― Где ты был? ― всхлипывая, спрашиваю я, и горячая волна слез подступает к моим глазам. ― Я… я ждала тебя. Я ждала тебя два года.
Качая головой, он смотрит на меня измученными глазами.
― Я пытался, детка. Я пытался найти тебя. ― Он хмурится, морща темные брови. ― Я искал везде. Твое дело замяли. Я… Я больше ничего не мог сделать. Они сказали, что ты мертва.
По щекам текут слезы.
Все это время я была здесь.
А он был там… жил своей жизнью без меня.
Я не должна винить его. Это несправедливо. Он тоже скорбел, а один человек мало что может сделать. Я была иголкой в стоге сена. Слезинкой в океане.
Но эти чувства переполняют меня, готовые выплеснуться, и я не знаю, что с ними делать.
― Не было никаких улик, ― продолжает он, и его голос срывается. ― Только я, моя кровь. У полиции не было никаких зацепок, ничего, на что можно было бы опереться, и я… я не знал, что еще делать.
Я отворачиваюсь и зажмуриваю глаза, из которых течет еще больше слез.
― Эверли, пожалуйста… Что они имели в виду, когда говорили об охоте? Кто был тот другой мужчина, привязанный к стулу?
Он был всем.
И я позволила ему ускользнуть сквозь пальцы, как воде.
― Айзек, ― хриплю я. ― Его звали Айзек.
Зовут.
Его зовут Айзек. Он еще не умер.
― Он был… ― Джаспер делает паузу. ― Твоим другом?
Я прикрываю рот рукой, мои плечи трясутся.
― Да.
― Боже… мне очень жаль. Я должен был бороться сильнее. Я никогда не прощу себя за это.
Я оглядываюсь на него, когда его голос наполняется скорбью. Джаспер прижимается лбом к решетке, его хватка ослабевает.
Во мне пробуждается сочувствие. Смахнув слезы, я подползаю к краю клетки и встаю на колени лицом к нему.
― Все в порядке, ― шепчу я. ― Прости меня. Я не виню тебя. ― Мои слова дрожат. Я прикусываю губу, чтобы не разрыдаться. ― Все в порядке, Джаспер.
― Нет. Я должен был перевернуть весь этот чертов мир и найти тебя.
Я прислоняюсь виском к прохладной решетке.
― Как мама? И Эллисон?
Он поднимает подбородок, его горло вздрагивает.
― Они справляются. Это было нелегко для всех нас. ― Его пальцы сжимают металлические прутья. ― Образовалась пустота. Зияющая дыра, которую мы не могли заполнить.
― Ты заботишься о них?
Поколебавшись, он медленно кивает.
― Конечно. ― Затем он возвращается к нашему нынешнему положению. ― Так вот где они тебя держали? В этой… клетке?
Я качаю головой.
― Нет, у меня была комната. Матрас, туалетные принадлежности. Книги. Я была товаром, и они обращались со мной как с товаром.
Он поднимает на меня глаза.
― Товаром?
― Мои яйцеклетки. Они забирали мои яйцеклетки для какого-то подпольного суррогатного бизнеса.
― Они сказали тебе об этом?
― Нет. Я сама догадалась. ― Я облизываю пересохшие губы. ― За два года мне было легко собрать все воедино.
Шокированные глаза смотрят на меня.
― Есть другие? Как тот мужчина в камере?
― Да. Много мужчин и женщин приходили и уходили. Я полагаю, их убили. Думаю, мне повезло.
― Господи. ― Его голова падает вперед, качаясь из стороны в сторону. ― Это кошмар.
― Это был мой кошмар в течение долгого времени, ― говорю я ему. ― Мне жаль, что он стал твоим.
Джаспер не отвечает какое-то время, но я слишком измотана, чтобы считать секунды. Время складывается из обрывочных мгновений. Как размытое пятно. Проходит не меньше минуты, прежде чем он выдыхает и опускается на задницу, скрестив ноги.
― Мы выберемся отсюда. Я обещаю. Я больше не отпущу тебя.
Слезы жгут и раздражают. Если я чему-то и научилась в этом месте, так это тому, что обещаниям суждено умереть здесь. Они не имеют веса и крыльев. Обещание ― лишь обреченный шепот в темноте.
Но надежда ― единственное, что помогало мне держаться, и я не собираюсь отнимать ее у него.
