Тело ее замерло. Стенки ее узкого отверстия зажали ласкающие их пальцы.
– О… – вырвался ее сдавленный крик. – О-о! – снова уже громче и отчетливее. И потом: – Гарет!
Словно молния пронеслась по его телу, доставляя ему чувства столь же мощные и сильные, как и первый аккорд ее сладостного освобождения. Волна за волной накрывали их. Он упивался ее наслаждением, чувствовал его пульсацию своими пальцами.
– Гарет! – выкрикнула Дженни вновь, и его имя на ее устах показалось ему более сокровенным, чем тот акт физической близости, что испытывали они вместе.
Казалось, она задыхалась, ее дыхание было тяжким и прерывистым. Гарет был возбужден, его мужской орган тверд и готов к действию. Он прижался к ней. Напрягшиеся кончики ее сосков коснулись его обнаженной груди. Она принялась жадно целовать его приблизившиеся к ней губы. Его язык поймал ее язык. О господи, как же он желал, как жадно вожделел ее в эту минуту.
Ты.
Его взметнувшийся орган требовательно уперся в низ ее живота. Дженни раздвинула ноги, словно устремляясь к нему всем телом. И едва его окрепший член дотронулся до ее жаждущей нежной и скользкой влажности, он понял, что пропал.
Он пропал, он потерял себя, но он словно продвигался к дому.
Ее бедра вздрогнули, и головка его затвердевшего члена вошла в ее заветное отверстие. Она рванулась ему навстречу, он сильнее прижался к ней – и принялся продвигаться дюйм за дюймом в ее нежное, открывшееся лоно. Оно было тугим и тесным, восхитительно тугим и тесным. Горячее удовлетворение обожгло его. Она подходила. И не только ее скользкий женский проход, но все ее тело, ее бедра, ее груди. Его руки были точно такого размера, чтобы сжимать в объятиях ее голову. Она была словно создана для него, она ему соответствовала. Она вобрала его в себя, и он заполнил ее.
– Гарет, – простонала она снова.
– Дженни. Бог мой, Дженни.
Их имена прозвучали одновременно. Гарет не мог больше сдерживаться. Он брал от нее. Он давал ей. Это был вековой танец любви, гораздо более сильный и захватывающий, чем логика. Она стала силой, приковывающей его, электрическими искрами, разбегавшимися по венам.
Она была его.
Ее пальцы вонзались ему в спину. В темноте она требовательно прижала его губы к своим. Она целовала его, и он пробовал на вкус звучание его имени, слетавшего с ее губ. Едва он вошел в нее, его сознание, его разум охватило бушующее пламя. Огонь страсти поглотил их. Она замерла в его объятиях. Стенки ее лона тесно сжали его в предвкушении наступления второго апогея желания. И Гарет позволил себе освободиться, низвергнув все, что было в нем, в последнем решающем движении.
Он прижал ее к себе, словно стараясь защитить от хаотичного шторма, рвущегося из его тела. Шторм миновал, оставив его выжатым как лимон и удовлетворенным.
Гарет нуждался в глотке свежего воздуха, надеясь, что рассудок вернется к нему вместе с ним. Однако время словно замедлило бег.
Что скажет она теперь? Несмотря на то что его тело скрывало ее, его грудь прижимала нежные изгибы ее тела к матрасу, казалось, лишь один Гарет попал в ловушку. Его легкие пылали от напряжения. Или эмоций. Не важно, от чего именно, но он никак не мог снова восстановить дыхание. Оно словно скрылось где-то внутри ее, глубже, чем его все еще подрагивающий орган, зажатый в ее лоне.
Что он только что испытал? Это было удовольствие. Объединение. Связь. Это было концом долгого, черного одиночества. Гарет не мог заставить себя оторваться от нее. Потому что это было всем.
Всем, но только не тем, чем просила она это назвать.
Это не было прощанием.
Ее грудь вздымалась и опадала под его тяжестью. Ровные удары ее сердца раздавались где-то рядом с его покрытой капельками пота кожей. Ему ни черта не было видно в этой проклятой темноте, но он явственно ощущал тяжкую пульсацию вен ее нежной шеи, прижавшейся к его практически бездыханной груди.
Лондонская грязь и копоть плотной пеленой покрывала ее окна, сквозь которые пробивался лишь тоненький, призрачный ручеек уличного света. Он прижался челом к ее безмятежному лбу. Скажи мое имя снова.
Вместо этого ее мускулы напряглись, словно сопротивляясь ему. Сперва бедра, потом живот, плечи. Она положила руки ему на грудь. Едва ощутимое нажатие, не вызывающий сомнений знак. Оставь меня.
Со вздохом он поднялся и растянулся подле нее. Матрас прогнулся, сжимаясь под его весом. Это был всего лишь неудобный мешок, набитый соломой. Обнаженной спиной он чувствовал малейшую неровность этого ветхого ложа. Веревки, поддерживающие матрас, натянулись.
На этой маленькой, узкой кровати было практически невозможно лежать рядом, не касаясь друг друга. Однако каким-то волшебным образом ей это удавалось. Гарет закрыл глаза. Он представил некий нимб пламени и света, окружавший ее. Касавшийся его, словно нежный поцелуй. Когда она отодвинулась на свою сторону, холодный воздух окутал его обнаженную кожу.
– Ну что же. – Его собственный голос казался чужим, отрывистым, лишенным эмоций. – Возможно, нам следовало попрощаться рукопожатием.
– Разве это было бы забавно? Какая в том радость?
Так она снова привязала его. Потому что в этом заключалось все, к чему так безуспешно стремился Гарет, – этот интимный разговор, именно с этой женщиной. С женщиной, которая увидела, что образ надменного отшельника лорда Блейкли – такой же фасад, как и те цветастые костюмы, в которые рядилась когда-то она. Он хотел ее.
– Радость… забава… – Эти слова странно звучали в его устах. Ему казалось, они не могут вобрать в себя все, что произошло между ними.
– Да, радость, – повторила она твердо, слегка к нему повернувшись. – Это случается, когда людям доставляет удовольствие то, чем они занимаются. Я слышала, что это возможно даже для лордов с серьезными научными интересами.
Когда он ничего не ответил, она вздохнула.
– Скажешь, ты сам не испытываешь сейчас удовольствия?
– Надо думать, – тихо заметил Гарет. – Я был слишком занят, наслаждаясь тобой.
Проклятая тишина. Он сказал слишком много.
Гарет прекрасно знал, как поступить, если бы он хотел сохранить свое достоинство, – встать, собрать в темноте одежду и покинуть эту комнату. И пусть она получает прощание, на котором так настаивает. Однако едва в нем начал угасать огонь желания, что-то гораздо более сильное и примитивное родилось в нем. Его кожа стремилась касаться ее, его руки жаждали сжимать ее в объятиях. Он хотел ощущать, как вздымается и опадает ее грудь с каждым ее вдохом и выдохом, хотел чувствовать, как она прижимается к нему в прохладной темноте, хотел гладить ее кожу, покрытую бисеринками пота, пока они не испарятся в его горячей ладони.
