— Ну, это вы преувеличиваете, — сказал Петр Никанорович.
— Может, не настоящие, — смягчил Федя, — но и не члены родительского комитета. Я их знаю…
Тут раздался сварливый голос Агриппины Петровны:
— Петр Никанорыч! Еленван-на! Школу пора закрывать!
— Вы бы лучше потрудились закрыть подвальную дверь! Да как следует! — крикнул Петр Никанорович, причем с металлической, по-настоящему директорской ноткой в голосе. Потом тихонько добавил: — Вдруг и правда бандиты? Теперь уж ничему удивляться не приходится… Украдут какой-нибудь патрубок, потом где я его возьму?!
Глава четырнадцатая,
в которой лучшие выпускники школы занимают место в президиуме, а Большой Гоп делится с присутствующими своим педагогическим опытом.
Может быть, за всю свою историю школа не собирала столько народа. Взрослые группками и поодиночке ходили по школе, собирались в кружки, рассматривали пожелтевшие и довольно свежие фотографии, оживленно толковали. Тут же и школьники, все, с первого по десятый. В зал не пробьешься. Ребята гроздьями висели на шведских стенках, лепились на спортивных «козлах» и «конях». Маленький Гоп раскачивался на канате, норовя свалиться кому-нибудь на голову. Это уже, конечно, было слишком. Елена Ивановна тотчас шуганула его оттуда.
Сцена была еще пуста, справа только президиумный стол, слева — покрытый темным материалом, потому невидимый, Загнилен. Но вот заиграла труба, на сцену вышел Петр Никанорович. Был он в хорошо отутюженном сером костюме, модном сером галстуке. Тон его одежды деликатно оттенял праздничную улыбку на его несколько осунувшемся в последние дни лице. Прежде всего он пригласил президиум занять свои места. Папа и мама Феди Елкина, Диана Владимировна, передовик, директор, заведующая сели за стол, и от их праздничных улыбок стало как будто светлее в зале.
— Дорогие друзья! — сказал Петр Никанорович, и рука его привычно потянулась к узлу галстука, чтобы его поправить, хотя, конечно, нужды в том не было. — Я очень рад видеть вас в нашей прекрасной средней школе, в этом зале, в этот знаменательный день. Разрешите выразить… что вы, не посчитавшись…
Из-за кулис выглянул старик в ботах. На нем майка спортивного судьи, жутко фирменные штаны, вообще весь пестрел иностранными наклейками. Одна из наклеек была даже на его допотопном боте.
— А Славика нет, — сказал он вполголоса и исчез.
По залу покатился шепоток. «Славика нет, представления не будет, мероприятие срывается!»
Через весь зал уже пробивалась Елена Ивановна, спрашивая каждого:
— А вы Славика не видели? — пробившись к первому ряду, нагнулась к Феде. — Федя, ты Славика не видел?
— Так мы его вчера! — возмутился Федя. — С рук на руки!
— Беги к нему, может, дома. — Елена Ивановна взошла на сцену, на цыпочках прошла к Петру Никаноровичу, тихонько шепнула ему что-то на ухо.
— У нас в программе… — продолжал свою речь Петр Никанорович. — Программа, м-мм… у нас большая, в двух отделениях. А сейчас мы предоставим слово…
Федин папа начал медленно приподниматься, потому что знал, что первым выступать ему…
Бум! бум! бум! — услышали все глухие, точно из подземелья, удары. И слабый, чуть слышный голос.
— Что такое? — заволновались в зале.
— Ничего особенного, — попробовал успокоить всех Петр Никанорович. — Это, вероятно, в подвале. Славик, видимо, Смирнов. Забрел случайно. Детская шалость, не более. Сейчас, товарищи, я его приведу. — И он шагнул в глубину сцены, где была дверь в коридор.
Поднялся шум, крики: какой-то подвал, дети, которых там запирают… Во что, спрашивается, превратили школу?!
Петр Никанорович вернулся на сцену не один — впереди, оставляя мокрые следы, шлепала гопкомпания.
— Форменное безобразие! — заругался Силыч, снял шляпку — с нее пролилась вода, принялся рукавом чистить ее. — Во что превратилась моя резиновая шляпка?! А мой плащ?! Мой новый, мой гуммированный плащ! А мой ревматизм?! А моя любимая подагра?! Заперли на всю ночь в подвале больного человека, мож-скать, лучшего выпускника гимназии!…
— Я в милицию буду жаловаться! — заявил Большой Гоп, отряхиваясь и поднимая отчаянную пыль.
— Шуточки! — сказал Тюлень.
Кто в зале смеялся, а кто и сочувственно роптал.
— Товарищи, проходите в зал, — сказала гопкомпании Елена Ивановна, — здесь у нас президиум.
