Как только Николь поправилась настолько, что ее выписали из родильного дома, Поппи засобиралась домой. Ей незачем было оставаться, Фейт и Лаура справятся с уходом за Николь и ребенком. Элизабет была прелестной малышкой, но Поппи сдерживала чувства к внучке. Она признавалась себе, что боязнь потери мешает ей любить. Пять лет назад умер ее четвертый ребенок; летом 1940 года она едва не уехала из Франции без Джейка. Когда пришла телеграмма, сообщавшая о тяжелых родах и плохом состоянии Николь, Поппи охватил безумный страх потерять сразу и дочь, и внучку, и всю дорогу до Лондона она провела в оцепенении, неотрывно глядя в окно поезда.
Остановившись передохнуть у обочины, Поппи поставила на землю чемодан и сделала глубокий вдох. По обеим сторонам узкой дороги расстилалась плоская болотистая пустошь. Вдали тонкой серебристой полоской мерцало море. Хотя сентябрь только начался, казалось, что осень уже тронула пейзаж. Дрожали созревшие головки камыша, и временами налетали порывы холодного ветра. Поппи подумала, что, возможно, она единственное живое существо в этом невыразительном и неярком мире.
Она попыталась вспомнить, когда же в последний раз видела Ральфа. Больше месяца назад, это точно. Он уехал в Лондон за несколько недель до рождения Элизабет, и в течение тех дней, когда жизнь Николь была в опасности, никто так и не сумел его разыскать. Из всех прегрешений Ральфа Поппи меньше всего была готова простить ему именно это. Николь была его любимым ребенком, он баловал, нежил ее и потворствовал всем ее прихотям, но в тот момент, когда она так в нем нуждалась, Ральфа не оказалось рядом.
Поппи снова зашагала по дороге. Вдали показались деревня, церковный шпиль и маленький коттедж, стоящий на окраине, у самого болота. Неожиданно ей ужасно захотелось оказаться дома, в этих знакомых каменных стенах, разжечь камин в гостиной и закрыть дверь, отгородившись от остального мира. Поппи поняла, что стала необщительной. В течение стольких лет постоянно окруженная людьми, теперь она стремилась остаться наедине со своим горем и своим гневом.
Изнемогая под тяжестью чемодана, Поппи свернула на неровную дорожку, ведущую к коттеджу. Открывая калитку, она устало улыбнулась. Крапчатые стены, колышущийся камыш, печальный крик кроншнепа — все казалось таким родным. Войдя в дом, она со вздохом облегчения поставила чемодан и бросила в кресло шляпку и перчатки.
Наливая в чайник воду, она услышала позади себя шаги и резко повернулась. В дверях стоял Ральф. Он выглядел еще более неряшливо, чем обычно: оторванный карман плаща, отклеившаяся подошва ботинка, по-рыбьи приоткрытый рот.
— Как она? — быстро спросил он. — Скажи мне, что с ней все в порядке.
Поппи ответила холодным взглядом.
— Как я догадываюсь, ты говоришь о Николь.
— Ради бога, Поппи… Я схожу с ума от беспокойства.
Ральф смотрел на нее безумными глазами.
— Но ты не побеспокоился приехать, — сказала она, убирая чайницу.
— Я ничего не знал до сегодняшнего дня. Я вернулся вчера вечером. Тебя нет… Ты не оставила записку… А утром пришла эта чертова баба, жена викария, и сказала мне, что случилось. Ей доставило удовольствие сообщить, что моя дочь при смерти. Я пытался позвонить, но связи не было. — Он схватил ее за руку. — Умоляю, Поппи… скажи мне, что она… что она…
В его глазах были слезы.
— Николь выздоравливает, — сказала Поппи. — Ее выписали домой, но она все еще очень слаба.
Она высвободила руку и услышала, как он шепчет:
— Слава Богу. Слава Богу.
Поппи залила кипяток в заварной чайник.
— Где ты был, Ральф? Почему не приехал? Поезда-то ходят.
— У меня нет денег, — пробормотал он.
Он выглядит как попрошайка, подумала Поппи. И холодно спросила:
— Сколько у тебя денег?
— Один шиллинг и три пенса, — признался он. — Пришлось ехать автостопом. Добирался сюда целую неделю.
— Где ты был? — прошипела Поппи.
— Там, сям, — промямлил он.
«Ты был с ней», — подумала Поппи. От ненависти у нее закружилась голова.
— Я вернулся домой. — Он робко коснулся ее плеча. — Я попал в передрягу, Поп.
«Попал в передрягу». Видимо, он ждет, что она простит его, поцелует, обнимет. Как делала всегда.
— У меня болит голова, — сказала Поппи. Она стряхнула с плеча его руку, не в силах выносить его близость. — Я выпью чай в постели. Не сомневаюсь, Ральф, что ты найдешь какую-нибудь еду, если поищешь как следует.
