над твоей главой, но смерть отступит, и трость будет сильнее меча, и трость засияет блеском, – причитал старец. Он повалился на бок. Не переставая выкрикивать гортанные фразы. Доктор Бэнс спешил перевести все.
– Что? Что он говорит? – испуганно вскричал Николай. Он привстал со своего места и, казалось, жадно следил за каждым движением японца. А тот бился в конвульсиях. И кричал. Кричал. Словно дикая боль резала его сухое жилистое тело. Доктор Бэнс тоже кричал, едва успевая за речью мастера и не обращая теперь никакого внимания на изящность перевода. Зашуршал шелк – девушки-японки, прикрыв лица рукавами в знак печали, покинули зал.
– Два венца суждены тебе – земной и небесный, – пророчил японец, – Играют… играют..
– Что он говорит? – неустанно повторял Николай.
– Самоцветные камни играют на короне твоей, владыка могущественной державы. Но слава мира проходит, и померкнут камни на земном венце, сияние венца небесного пребудет во веки. Великие скорби и потрясения ждут тебя и страну твою. Ты будешь бороться за всех, и все будут против тебя. На краю бездны растут красивые цветы, дети рвутся к цветам и падают в бездну, если не слушают предупреждений отца. Ты принесешь жертву за весь свой народ, как искупитель за его безрассудства…
Японец замер. Словно жизнь покинула его. Совсем. Навсегда.
– Он умер? – Николай испуганно посмотрел на Джорджи. Британский принц озадаченно крутил головой, дергал себя за мочку правого уха, будто пытался вывести себя таким нехитрым способом из состояния прострации. Джорджи вскочил и тронул запястье японца.