― Да, ― сокрушенно отвечаю я. ― Мы выберемся отсюда.
Грустная улыбка появляется на его губах, но не достигает глаз. Он протягивает руку через прутья. Медленно, тяжело, я протягиваю свою в ответ. Наши пальцы болтаются в нескольких футах друг от друга, между нами пропасть. Слишком далеко друг от друга, чтобы соприкоснуться.
Джаспер прерывисто выдыхает.
― Я скучал по тебе, ― говорит он, протягивая руку. ― Очень сильно.
По моим щекам текут реки слез. Я сжимаю пальцы и отдергиваю руку, прислоняясь к решетке.
― Я тоже по тебе скучала.
Я представляю себе жизнь за пределами этого места.
Новую жизнь.
Поначалу трудную. Непростой подъем.
Но, тем не менее, жизнь.
Настоящая кровать, в которой можно спать. Мой муж рядом со мной, его сильные руки обнимают меня. Потолочный вентилятор, крутящийся над головой, убаюкивает меня и навевает приятные сны.
Эллисон ― не терпится обнять ее, увидеть ее милое личико, провести пальцами по ее темно-рыжим волосам и сказать ей, как я скучала по нашим разговорам и веселым ночным посиделкам.
Моя мама ― мне нужно услышать ее голос, почувствовать, как ее руки обнимают меня. Она ― мое утешение. Мой дом.
Даже мой домашний тарантул проникает в мои мысли. Мой маленький причудливый арахнид, мой верный друг.
Джаспер.
Вернуться к семейной жизни будет нелегко, но оно того стоит. Вместе мы сможем пройти через все. Мы дали обещание друг другу, стоя под цветочной аркой, и наши улыбки сияли в лучах полуденного солнца. Белый тюль и кружева развевались на ветру, а священные клятвы согревали нас безусловной любовью.
И все же…
Призрак кого-то другого портит эту сладость.
Мужчина за стеной.
Мужчина, которого я приговорила к смерти.
Мое преступление уничтожает зарождающуюся во мне надежду, и я знаю, что груз вины будет преследовать меня вечно. Даже если я выберусь отсюда живой, я никогда не стану прежней.
Когда выбор сделан, его уже не отменить.
И это, боюсь, участь хуже смерти.
ГЛАВА 28
Этот проклятый мешок цепляется за мой нос и рот при каждом неглубоком вдохе. Ограничивает поступление кислорода. Лишает меня чувства времени и места.
Удушающая темнота ― еще одно напоминание о моей приближающейся смерти. Клаустрофобия ― не шутка, когда голова закрыта, а ремни, удерживающие меня, только усугубляют ее. У меня кружится голова, затем начинает тошнить. Пот стекает по шее и лбу, собираясь под ремнями на груди.
Следует отметить, что прятаться в мусорном контейнере, а потом быть прикованным к стулу и не иметь возможности смыть зловоние, было ужасной идеей. Не то чтобы я планировал такое.
В совокупности этого могло бы хватить, чтобы сломить мой дух, будь я менее взбешен.
Но моя ненависть помогает мне выжить.
И это хорошо, потому что я вот-вот сойду с ума. Каждая минута ― это упражнение в умственной дисциплине, в сдержанности, а мои конечности так и норовят пошевелиться, отчаянно желая разорвать путы. Сорвать мешок с головы и дышать, дышать, дышать… и дышать.
Черт, мне просто нужен воздух.
Металлический предмет бьет по прутьям, но я не вздрагиваю. Не реагирую.
― Эй, ты там. Не спи. Твои покупатели скоро будут здесь. ― Насмешливое веселье Дольфа раздражает меня, но я отказываюсь ввязываться в перепалку. Он не перестает издеваться с тех пор, как меня снова бросили в эту клетку, все еще злясь, что я одержал над ним верх несколько лет назад. Теперь он думает, что все изменилось.
Но есть одна вещь, о которой он забывает ― я еще не умер.
Может быть, я связан и практически беспомощен, но если это игра ― если я участник, ― то они должны будут отпустить меня. Иначе это не спорт.
Вот тогда-то все и изменится.
Вот тогда я убью их всех.
Уже несколько часов я сижу здесь один, в бесконечном ожидании. Все, что я могу сделать, ― это ждать следующего шага, который приблизит меня к моей судьбе.
