Но сначала, чтобы не сбиваться с хронологии, расскажу о том, что произошло 7 ноября. На этот раз после весьма длительного перерыва на праздник приехала очень представительная китайская делегация. Возглавлял ее Чжоу Эньлай. Все понимали, что это зондаж, попытка выяснить, «чем дышит» новое советское руководство. Но, с другой стороны, Чжоу Эньлай имел репутацию наиболее умеренного среди китайских руководителей, и его визит в Москву мог восприниматься либо как шанс для разумного решения проблемы советско-китайских отношений, либо как изощренный ход, призванный поставить нас в трудное положение перед советской и зарубежной общественностью. Поэтому отношение к визиту было двойственное, во всяком случае, у нас, консультантов Отдела ЦК. Уже начавшее рождаться беспокойство насчет того, не отступят ли наши новые руководители от важных принципов политики, все же соседствовало с надеждой, что удастся покончить со все более накалявшейся враждой между двумя странами.
В день праздника я дежурил по отделу, то есть сидел у себя в кабинете у телефонов. Ближе к вечеру – звонок из приемной Андропова, его секретарь передает приглашение зайти. Спускаюсь с четвертого на третий этаж, захожу в кабинет к Юрию Владимировичу. Он сидит за письменным столом, озабоченный, ушел в себя, смотрит невидящим взглядом в окно. Здороваюсь, поздравляю его с праздником. Он отвечает – и тут же начинает возбужденно рассказывать.
Только что закончился традиционный праздничный прием в Кремле. Р.Я. Малиновский (тогдашний министр обороны) выпил лишнего и произнес задиристый антиамериканский тост, чем обидел посла США, который даже покинул прием. «Это, – сказал Андропов, – первая плохая новость. Во всех столицах бдительно следят за каждым словом из Москвы, пытаются оценить политику нового руководства. И тут такое…» Но дальше в лес – больше дров. К Малиновскому подходит Чжоу Эньлай с другими членами китайской делегации и поздравляет его с «прекрасным антиимпериалистическим тостом». «Я, – продолжает Юрий Владимирович, – стою рядом и просто не знаю, куда деться: всю сцену наблюдает не только руководство, но и дипломатический корпус. И тут Малиновский – он совсем закусил удила – говорит Чжоу Эньлаю: «Давайте выпьем за советско-китайскую дружбу; вот мы своего Никиту выгнали, вы сделайте то же самое с Мао Цзэдуном, и дела у нас пойдут наилучшим образом». Чжоу Эньлай побледнел – наверное, подумал о доносах, которые на него настрочат спутники, что-то зло сказал, отвернулся и ушел с приема. Ну что ты об этом скажешь?»
Представив себе эту картину, я сказал Андропову: «Может быть, это не так уж плохо, стоит ли расстраиваться?» Тот помолчал, подумал, а потом рассмеялся. На этом разговор закончился.
Переговоры не дали результатов. Уже потом в разговоре с глазу на глаз Ю.В. Андропов вернулся к тому, о чем говорил 7 ноября, и сказал, что «последний гвоздь забил А.И. Микоян», заявивший китайцам, что мы не отойдем ни от одной своей прежней политической позиции. И как бы мимоходом, но, дав понять, что на дальнейшие вопросы не ответит, заметил: «Не всем нашим товарищам это заявление Микояна понравилось».
Эти разговоры меня несколько подготовили к тому, что произошло в январе 1965 года. На носу было заседание политического консультативного комитета Организации Варшавского договора. На президиуме ЦК обсуждался проект директив нашей делегации, подписанный Андроповым и Громыко (готовили его основу консультанты совместно с группой работников Министерства иностранных дел). И вот на заседании президиума ЦК состоялся первый после октябрьского пленума большой конкретный разговор о внешней политике.
Андропов пришел с заседания очень расстроенный. Он, должен сказать, вообще очень расстраивался, даже терялся, когда его критиковало начальство. Я относил это за счет глубоко сидящего во многих представителях его поколения синдрома страха перед вышестоящими – очень типичного порождения периода культа личности. Как мы узнали потом, некоторые члены президиума – Андропов был тогда «просто» секретарем ЦК – обрушились на представленный проект, резко критиковали его за недостаток «классовой позиции», «классовости», ставили авторам в вину чрезмерную «уступчивость в отношении империализма», пренебрежение мерами для улучшения отношений, сплочения со своими «естественными» союзниками, «собратьями по классу» (как мы поняли, имелись в виду прежде всего китайцы). От присутствовавших на совещании узнали, что особенно активны были А.Н. Шелепин и, к моему удивлению, А.Н. Косыгин. Брежнев больше отмалчивался, присматривался, выжидал. А когда Косыгин начал на него наседать, требуя, чтобы тот поехал в Китай, потерял терпение и буркнул: «Если считаешь это до зарезу нужным, поезжай сам».
Главным реальным результатом начавшейся дискуссии в верхах стало свертывание наших предложений и инициатив, направленных на улучшение отношений с США и странами Западной Европы. А побочным – на несколько месяцев – нечто вроде опалы для Андропова. Он сильно переживал, потом болел, а летом слег с инфарктом. Андропов продолжительное время лежал в ЦКБ и оттуда руководил отделом по телефону через помощников. Там же, в больнице, он отметил свое пятидесятилетие. Мы, трое консультантов, сочинили ему шутливое поздравление в стихах. И через несколько дней получили стихотворный же ответ.
Наша переписка в стихах продолжалась еще некоторое время. Чтобы не отвлекаться слишком далеко от основной темы, не буду приводить ее.
Но еще до этого все-таки состоялась, наверное, в какой-то мере спровоцированная январской дискуссией на президиуме ЦК поездка А.Н. Косыгина (его сопровождал и Юрий Владимирович) во Вьетнам и в Китай. Точнее, полетела делегация вначале во Вьетнам. И получилось так, что американцы именно во время пребывания нового главы советского правительства во Вьетнаме начали бомбардировки северной части страны, что, естественно, привело к заметному росту взаимного недоверия и напряженности.
А на обратном пути Косыгин остановился в Пекине, имел встречи с Мао Цзэдуном и другими руководителями КНР. И уехал, как говорится, несолоно хлебавши. Безрезультатность поездки (скорее даже наоборот – после нее отношения еще больше обострились) никого не могла радовать. Но один плюс во всем этом все же был: неудача хотя бы помогла разделаться с иллюзиями, будто с Китаем можно легко наладить отношения и при этом обойтись без капитуляции в главных вопросах внешней и внутренней политики страны. Позже вооруженные столкновения на острове Даманском и в ряде других мест бросили нас еще в одну крайность – страх войны с КНР, из которого мы выходили слишком долго и отчасти по этой причине с серьезным опозданием взялись за нормализацию своих отношений с этой страной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
