Потому-то Ивана Фёдоровича Паскевича высочайшие особы посчитали лучшей кандидатурой для довершения воспитания «порфирородного» великого князя, поскольку Михаил Павлович «при всем его остром уме, доброй нравственности и душевном благородстве», по мнению августейшей матушки, отличался излишней пылкостью нрава и недостаточной любознательностью, проистекавшими от все более усиливавшейся страсти к фронтовым занятиям, мешающим занятиям умственным.
С 11 августа 1817 года путешественники побывали за три месяца во многих русских городах, пока не прибыли в Москву[326]. Императрица Мария Феодоровна была настолько довольна, что 12 ноября прислала ментору своего младшенького драгоценный подарок при следующем рескрипте:
«Иван Фёдорович! По благополучном возвращении вашем из путешествия с любезнейшим моим сыном великим князем Михаилом Павловичем, возблагодарив вас уже за все труды ваши и усердие вами оказанное, я приятнейшею поставляю себе обязанностию изъявить вам еще мою искреннюю признательность особенным знаком. В сем намерении вручаю вам приложенную здесь табакерку. Я желаю, чтобы изображенное на оной имя напоминало вам, что вы в полной мере оправдали мое к вам доверие и что рвением и попечением вашим приобрели право на отличное уважение и доброжелательство, с каковым и пребываю вам благосклонною. Мария»[327].
Ф. Крюгер. Фельдмаршал Иван Фёдорович Паскевич. 1834 г.
В следующем году И.Ф. Паскевич сопровождал великого князя в ознакомлении с Европой, а когда 3 июня 1819 года вернулся из-за границы, завершив образование «порфирородного» воспитанника, то опять получил от радостно встретившей путешественников вдовствующей императрицы Марии Феодоровны золотую табакерку, исполненную по ее заказу в Петербурге то ли А. Филиппеном Дювалем, то ли Вильгельмом Классеном. Однако если в прошлый раз красивую коробочку украсило «вензелевое имя» вдовы Павла I, то теперь заботливому ментору досталось самое престижное пожалование для царедворцев – «табакерка с портретом». Но мало того: на крышке презентованной вещи вокруг лика благосклонно улыбающейся августейшей маменьки, окруженного алмазной рамкой с надписью: «Souvenir de l’Année 1819» («Напоминание о 1819 годе»), разместились шесть цветных каменьев: малахит (malachite), яшма (jaspe), сердолик-карнеол (carneole), гранат-гессонит (hessonite), изумруд (émeraude) и лазурит (lapis-lazuli), составляющие имя Michel[328]. (См. цвет. илл. 28.)
Судьба придворной Алмазной мастерской
Еще в начале правления Александра I императорским указом от 18 января 1802 года реорганизовали в целях экономии и придворную Мастерскую Алмазную. Заодно «за старостию и болезнями» вовсе уволили от службы подмастерьев Данилова и Елизарова, обратив их жалования «им в пенсион по смерть». Закрылась и ставшая ненужной мастерская «по обтачиванию пат при Эрмитаже», а «оставшимся без употребления гранильщикам Рахонину, Чавкунову и Бибикову за долговременную их службу» Александр I повелел ежегодно выплачивать каждому пожизненную пенсию в 440 рублей, равнявшуюся прежнему окладу[329]. Лишь «при особых по Ермитажу должностях» не только сохранили оставшегося «при делании пат художника Григория Кениха» (так теперь именовали Георга Кенига, некогда работавшего бок о бок с самой «Семирамидой Севера») и состоявшего при последнем «Ивана Кениха», но и на Пасху в первые годы девятнадцатого столетия выдавали соответственно 150 и 100 рублей награждения[330]. Однако в первой половине 1815 года Георг (Григорий) Кениг скончался, и уже с июля в память заслуг мастера его супруге Ревекке, оставшейся безутешной вдовицей, все последующие семнадцать лет, вплоть до ее смерти, выплачивали как весомую пенсию оклад покойного мужа в 1200 рублей годовых[331].
Теперь Алмазная мастерская стала третьим отделением в штате Кабинета. Правителю ее дел полагалось в год отныне получать 1500 рублей, оценщику причитались 800, а «на помощников к разным должностям назначенных, так же на… ювелира и его ученика» выделялись 18 300. Отдельным пунктом оговаривалось «Ювелира и ученика употреблять не токмо к содержанию в чистоте бриллиантовых вещей, но и к поправке оных, а между тем по возможности и к делу новых вещей из казенных камней»[332].