— Покорно благодарим, не беспокойтесь, — сказал Силыч, — мы здесь останемся.
— Да, но тут и стульев для вас нет, — замешкался Петр Никанорович.
— Кто-нибудь! — скомандовал старик в ботах. — Стулья! — И передаваемые из рук в руки два стула поплыли над рядами, скоро они были поставлены рядом с Загниленом, тщательно покрытым темной материей. На один сел Большой Гоп, на другой — Силыч.
— А мне два стула? — сказал Тюлень. Стульев больше не было. — Ах, так! — обиделся Тюлень и принялся надувать свой резиновый матрас. Надул и сел на него.
— Дорогие друзья, — снова начал Петр Никанорович. — Я тем не менее очень рад видеть вас, собравшихся в нашей прекрасной средней школе на встречу…
— Надобно все-таки уточнить, прекрасной или средней?
В зале возникло какое-то движение. Это пробирался к сцене Федя.
— Нет Славика, — сообщил он. — Нигде нет.
— Я должен извиниться за некоторую неорганизованность, — сказал Петр Никанорович, — нет главного участника представления, поэтому приходится на ходу перестраивать сценарий…
Гопкомпания загудела, загудел кое-кто и в зале.
— А может, он здесь, мальчонка-то? — сказал Силыч и сбросил с Загнилена покрывало.
Все так и ахнули.
Стало темнее, бившее в окна солнце вобрало лучи, ушло в тучу.
— Музыку! Почему не включают музыку?! — раздался усиленный мегафоном голос Елены Ивановны.
Включилась музыка, но, видимо, не на те обороты, замедленная, страшная. Тут же и выключилась, а вместо нее — бодренький спортивный марш.
— Это, если так можно выразиться, сюрприз! — сказал Петр Никанорович.
— Ужас-то какой, господи! — воскликнула Диана Владимировна.
— Привет, дракоша! — сказал Большой Гоп и чмокнул Загнилена в одну из его тыкв. — Здорово мы от тебя драпанули! Это Силыч пошутил, сантехников, говорит, ты, сантехников… Но ты ведь наш? Наш.
Разглядывавшие Загнилена взрослые и дети действительно отмечали между тем, что он здорово похож на гопкомпанию. Одна голова походила на голову Большого Гопа, другая — на голову Силыча, третья — на голову Тюленя.
— Товарищ! — сказала в мегафон Елена Ивановна. — Перестаньте жеваться, вы все-таки в президиуме.
— Эт вы мне? — переспросил Тюлень.
— А кому же?
— Понял, — скромно сказал Тюлень и действительно перестал жеваться. Но тут же повалился на свой резиновый матрас и захрапел.
— Отлично, — сказал Петр Никанорович, потирая виски. Конечно, мероприятие складывалось далеко не лучшим образом, и любой другой на его месте растерялся бы, но то другой — не Петр Никанорович. — А теперь перед нами выступит… — как ни в чем не бывало сказал он…
Папа Феди Елкина начал привставать, впрочем, довольно нерешительно.
— Нет-нет, — остановил его Петр Никанорович.
Тогда встала со своего стула Диана Владимировна.
— Дело в том, — остановил он и ее, — что некоторым тут не терпелось сказать о себе несколько слов. Что ж, мы готовы выслушать. Выслушать и сделать свои выводы. — И он выразительно посмотрел на Силыча.
— И скажу, — Силыч снял свою резиновую шляпку, набросил ее на одну из голов Загнилена, более всего походящую на его собственную, поплевал на ладонь, пригладил жиденькие, напоминающие паклю волосы, закинул ногу на ногу. — Скажу, мне сподручно. Приходилось, мож-скать, в ЖЭКе при небывалом стечении народа. Значит, так: раньше жизнь была трудная. Никакого тебе газа — писчу готовили на кострах, о водопроводе и канализации только мечтали. Вопче, жили в пещерах. Помню, бывало, пойдем на мамонта…
— Слышали! Сто раз слышали! — закричали из зала.
— Лучше скажите, когда кончатся перебои! — сказала Елена Ивановна. — Мы вас спрашиваем.
— Скажет, — засмеялся Большой Гоп, — ему не первый раз отвечать.
— Скажите прямо, когда кончатся перебои! — требовали из зала.
— С какого числа? С понедельника или со вторника?
— Отвечайте, что вы мямлите?! — сказала Елена Ивановна.
— Чтобы все слышали, — сказал Петр Никанорович. — Что, язык проглотили? — теряла терпение Елена Ивановна. — Отвечайте!… Обещаю, что… Ну…
— Тюлень, — подтолкнул ногой Силыч спящего Тюленя. — Отвечай, тебя спрашивают.
Тюлень приоткрыл один глаз, достал из-за пазухи горох.
— Что тебе?
— Тебя просят рассказать, за что наградили медалью.
