В 1809 году «бриллиантовых дел мастер Андрей Григорьев Рёмплер» вместе с женой Анной-Геразелиной и двумя дочерьми Софией и Луизой принял «вечное России подданство», а через год на свет появилась еще одна девочка – Катерина-Эрнестина. В 1813 году родилась последняя дочь, скончавшаяся подростком и захороненная на семейном месте Рёмплеров на Волковском лютеранском кладбище[353].
Лишь в 1823 году, как только «Андрей Григорьев сын Рёмплер», ювелир и купец третьей гильдии, «известился» о смерти Готфрида-Эренфрида Мерца и об освободившейся престижной вакансии, он решил попытать счастья и, не откладывая, написал прошение на Высочайшее имя, где указал, что «имея познания в драгоценных камнях, делать им по достоинству их оценку и производить работу бриллиантовых и золотых вещей, желаю вступить в службу в Кабинет Вашего Величества»[354].
Чиновники сего ведомства посчитали Андрея Рёмплера достойным высокой чести стать придворным оценщиком. Теперь ювелиру доверяли весьма ответственные заказы.
14 марта 1826 года закончился трехмесячный траур по усопшему императору Александру I. По распоряжению Сената срочно меняли прежние императорские шифры на военных мундирах, придворных каретах и ливреях на вензель нового самодержца Николая Павловича.
Поскольку лишь Печальная процессия по торжественному церемониалу погребения отошедшего в вечность властелина обошлась казне в 829 402 рубля 40,3 копейки, то Николай I повелел переплавить послужившие пышным декором как серебряные ткани-«гасы», так и дополнявшие их драгоценные мишуру и бахрому. К полученному таким образом серебру добавили десять пудов олова, чтобы отлить колокол с памятной надписью для вклада в Валаамский монастырь. Оставшиеся же неиспользованными материалы без всякого сожаления продали.
Теперь оставалось после завершения траурных ритуалов вернуть в Москву к грядущей коронации регалии и ордена, на первых порах отвезенные «с той же почестью» в Зимний дворец. Но, о ужас! Среди бриллиантов бесценной Большой императорской короны неожиданно обнаружилось пустое гнездо. К счастью, Филиппен Дюваль, придворный ювелир императрицы-матери, быстро восполнил потерянный алмаз. А через несколько месяцев Вильгельм Кейбель окончательно подогнал венец к возложению его на голову преемника Александра I при священной церемонии в Успенском соборе.
Однако утраты коснулись и Казанской шапки: мало того, что из нее выпал большой овальный изумруд, но с красавцем-смарагдом куда-то пропали две крупные жемчужины и один серебряный штифт. Пришлось прибегнуть к помощи Андрея Рёмплера. Вскоре тот столь успешно провел реставрацию символа владения русскими государями Казанским царством, что на вещи, сделанной два с половиной столетия назад, почти не видны остались следы вмешательства рук искусника[355].
А с 23 января 1827 года именно придворным оценщикам Иоганну-Фридриху Яннашу и Андре(асу) Рёмплеру доверили оценку бриллиантовых вещей покойной императрицы Елизаветы Алексеевны. Дело оказалось весьма ответственным, ибо супруга Александра I пожелала, чтобы принадлежавшие ей драгоценности после ее кончины продали, а вырученные деньги пущены на расходы по содержанию в Петербурге Патриотического института и Дома Трудолюбия, состоявших под покровительством сей августейшей благотворительницы. Теперь эти воспитательно-учебные учреждения перешли к императрице Александре Феодоровне. Николай I распорядился передать бриллианты усопшей в 1826 году невестки в ведающий имуществом царской семьи Кабинет Его Величества и «по мере употребления оных» направлять полученные суммы оттуда в ведомство, курируемое обожаемой женой самодержца, занимавшего теперь российский престол. Поэтому-то нельзя было ни занизить, ни завысить оценку стоимости драгоценностей Елизаветы Алексеевны. В противном случае либо уменьшались бы суммы, идущие на благотворительность, либо страдал от недополученных финансов Кабинет. Но ювелиры прекрасно справились с важным поручением и, гордые результатом, поставили свои имена: J. Jannasch и André Roempler под описями оценки перечисленных в этих перечнях бриллиантовых украшений[356].
Магазин придворного оценщика Рёмплера процветал, считаясь, как впоследствии утверждали его потомки, лучшим в Северной Пальмире, а счастье старому «бриллиантщику» принесли его дочери, удачно выданные замуж. Если Луиза стала женой чиновника Шерцера, то обе другие предпочли взять в мужья ювелиров.
