Составлен Зверевой А. А. по результатам отоваривания на ждановской барахолке.
Ну и что, утешилась?
А говорят — помогает, особенно девушкам…
Приеду домой, лягу на дно, и чтобы никто не трогал. Только я и Гардель. Под закрытыми веками.
Кто такой Станкевич
Дома встретили, как обычно, вопросами — где была, почему не звонила, сколько это будет продолжаться и так далее. На третий день напряжение спало, вопросы иссякли, зато появился список добрых дел — помыть, почистить, погладить, привести в порядок; я мыла, чистила, гладила, приводила, мне было все равно, чем заниматься, лишь бы не вспоминать о гостинице, вокзале, сто девятнадцатом автобусе и коробке со «Сникерсами». Мама заподозрила неладное — а здорова ли ты, девочка? — но в целом была довольна, что я дома, смирная, безответная, и что никто мне не звонит.
(Никто — это, конечно, Баев: nobody, nessuno, nadie, ninguno, нiхто, которого родителята так и не полюбили. Они делали вид, что его нет и не было, и я тоже, с переменным успехом.)
Гнали гулять — и я шла, сажали есть — ела. Разбирая кладовку (еще одно доброе дело, за которое никто не хотел приниматься), обнаружила старую теннисную ракетку, деревянную, с провисшими струнами. Кое-как затянула их, нашла подходящий объект для тренировки, — трансформаторную будку с глухой стеной, — обозначила мелом уровень сетки и принялась лупить по мячу, не обращая внимания на иронические замечания прохожих. День за днем упражнялась отбивать удар, теряя один мяч за другим, пока последний не оказался на крыше, и только тогда задумалась о том, что же делать дальше.
Возле будки остановилась женщина лет сорока и, указывая ребенку на битую, перетянутую синей изолентой ракетку в моей руке, назидательно сказала: «Это называется большой теннис, сынок». От неожиданности я моментально разморозилась. Так продолжаться не может. Нам надо поговорить.
(Наверное, те мячи до сих пор лежат на крыше трансформаторной будки, сдувшиеся, мокрые, изъеденные дождем. Теоретически их можно было бы достать, но только теоретически.)
Помучившись еще денек, позвонила Самсону.
Баева? — спросил он с подковыркой. А он разве не с тобой? Пропал мальчик? Нет, не видели, и не жаждем.
Пропал, и в отличие от Карлсона вряд ли вернется, милый. Чтобы и мне не пропасть зазря, я, недолго думая, набрала номер Гарика.
— Ты откуда звонишь? Длинные звонки, как по межгороду.
— Из дома, — сказала я нехотя, зная, что Гарик тут же воспрянет духом, и не ошиблась.
— Родителей решила навестить? — уточнил он аккуратно.
— Типа того.
— А я заходил в башенку, но тебя не застал. Этот, естественно, не в курсе… — Мне вдруг захотелось спросить — и как там этот? — но я удержалась. Нехорошо, негуманно. Значит, Баев жив и Альгис еще не вернулся. Но ведь это усугубляет дело! Если жив, мог бы и позвонить. Гарик помолчал, дожидаясь моей реакции. Не дождался, продолжил: — Как вообще?
— Плохо, — призналась я. — Прямо скажем, паршиво. Теннис не мой вид спорта, здесь смертельно скучно, лето кончается… Так, что еще…
— Батарейки сели?
— Пока нет, но скоро сядут. И надо будет идти в палатку, а на улице дождь и все такое.
— Я тебе зарядное устройство купил. Хочешь, привезу?
— Не хочу, — сказала я твердо. Если уж играть в несмеяну, то до конца.
— Понятно. Заберешь при случае. А что слушаешь?
— Не поверишь — Гарделя.
— Да ну, — удивился Гарик, — и я! Погода, наверное, способствует.
Проклятый эффект родственной души. Сейчас он вспомнит ту осень и подумает, что я из-за него, что Гардель — это хороший знак. Черт, черт. Ляпнула, не подумав, теперь молчи, потому что он обязательно найдет что-нибудь утешительное в любом звуке, который ты сейчас можешь издать.
Помолчали, потом Гарик осторожно начал:
— Вообще-то у меня есть идея получше зарядного устройства. Правда, это требует некоторой подготовки, но подготовка тоже экшн, тебе понравится.
— Ну если экшн, тогда валяй, выкладывай.
— Идея такая. На следующей неделе в «Иллюзионе» начинается неделя Фрица Ланга. Мы с тобой оденемся в ретро и пойдем. Прогуляемся по набережной, выпьем кофе в буфете, или шампанского, если его там еще подают.
— В ретро? Как во времена нэпа?
— Именно. Я положил глаз на дедушкину трость. У меня будет цветок в петличку, пробор в ниточку и шейный платок. Что касается тебя, то я это так себе представляю — губы кармин, маленькая сумочка, узкое платье или брючный костюм, тебе пойдет. Надо будет позаимствовать дедушкин мундштук. Вставим туда «Стюардессу» или что ты там куришь, «БТ»? — будет эффектно.
