гнили, что пробивается сквозь аромат цветов. Какая выгода этим контрабандистам везти нас? Персиков мы почти не прихватили, платить нечем. Оставалось надеяться, что они возьмут с нас трудом — тяжёлым, изнуряющим, но честным. Но этот мир слишком жесток, чтобы всё было так просто.
«Черныш, не расслабляйся», — мысленно приказал я, чувствуя, как энергия в ядре души начинает пульсировать.
«Да, господин», — отозвался он, и я ощутил лёгкое шевеление дыма внутри.
Мы спустились к берегу, и зайцы замерли, уставившись на море. Бесконечная синяя гладь, раскинувшаяся до горизонта, заворожила их. Даже Шайя, обычно такая резкая и собранная, смотрела на воду с детским удивлением, её глаза блестели, отражая волны, а уши слегка подрагивали от ветра.
— Что это? — тихо спросила она, её голос был почти шёпотом.
— Ха, море, тупая зайчиха! — хохотнул Уггель, обнажив клыки в насмешливой ухмылке.
Но она даже не огрызнулась, продолжая смотреть на водный простор, словно он гипнотизировал её. Остальные зайцы тоже замерли, их лапы невольно тянулись к воде, будто проверяя, не мираж ли это.
— Это море, большая вода, — пояснил я, стараясь говорить спокойно, как наставник, а не командир. — Большая часть мира — не земля, а вот такая бескрайняя синева. А это корабль, он пронесёт нас через неё. Поначалу будет паршиво, не удивляйтесь, это у всех так — тошнота, головокружение, слабость. Но потом привыкнете.
— Насколько паршиво? — насторожился Хатис, теребя ухо и бросая взгляд на волны, что лениво лизали берег.
— Ха-ха! Поверь, ещё как паршиво! — загоготал Варит, хлопнув его по плечу так, что тот чуть не упал. — Блевать будешь, пока кишки не вывернет!
Вскоре к берегу подплыли две шлюпки — грубые, но крепкие, на всех хватило. Мы погрузились, и зайцы тут же принялись трогать воду, таращась по сторонам, как дети, впервые увидевшие нечто невозможное. Шайя зачерпнула горсть и поднесла к губам, но тут же выплюнула, скривившись от отвращения.
— Фуу… — прошипела она, вытирая рот тыльной стороной лапы.
— Да, морская вода невкусная, — усмехнулся я. — Слишком много соли. Пить её нельзя, если не хочешь отравиться.
Варит вдруг повернулся ко мне, прищурив глаза, и его голос стал серьёзнее:
— Марк, я не пойму. Ты всю жизнь рос в колонии, среди таких же зайцев, таких же рабов. Но знаешь куда больше них. Даже не все городские свободные знают, что такое «фрегат», к примеру. Откуда это в тебе?
Ответить правду я не мог — не было ни времени, ни желания раскрывать карты, рассказывать о прошлой жизни, об алхимии и битвах, что закалили меня сильнее, чем этот мир закалил их. Так что я просто отшутился:
— Видимо, не с теми зверлингами водился.
— Не ответишь, значит, — хмыкнул он, но в его взгляде мелькнула тень любопытства.
— Нет, — отрезал я, и он больше не настаивал.
Мы подплыли к кораблю и поднялись на борт по верёвочным лестницам, что раскачивались под порывами морского ветра. Нас встретил огромный львид в широкой шляпе, чья золотистая шерсть блестела в лучах закатного солнца, а глаза сверкали, как два янтарных камня.
— Имя моё — Фан! Но зовите просто капитан! — прогремел он, раскинув лапы в театральном жесте, словно хотел обнять весь мир.
Я не стал тянуть и спросил в лоб, глядя ему прямо в глаза:
— Какова плата за плавание?
Он слегка опешил, будто не ждал такой прямоты от какого-то зайца, и бросил взгляд на Варита, стоявшего рядом.
— Какой прямолинейный заяц! Варит, это тот, о ком ты рассказывал?
— Ага, тот самый! — кивнул медведь с ухмылкой, скрестив лапы на груди.
Значит, обо мне уже наговорили достаточно. Хорошо, пусть моя слава — пусть и скромная — работает на меня. Может, это удержит их от глупостей.
— Посуду мыть, дерьмо убирать, товар грузить-разгружать. Контракт на полгода. Понятно? — сказал Фан, растянув губы в странной улыбке, от которой у меня зачесалась шерсть на загривке.
«Щедро, — подумал я, прищурившись. — Всего полгода за такой риск? Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Тут явно что-то нечисто».
— Бойцы нужны? Я хорошо дерусь, — напомнил я, не столько из-за нежелания драить палубу, сколько чтобы показать, с кем он имеет дело. Пусть знает, что я не просто беглый заяц, а тот, кто может перерезать глотку любому на этом корабле.
— Не беспокойся, наслышан, — ухмыльнулся капитан, и его глаза блеснули, как у хищника, почуявшего добычу.
Эта ухмылка мне не понравилась. Я огляделся: нас окружили со всех сторон. Разные зверлинги — хищники с острыми когтями, травоядные с метлами и вёдрами, даже пара газелидов с усталыми глазами. Но моё внимание приковали трое впереди. Чёрно-рыжие птицлинги, ухоженные, в дорогой одежде из тёмной ткани, с перьями, блестящими, как обсидиан. Их крылья были сложены, но в любой момент могли расправиться. Остальные стояли плотно, локоть к локтю, но вокруг этих троих было пустое пространство, словно невидимая граница, которую никто не смел пересечь.
— Ладно! Где твой квартирмейстер? Пусть покажет, где спать моим ребятам! — загремел Варит, шагнув вперёд через толпу и расталкивая зверлингов своими широкими плечами. — Подождите, сейчас найдём второго главного, он вам всё покажет.
«Что-то не так, — думал я, чувствуя, как холодок пробегает по спине и оседает в груди. — Всё слишком гладко, слишком просто. Этот мир не прощает таких подарков».
И тут трое птицлингов расправили крылья. Их глаза вспыхнули ярким, неестественным светом, как угли, разгорающиеся в ночи.
«Дар! — понял я, и сердце пропустило удар. — Черныш! Дым!» — мысленно приказал я, сжимая кулаки.
Энергия начала пробиваться из пор, медленно струясь по телу, но слишком медленно, чёрт возьми. Птицлинги хлопнули крыльями, и на нас обрушилась волна сладкой вони с привкусом миндаля — густая, липкая, забивающая лёгкие.
«Господин! Это яд! Парализующий!» — крикнул Черныш в моей голове, его голос звенел от паники.
Я почувствовал, как ноги подгибаются, словно кто-то выдернул из них кости. Колени ударились о палубу, дерево скрипнуло под моим весом, а тело перестало слушаться. Я попытался вдохнуть, но воздух казался густым, как смола.
— Ва… а… рит… мара… азь… — выдавил я с трудом, каждый звук давался с болью, словно я выплёвывал осколки стекла.
— Прости, Марк, — пожал плечами медведь, глядя на меня сверху вниз с лёгкой улыбкой, будто извинялся за мелкую шалость. —