Но уже через шесть лет Александр I, начертав 3 октября 1808 года на предложениях Дмитрия Гурьева «Быть по сему», утвердил новый штат Кабинета. Правителям каждого из трех отделений (первое заведовало канцелярией, второе – мягкой рухлядью, то есть мехами, третье – драгоценными вещами) не только на целую тысячу рублей повышали жалование, но теперь они именовались их начальниками[333].
По штату Кабинета, утвержденному Александром I 28 марта 1819 года, формально деление Кабинета на три отделения сохранилось, однако функции их отчасти изменились. Бывшие второе и третье отделения стали лишь двумя столами нового второго отделения, позднее названного Камеральным. В ведении первого стола оставались меха, а второго – драгоценные вещи и подарки. Разнообразные бриллиантовые предметы, требовавшиеся августейшим особам, приобретались в Камеральное отделение непосредственно как у ювелиров, так и у владельцев нужного украшения.
Согласно новому штату, ювелирные изделия оказывались теперь под присмотром двух оценщиков, получавших годовой оклад по 800 рублей серебром в год и обладавших правом изображать государственный герб на своих вывесках[334]. Позднее Николай I увеличил количество штатных оценщиков Кабинета до трех человек, при этом лишив их окладов, да к тому же ввел вакансии кандидатов в оценщики[335].
Оценщики Кабинета
«Фёдор Жванов сын Яннаш»
До нововведений престижную должность единственного оценщика драгоценных камней и вещей Кабинета уже несколько лет, сменив на этом посту Якова Дюваля, занимал Иоганн-Фридрих Яннаш, после обучения ремеслу в Варшаве прибывший в 1793 году с паспортом от русского посланника и через три года вступивший мастером в иностранный цех[336].
Когда придворный ювелир вдовствующей императрицы окончательно решил покинуть опостылевший Петербург и уехать на родину, он 10 марта 1802 года подал прошение «на всевысочайшее Его Императорского Величества имя. Ведь Якову Дювалю нужно было заранее освободиться от занимаемой им с 1788 года при Кабинете Е. И. В, с окладом 600 рублей в год, должности «ювелира в оценке драгоценных вещей, как казенных, так и партикулярных». И теперь уважаемый коллежский советник, исправлявший порученные обязанности «всегда при всем усердии с точностию и верностию», хлопотал об увольнении, ссылаясь на мешающие работать «болезненные припадки»[337].
В эти же мартовские дни в Кабинет, также на имя «Всепресветлейшего державнейшего великого государя Императора Александра Павловича», поступило прошение от «Фёдора Иванова сына Яннаша» о ревностном желании «вступить в службу» в Кабинет, поскольку приобрел «старанием моим познавать достоинство драгоценных камней, как то: брилиянтов и прочих цветных, и производить работы вещей с украшением их таковыми камнями»[338]. В удостоверение своей квалификации ювелир представил оригинал данного ему 13 октября 1796 года свидетельства о записи Иоганна-Фридриха Яннаша после успешно выдержанного экзамена «в алмазного дела искусстве» сочленом в книгу «почтенного Санкт-Петербургского золотых, серебряных и галантерейных дел цеха». Сей документ, скрепленный цеховой печатью, тогда подписали «алдерманны и заседатели» сего столичного общества: старшина Карл Годефруа (Carl Godefroa), старшинские товарищи Андрей Далберх (Andreas Dahlberg) и Христоф-Фридрих Мерц (Christoph-Fried: Merz), а также цеховой писарь Иоганн-Христиан Кайзер (Johann-Christian Kayser)[339].
Через неделю судьбы обоих ювелиров прояснились. Было решено: Дюваля «с аттестатом уволить и жалованьем по расчету удовольствовать», а на освободившуюся штатную вакансию определить Фёдора Яннаша, обязательно приведя того «по обряду к присяге»[340].
Вскоре Frederic Jannasch, целуя «Слова и Крест Спасителя» и подписав «присяжный лист», дал «перед Богом и судом его страшным» клятвенное обещание служить и во всем повиноваться самодержцу, как и престолонаследнику «верно и нелицемерно, до последней капли крови <…> всякую мне вверенную тайность крепко хранить», все «надлежащим образом по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы и вражды противно должности своей и присяги не поступать». Свидетелями клятвы нового сотрудника стали дававший ему целовать Евангелие и крест священник Кабинетской церкви Алексей Прокопиев и Правитель Канцелярии Иван Вельской[341].
