Базаров с подчеркнутым безразличием соглашается со всем, что предлагает Павел Петрович. Не устраивает его только предложение написать письмо, в котором в случае смертельного исхода каждый из дуэлянтов напишет, что кончает самоубийством. «Вот с этим я не совсем согласен, – промолвил Базаров. – Немножко на французский роман сбивается, неправдоподобно что-то».
Базаров предлагает свой вариант обезопаситься от последствий: пригласить свидетелем камердинера Николая Петровича. Тут налицо перекличка со сценой из «Евгения Онегина», где Онегин выдвигает своего слугу в качестве секунданта. Эта параллель призвана усугубить фарсовый оттенок дуэли в «Отцах и детях», поскольку кирсановский лакей еще более трусоват и глуповат, нежели онегинский.
Очевидно и другое сходство дуэльных сцен у Пушкина и у Тургенева. Как и герой пушкинского романа, Базаров осознает ненужность поединка. Но если Онегин подчиняется стереотипу поведения, предписанному дуэльным кодексом, то Базаровым движет иное чувство. «Фу ты черт! как красиво и как глупо! Экую мы комедию отломали! Ученые собаки так на задних лапах танцуют. А отказать было невозможно; ведь он меня, чего доброго, ударил бы, и тогда… (Базаров побледнел при одной этой мысли; вся его гордость так и поднялась на дыбы.) Тогда пришлось бы задушить его, как котенка».
Гордость – едва ли не основной двигатель действий Базарова. О гордости его говорит Одинцова, Аркадию открывается «бездонная пропасть базаровского самолюбия», и Павел Петрович заметил, что у Базарова «гордость почти сатанинская». Базаров гордится тем, что он не такой, как все, он – плебей, отказавшийся от «господского» образа жизни и мышления.
Но полностью освободиться от этого ему все же не удается. Горький в своей «Истории русской литературы» заметил: «Мы видим, что Базаров относится к простым людям небрежно – почему это? Не есть ли эта небрежность нечто унаследованное им из недр прошлого? Прочитайте всю повесть и вы увидите, что это именно так». Остается добавить, что и к тем, кто по положению равен ему, Базаров тоже относится снисходительно, если не с пренебрежением. Уже стоя на «поле чести», он старается подчеркнуть нелепость совершающегося, которая только ему одному заметна: «А согласитесь, Павел Петрович, что поединок наш необычен до смешного? Вы посмотрите только на физиономию нашего секунданта».
Как ни равнодушен Базаров к мнению окружающих, он все же берет в руки пистолет, чтобы не выглядеть в глазах «аристократишки» трусом. Чтобы сохранить самоуважение, ему приходится переломить свою гордость. Отсюда и его недовольство собой.
Победителя в этой дуэли нет. По окончании дела «обоим было нехорошо». «Павел Петрович старался не глядеть на Базарова; помириться с ним он все-таки не хотел; он стыдился своей заносчивости, своей неудачи, стыдился всего затеянного им дела, хотя и чувствовал, что более благоприятным образом оно кончиться не могло». Что испытывал в этот момент Базаров, остается неизвестным, но и ему тоже было не по себе, хотя он и склонен винить во всем не столько себя, сколько весь уклад кирсановского образа жизни. По выезде из усадьбы он сплюнул и пробормотал: «Барчуки проклятые!» Сам Тургенев в письме к К. Случевскому говорил: «…дуэль с П<авлом> П<етровичем> именно введена для наглядного доказательства пустоты элегантно-дворянского рыцарства, выставленного почти преувеличенно комически». Это, безусловно, так, но и Базаров в этой ситуации выглядит не слишком привлекательно.
И все-таки Тургенев вовсе не стремится к одному лишь разоблачению героя. Свою смерть Базаров встречает мужественно, скорбя лишь о преждевременности ее, хотя и в данном случае писатель далек от того, чтобы превратить финал в апофеоз молодого медика. Ирония судьбы героя состоит в том, что он умирает «не на своем месте».
Какое место в жизни должен был занять Базаров, читатель шестидесятых годов без труда понимал, поскольку намек на это был сделан в разговоре Аркадия с Базаровым-старшим. «Как вы думаете, – спросил Василий Иванович после некоторого молчания, – ведь он не на медицинском поприще достигнет той известности, которую вы ему пророчите?» Ответ Аркадия гласит: «Разумеется, не на медицинском, хотя он и в этом отношении будет из первых ученых».