После смерти Андрея Рёмплера, скончавшегося 26 апреля 1829 года, как дело покойного, так и должность оценщика Кабинета Его Величества унаследовал его зять Готтлиб-Эрнст Ян, женатый на Софии. С 1831 года к Яну присоединился уроженец Стокгольма Карл-Эдуард Болин. Тому в 1834 году посчастливилось получить руку Катерины-Эрнестины Рёмплер, и таким образом компаньоны фирмы «Болин и Ян» стали свояками[357].
Потомки Карла-Эдуарда Болина успешно продолжали дело отца на протяжении всего XIX века, но начало своей ювелирной династии, одной из самых известнейших в Петербурге, все-таки предпочитали отсчитывать именно от саксонца Кристофа-Андреаса Рёмплера, которого на русский манер предпочитали называть на новой родине «Андреем Григорьевичем».
Заключение
Уходила в прошлое эпоха царствования Александра I. Сколько надежд на благоприятные изменения в обществе связывалось с восшествием на престол любимого внука Екатерины II. Воспитанник Лагарпа был полон искреннего желания многое преобразовать в соответствии с духом времени, считая, что только «либеральные начала одни могут служить основою счастия народов». Он дал конституцию Царству Польскому, но не смог то же осуществить в России. Государь мечтал покончить с крепостным правом: прекратил раздачи государственных крестьян, разрешил помещикам отпускать на волю своих крепостных, но смог лишь прибалтийских крестьян наделить личной свободой. Планы прогрессивных реформ общественного строя и государственного управления, разработанные проницательным Михаилом Михайловичем Сперанским, так и не осуществились из-за непрерывных войн. В 1824 году царь пожаловался одному из своих собеседников: «Когда подумаю, как мало ещё сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря»[358].
Пожар Москвы сделал самодержца покорным воле Провидения. Казалось бы, установлен Божьим Промыслом мир в Европе, освобождённой в кровопролитных сражениях от «тирана и узурпатора» Наполеона Бонапарта. Однако коварные «союзники» по Священному союзу монархов предательски и исподтишка изощрялись в попытках лишения России в нём первенствующей роли.
Многие русские дворяне, особенно молодёжь, превыше всего ценившие свою честь, безупречное достоинство и истинное благородство поступков, всерьёз придерживались идеалистических лозунгов Французской революции 1789 года «Свобода, равенство и братство» и, не желая долго ждать их осуществления, торопили прогрессивные переустройства на Родине. Однако не случайно Александр I сказал ближайшему сподвижнику Иллариону Васильевичу Васильчикову в ответ на сообщение о политическом заговоре и конкретных заговорщиках и на совет о принятии энергичных мер: «Вы, который мне служащий с самого начала моего царствования, сами знаете, что я в юности это ошибочное мышление разделял. Не мне карать!»[359]. Резолюцию: «Не мне карать» начертал император Александр Павлович в 1821 году на обстоятельном списке будущих крамольных участников декабрьского восстания на Сенатской площади, поданном Александром Христофоровичем Бенкендорфом, начальником Штаба Гвардейского корпуса. Мало того, что государь отправил «под сукно» эту кляузную бумагу (кстати, по ней после провала бунта 1825 года начались аресты), но и лишил доносчика без объяснения причин занимаемой должности, отправив подальше командовать 1-й кирасирской дивизией.
При императоре Николае Павловиче, тот же Бенкендорф стал шефом жандармов, а за недонесение о крамольных высказываниях, теперь считавшихся преступлением, стали жестоко карать. Наступали новые времена.
И, может быть, отнюдь не случайно Александр Сергеевич Пушкин, считавший в дни своей юности Александра I «кочующим деспотом», в 1833 году написал поэму «Анджело», предваряющуюся строками о добром правителе. Дук, для «народа своего отец чадолюбивый, / Друг мира, истины, художеств и наук», наделил всеми правами власти избранного им преемника, ибо «хотел восстановить порядок упущенный; / Но как? Зло явное, терпимое давно, / Молчанием суда уже дозволено, И вдруг его казнить совсем несправедливо / И странно было бы – тому же особливо, / Кто первый сам его потворством ободрял. Что делать? Долго Дук терпел и размышлял; / Размыслив наконец, решился он на время / Предать иным рукам верховной власти бремя, / Чтоб новый властелин расправой новой мог / Порядок вдруг завесть и был бы крут и строг».
