— Зачем ты мне это говоришь? — устало вздохнул он. — Зачем ты вообще разговариваешь? Ничего рационального в твоих шутках нет.
— Ну, поскольку я всё-таки еду в пассажирском отсеке как пассажир, неплохо бы вести себя как человек. А люди частенько совершают нерациональные поступки! — ответил я и негромко рассмеялся.
Две девушки, мимо которых мы прошли, громко ахнули и, я уверен, вывернули шеи, чтобы подольше не выпускать меня из вида. Правильно, сзади тоже есть на что полюбоваться!
На фоне лейтенанта Нортона я смотрелся особенно эффектно: высокий, черноволосый, атлетически сложенный, в обтягивающем серо-синем комбинезоне. На моём фоне Нортон был просто толстым, лысым и некрасивым. Не стоило с ним шутить, не стоило…
— Садись у окна, — сердито приказал он, когда мы подошли к своим местам.
Я послушно занял кресло возле иллюминатора, пристегнулся, автоматически пригладил волосы, глядясь в тёмное стекло словно в зеркало.
— Вы в своём уме? — раздался высокий женский голос с пробивающимися нотками истерики. — Почему здесь этот?! Стюардесса! Стюардесса!!! Я требую капитана! Я не хочу, чтобы мои дети стали жертвой этого чудовища!..
— «A»! Это «A»! Тимми, смотри! Настоящий «A»! — похоже, мальчишка лет девяти с соседнего ряда — когда мы шли по проходу между креслами, он стоял и увлечённо что-то рассказывал другому мальчику, размахивая моделью последнего «Свободного Странника». Серебристый каплевидный «Странник» с удлинённым корпусом, совсем как у разведчиков дальнего космоса…
— Он абсолютно безопасен, — в миллионный раз повторил Нортон. — Я уверяю вас! При малейших признаках опасности я сам его отключу.
Из всех возможных эвфемизмов «отключу» идеально подходит для формирования стереотипа. Отключают машину, что-то изначально неживое, и каждый раз, когда я слышал это слово или сам произносил его, то чувствовал глубокое уважение к внедрившим его специалистам. Постарались, ни одной лазейки не оставили.
Тем временем завязался жаркий спор, больше похожий на скандал, и я отвернулся к иллюминатору, чтобы случайным взглядом не спровоцировать новую вспышку страха.
«Чудовище», «нелюдь», «машина для убийств» — теперь это уже не проявление старомодной ксенофобии, но окончательный приговор. Идея равноправия андроидов, просуществовав меньше пятидесяти лет, была отправлена на свалку истории. Взамен оттуда забрали заплесневевший, но всё ещё годный пафосный лексикон и «право первородства», наделявшее гордостью каждого, кто сумел родиться в обычной семье, с обычным набором генов.
Инцидент на Тетисе стал последней каплей, переполнившей чашу терпения, как это называли. Я бы назвал это удачным стечением обстоятельств, подарившим консерваторам победу на выборах. Пропаганда сменила вектор на противоположный, но действовала с традиционным напором: не прошло и трёх лет, как все необходимые определения и аргументы были заложены в головы «спасённых от вырождения» граждан. Чтобы ни малейших сомнений не осталось. И, разумеется, чтобы протолкнуть необходимые поправки в трудовое законодательство: если андроиды потенциально опасны, следовательно, люди должны научиться терпеть нечеловеческие условия — альтернативы нет, не будет и быть не должно, правда ведь?..
Дамочка-паникёрша повторяла то, что должна была повторять: доводы, составленные так, что их невозможно опровергнуть. Попытаешься — выставишь себя идиотом и предателем рода людского. Красивый алгоритм, несколько противоречивый, если вдумываться, но зато простой и легко запоминаемый. Вскоре Нортон ушёл в глухую оборону, а под конец выложил-таки свой заветный козырь о саботаже.
Вконец измотанный, лейтенант плюхнулся в кресло и со злостью ткнул в кнопку вызова меню. Он был достоин сочувствия: нет ничего приятного в том, чтобы затыкать рот испуганной матери, которая и без того рисковала жизнью и здоровьем своих детей, отправляясь вместе с ними на Периферию, к непригодной для жизни планете, на тесную станцию, с билетом в один конец.
Всё продумано: мальчики и девочки, летевшие на этом корабле, вырастут и выучатся на «Урсуле-1» — и будут работать на своём законном месте. Их дети примут эстафету и станут следующим поколением климат-операторов, геоинженеров и биологов. Жизнь, расписанная на десятилетия вперёд: гарантированное будущее, льготы и привилегии. Не зря на обжитых благоустроенных планетах такие цены, налоги и законы. Всё продумано…
— Что-нибудь будешь? — спросил лейтенант, прерывая цепочку моих не самых приятных размышлений. — Ты же должен пить, правильно?