Позднее Фейт часто думала, что если бы Николь не была в таком плохом состоянии в первые несколько недель после родов, то она привязалась бы к своей дочери, возможно, даже научилась бы любить ее. Но сначала она, с посеревшим лицом, неподвижно лежала в палате родильного дома, а потом, в Комптон-Девероле, сидела в постели, обложенная полудюжиной подушек, и, держа под мышкой Минни, смотрела в окно. Забота о малютке Элизабет легла на Фейт и Лауру: они ее кормили, купали, баюкали.
У девочки были прелестные темные волосы, карие глаза и бледная прозрачная кожа. Фейт считала племянницу идеальным ребенком. Та редко плакала, просыпалась для кормления ровно через четыре часа и терпеливо переносила некоторую неуклюжесть, с которой поначалу обращалась с ней тетушка. У нее был жизнерадостный нрав, в шесть недель она уже улыбалась, а в восемь — смеялась. Фейт очень полюбила малышку. Элизабет отчасти заполнила пустоты, которые образовались в ее сердце после расставания с Гаем.
Дэвид вернулся в Комптон-Деверол, когда его дочери исполнилось два месяца. Пока он разговаривал с Николь, Фейт повезла Элизабет в коляске на прогулку. Возвращаясь через рощу обратно, она увидела, что Дэвид шагает по тропинке, и помахала ему рукой. Он бегом подбежал к ней.
— Позвольте мне. — Он взялся за ручки огромной коляски и покатил ее вперед. — И как это вам удавалось объезжать кроличьи норы, Фейт?
— Это почти так же сложно, как водить машину «скорой помощи», — согласилась она.
Дэвид бросил на нее быстрый взгляд.
— Вы собираетесь заняться этим снова?
Она покачала головой.
— Я уволилась. Сообщила им об этом несколько недель назад.
Налетел порыв холодного ветра, сорвав с берез несколько тонких золотистых листиков.
— Пожалуй, это мое самое любимое время года, — заметил Дэвид.
— Действительно, деревья такие красивые.
— Осень идет этому дому, вы согласны? Лето слишком пылко для стареющей красоты.
Фейт рассмеялась. Некоторое время они шли молча, потом Дэвид с тревогой спросил:
— Она лучше выглядит, вам не кажется?
— Николь? Она почти поправилась, — уверенно сказала Фейт. — Вчера она пожаловалась мне, что ей скучно.
— Та ночь… ночь, когда родилась Элизабет… Я думал, я не переживу этого.
Фейт посмотрела на него и воскликнула с нарочитым изумлением:
— Дэвид, да вы совсем поседели!
— Знаю. — Он сокрушенно провел рукой по волосам.
Лес кончился, они вышли на открытое пространство.
— Наверное, в конце недели я уеду, — сказала Фейт.
— Так скоро? Фейт, вы можете оставаться у нас, сколько захотите. Не думайте, что мое возвращение…
Она решительно покачала головой.
— Дело совсем не в этом. Просто теперь, когда Николь чувствует себя лучше, она захочет сама заниматься Лиззи.
Вообще-то, она сказала неправду. У Николь вовсе не было желания нянчить дочь. Но Фейт считала, что, если она уедет, сестра быстрее освоится с материнскими обязанностями. А пока она здесь, Николь будет делать вид, что это не ее ребенок, что Элизабет просто не существует.
— Нам будет не хватать вас, — сказал Дэвид, — но, конечно, у вас есть своя жизнь.
— Конечно.
Фейт вспомнила, как сидела в своей спальне на Махония-роуд, прижимая к груди платье «холли-блю», и пыталась решить, идти ли ей на свидание с Гаем. В конце концов все решил приезд Поппи. Фейт дни и ночи пыталась убедить себя, что решение было правильным. А потому не писала и не звонила Гаю.
— Вы вернетесь в Лондон?
Фейт покачала головой.
— По правде говоря, я понятия не имею, чем буду заниматься. Вот уже несколько недель я ломаю над этим голову. Может быть, пойду служить в армию. Вы только представьте, Дэвид, я в форме цвета хаки ремонтирую танки. Каково?
Он рассмеялся.
— Не знаю, не знаю. Хотя я уверен, что вы сможете заниматься любой работой, которую выберете.
— Самое трудное — сделать выбор, правда? — Она вздохнула. — Я знаю только, чего я не хочу делать. Дэвид, а как вам удается принимать правильные решения?
— Для меня это несложно. Я пошел учиться в Мальборо-колледж, потому что там когда-то учился мой отец, потом по той же причине я поступил в Оксфорд и так далее. А что вы любите делать, Фейт?
Ей нравился Дэвид: такой здравомыслящий, умный, надежный.