Подведем некоторые предварительные итоги. Базаров оказался эстетически глух; его философия сводится к отрицанию всего традиционного, но ему приходится иногда поступать, согласуясь с традициями. И наконец, Базаров спасовал перед самым высоким и в то же время самым распространенным явлением живой жизни – любовью.
Со встречи с Одинцовой начинается окончательное разрушение личности героя. Любовь словно «обезличивает» Базарова, заставляет его понять, что не все человеческие «ощущения» сводятся к элементарному. Базаров – «человек науки, увлекается тайной. Тайны ищет он и в женщине, и в любви, и в смерти. В этом смысле судьба Базарова закономерна. Невозможность приблизиться к тайне любви (а полюбить он смог лишь ту, которая не смогла «подчиниться» ему) сделала невозможным для него приближение и к тайне смерти. И любовь и смерть пугают героя, будучи понятиями запредельными, недоступными земной логике». [44]
Сущность базаровского «я» приоткрывается в таком его признании: «…Настоящий человек тот, о котором думать нечего, а которого надобно слушаться или ненавидеть». А на вопрос Аркадия, как сам Базаров оценивает себя, тот отвечает: «Когда я встречу человека, который не спасовал бы передо мною… тогда я изменю свое мнение о самом себе». Но когда это происходит, базаровская гордость хоть и уменьшается, но все же не исчезает совсем.
По всей вероятности, при создании образа Базарова Тургенев в известной степени находился под влиянием работы М. Штирнера «Единственный и его собственность» (1845). Эта книга была хорошо известна и Белинскому, и Герцену, и самому Тургеневу, всегда с интересом следившему за развитием философии. По Штирнеру, единственная реальность – это человеческое «я», а весь мир – собственность этого «я». Понятия морали, права, закона следует отбросить и объявить «призраками». Каждый индивидуум сам является источником морали и права, руководствуясь принципом «нет ничего выше меня».
До Ницше и выдвинутой им теории «сверхчеловека» остается еще добрая четверть века, но зародыш такого мироощущения уже проглядывает в заявлениях Базарова. В ницшеанском духе презрения к «толпе» звучат слова Базарова: «Ситниковы нам необходимы. Мне… нужны подобные олухи. Не богам же, в самом деле, горшки обжигать!..» Ницшеанством отдают и другие его суждения: «…Свободно мыслят между женщинами только уроды», «мужчина должен быть свиреп…»
Но пройдя через испытания живой жизнью, Базаров признает ограниченность человеческих возможностей, хотя и не может смириться с этим: «Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет… А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже… Что за безобразие! Что за пустяки!» По мнению Ю. Лебедева можно заметить, «как на пределе отрицания смысла жизни пробивается и в Базарове тайное смущение, даже растерянность перед парадоксальной силой человеческого духа. И это смущение опровергает его вульгарный материализм. Ведь если Базаров сознает биологическое несовершенство человека, если он возмущается этим несовершенством, значит, и ему дана одухотворенная точка отсчета, возвышающая его дух над «равнодушной природой». А значит, и он неосознанно носит в себе частицу совершенного, сверхприродного существа. И что такое роман «Отцы и дети», как не доказательство той истины, что и бунтующие против высшего миропорядка по-своему, от противного, доказывают существование его».
Нигилизм и роман Тургенева в оценке современников
В начале романа Базаров не испытывает сомнений ни в чем и твердо декларирует свои убеждения. Но в них нет позитивного начала. Базаров отвергает «не только искусство, поэзию… но и… страшно вымолвить…» – «Всё, – с невыразимым спокойствием повторил Базаров». Еще до этой стычки Базарова с Павлом Петровичем Николай Петрович, услышав от сына определение гостя как «нигилиста», пытается разобраться, что стоит за этим словом. «Нигилист… Это от латинского nihil, ничего, сколько я могу судить; стало быть, это слово означает человека, который… ничего не признает?» – «Скажи, который ничего не уважает», – подхватил Павел Петрович… – «Который ко всему относится с критической точки зрения», – заметил Аркадий. – «А это не все равно?» – спросил Павел Петрович. – «Нет, не все равно. Нигилист – это человек, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип».