Что скажешь?
Гарик, ты гений.
Я схватила Катину ветровку и выскочила на улицу. Теперь я точно знала, что надо делать. Вырез лодочкой, талия занижена, с напуском, посадить на поясок… в универмаге купим две нитки пластмассового жемчуга, соединим в одну, завяжем узлом и перекинем на спину… нет, на спину не надо… а жуткая красная помада за три копейки сойдет за кармин… По-моему, неплохо.
Далее. Цветок в петличку… скажем, гардения…. знать бы еще, что это такое… ладно, на крайняк обойдемся геранью. Если Гарику немного напудрить лицо и зачернить веки, получится один в один какой-нибудь персонаж Мурнау. Нет, он не дастся, а жаль.
Теперь ноги. Катькины туфли с застежкой-перепонкой в самый раз будут. Она, конечно, зажмется, но я упрошу или так возьму, на один день можно… Чулки со стрелками, нарисуем карандашиком для бровей… Нет, стрелки — это пошло, и сеточка тоже не годится, иначе меня опять примут за …
Что бы еще учудить?
Добежала до ближайшего дома, оглядела себя с головы до ног в огромном запыленном окне… Да! Прямой покрой, заниженная талия и крупные мягкие складки, как на греческой тунике. Бабушка Шанель была бы мною довольна.
За окном, в мужском зале парикмахерской, во вращающемся кресле сидел пожилой мужчина и кротко глядел в зеркало. Судя по выражению его лица, клеенчатая попонка, завязанная сзади на бантик, сдавливала ему шею, но он терпел. Девушка с белыми перьями и черными отросшими корнями стригла его машинкой, машинка жужжала, волосы сыпались на пол. И тут меня осенило.
Я зашла внутрь и спросила, сколько стоит модельная стрижка. Пересчитав остатки Славикова гонорара, поняла, что хватит и на батарейки, и на жемчуга, и на смену имиджа. Конечно, надо было семь раз отмерить, но мне втемяшилось, и я должна была сделать это именно сейчас.
А не пожалеешь? — спросила одна из теток в цветастом халате, та, которая была свободна. Ой, не знаю, ответила я. Тетка выглядела устрашающе — стокилограммовая туша с голубыми перламутровыми веками и остатками волос, пережженных химией. Мне, пожалуйста, сзади коротко, а спереди длинно, — и чтобы пряди томно падали на лицо, добавила я мысленно.
Каре, что ли? — спросила цветастая.
Наверное. Вам видней — я никогда раньше не стриглась.
Тетка кивнула и взялась за ножницы, невозмутимая, как Чингачгук Большой Змей. Значит, сзади коротко?
Когда я вошла в квартиру, мама едва не расплакалась, а папа сказал, что я вылитая девушка его мечты — та самая, с которой он когда-то познакомился в очереди на колесо обозрения, когда приехал в Москву поступать на физтех. Помнишь, Аленка, у тебя была прическа модная, и на затылке вот так. Он показал на себе и мама засмеялась, потому что папа начал лысеть еще в институте, а к сорока годам вообще перестал посещать парикмахерскую за ненадобностью.
Катя покрутила пальцем у виска и ушла в свою комнату, Вика заявила, что у меня стервозный вид, еще более стервозный, чем обычно. Итого все правильно, и не надо было называть стокилограммовую «тушей». В следующий раз припасу для нее цветочков или конфет. Пожалуй, конфеты лучше. А еще лучше — кусок говядины, подумала я и тотчас устыдилась. Кусок говядины сейчас никому бы не помешал, но где ж его взять.
Повертелась у зеркала, любуясь на новенькую себя. Аккуратно уложенные пряди, в меру томные, обрамляли лицо, которое выглядело нежным, как на дагерротипе. А голове-то как полегчало!..
Когда мама обнаружила, что я распорола выпускное платье, у нее уже не было сил ругаться и она только спросила — зачем? Я ответила, что в университете будет костюмированный вечер.
Сейчас?! На каникулах? Но почему именно это платье? И не жалко тебе?
Ах, мама, я бы объяснила, но ты все равно не поймешь. Зеленый шелк, русалочье озеро, заросли ирисов и асфоделей… хотя нет, асфодели были раньше нэпа, лет на двадцать… ну, неважно… Значит, зеленый как сама жизнь, струящийся как река, продолжала я про себя, даже не поперхнувшись на банальностях, которые теперь звучали удивительно свежо. Дождь барабанил в ритме милонги, папа мурлыкал за чертежом кумпарситу, я отчетливо слышала, как он пропел финальное «цы-пле-нок табака», по радио клятвенно заверяли, что циклон вот-вот уйдет и мы таки увидим небо (el cielo) в алмазах (los diamantos).