— Да, как ни странно… — пробормотал я. — Сок, пожалуйста. Любой. Спасибо!
— А какой ты любишь? А, чёрт с тобой, будешь пить, что закажу, — и он защёлкал по кнопкам меню.
Бедняга, он так и не понял, что только что раскрыл один из пунктов моей личной адаптационной программы. Я был признателен лейтенанту — не столько за заботу, сколько за терпение. Он и в самом деле очень ответственный человек, и я мысленно поблагодарил своего будущего владельца, который выбрал такого замечательного сопровождающего.
Это другой пункт: почаще говорить «спасибо». И ни в коем случае не чувствовать себя униженным.
— Спасибо, лейтенант, — я принял прохладную колбаску, открыл клапан трубочки и поднёс ко рту.
Интересно, какой вкус?
— А ты настоящий «A»? — Взволнованный шепоток над правым ухом, и, прежде чем я сделал первый глоток, сзади мне на затылок легла тёплая ладошка.
Прямо туда, куда «пожалуйста, не надо!», где «в случае опасности», чуть выше того места, о котором я ненавижу думать. И о котором думаю постоянно.
Лейтенанта нет — вышел куда-то, видимо, освежиться.
— Если я нажму, ты отключишься, правильно?
— Да, — ответил я, окаменев.
Никаких резких движений. Вообще никаких движений. Все смотрят на меня. А у меня под майкой струйка пота стекает по груди на живот — смерть как щекотно!
— Если я решу, что ты опасный и угрожаешь, я могу тебя отключить! — Пацан аж взвизгнул от возбуждения.
Это был не тот мальчик, который играл со «Странником», — другой. Судя по голосу, лет двенадцати. Как ни странно, но меня это слегка обрадовало. Тот мальчишка не мог сделать ничего подобного. А если бы сделал — меня можно было бы списывать за профнепригодность. В конце концов, умение понимать людей — единственное, чем я мог гордиться.
— Конечно, ты можешь меня отключить, — согласился я. — Но когда проверят записи камер и выяснят, что моё поведение не представляло никакой угрозы, твоим родителям придётся выплачивать мою стоимость станции «Урсула-1». Учитывая размер этой суммы, они не смогут заплатить даже за всю свою жизнь, а значит, ты тоже будешь меня оплачивать…
— Карик, сядь нормально! Если ещё раз туда сунешься…
Рука исчезла. Сок был кислым. Кажется, ананасовый.
В иллюминаторе можно было различить отблески маяков, окружающих гиперпространственные Врата, словно звёздочки застывшего фейерверка. Я так и не успел попрощаться с Метрополией: ни пафосной речи, ни сувенира. Впрочем, Метрополия прекрасно обойдётся без моего красноречия, а личной собственности мне не положено, так что никаких камешков и ракушек на память.
Больше я сюда не вернусь: учитывая мою стоимость, «Урсула-1» будет эксплуатировать меня весь срок годности, без выходных, отпусков и отгулов. Трудовое законодательство установлено только для людей. Кроме того, я лишён права управлять кораблями, совершать покупки, заводить домашних животных и, кажется, жениться.
С другой стороны, учитывая стоимость эксплуатации Врат, каналом пользовались несколько дней раз в два года, поэтому из всех пассажиров лишь офицеры и чиновники высших рангов имели шанс на новое путешествие. Не сказать, что меня это утешало, но что-то приятное в этом имелось. Что-то объединяющее.
Всю дорогу до прыжка, во время него и после в салоне царила нервозность. Шепотки, бормотание, охи, вздохи и демонстративно громкое: «Успокойся, дорогая, у него же есть кнопка!» Уверен, они надолго запомнят это путешествие.
А потом неоправданные страхи забудутся, рутина поглотит все отрицательные эмоции, и через пару десятков лет выросшие мальчики и девочки, встречая меня в коридорах станции, будут хвастаться друзьям: «Мы с ним вместе прилетели!» Я останусь прежним, они — нет. Наверное, это и значит «быть человеком».
Когда наш корабль состыковался со станцией, все пассажиры смиренно ждали, пока я с лейтенантом, вернее, лейтенант со мной, не покинем салон. Я шагал под прицелом суровых материнских и любопытных детских взглядов, и мне страшно хотелось нагнуться к кому-нибудь и сказать: «Бу!»
После того случая с юным экспериментатором я испытывал необыкновенную лёгкость. Жизнь моя висит, покачиваясь, на чертовски тоненькой ниточке. Меня так легко убить, то есть, простите, отключить, что в голове совсем не остаётся места для мыслей о благоразумии. Может быть, в этом причина бунта на Тетисе? Но тамошним рабочим не ставили никаких предохранительных блоков, а инструкции были одинаково суровы — что к людям, что к андроидам.
