А батальон «Виктория» снова встал в строй. Не дожидаясь приказа — мы защищали свои дома, свои семьи, свою землю. Нас было мало (всего сто с небольшим человек, по армейской мерке, едва на роту хватит), на всю территорию — но мы были мобильны, хорошо стреляли, имели богатый боевой опыт — каждый из нас стоил сотни негров, черт побери! Чернокожие в массе верили, что достаточно направить винтовку в нужную сторону, нажать спуск, и вылетевшее из ствола колдовство само найдет цель — потому, очень немногие из них умели целиться, прижав приклад к плечу, большинство же при выстреле утыкали его в живот, в бедро, куда угодно! И они совершенно не умели обращаться с гранатами и автоматическим оружием, даже если это и попадало к ним в руки — кидали гранаты, не выдернув чеку, закрывали глаза при стрельбе очередями. И еще, вот странно, совершенно не умели воевать ночью, даже в хорошо знакомых им местах!
Оттого мы и сумели удержать границу. Несли потери — и когда негры додумались устраивать засады, залегать в высокой траве, и подпустив джип вплотную, вскакивать с винтовками, и когда они хотели взять ферму Джима Мейсона у Сухого ручья — обкурившись какой‑то дрянью, они шли на нас тысячной толпой, в полный рост, не испытывая страха, и хорошо что нас там был целый взвод, четыре пулемета с достаточным запасом патронов — у «бренов» раскалялись стволы, наши женщины и мальчишки едва успевали набивать пустые магазины, а эти самоубийцы все набегали, ближе и ближе, желая лишь успеть нас растерзать… слава господу, патронов хватило!
Иначе же — страшно представить, что было бы, если бы мы не устояли! Пленных в этой войне не брали совсем — никогда не слышал больше, чтобы негры вступали хоть в какие‑то переговоры, нет, они убивали всех белых, имевших несчастье попасть им в лапы. Убивали самыми жуткими способами — довелось мне однажды видеть капище, а в нем то, что осталось от людей! Так что, когда уже после войны какой‑то умник всерьез спросил, не вижу ли я своей вины в том, что обманул глупых доверившихся черных фашистов, и они оттого озверели — я с чистой совестью дал ему в зубы.
Одним из наших пулеметчиков был итальянец. Тот самый, приблудившийся к нам с миссии, в первый день. Его товарищ скоро погиб — мы нашли после в вельде опрокинувшийся джип, и страшно изуродованные трупы. Зато к нам присоединились еще с десяток римлян, изъявивших желание воевать, а не ждать, когда черные зарежут их как овец. Они были нам боевыми товарищами, со всеми правами — нельзя считать военнопленным того, с кем вместе сражаешься, да и кончилась уже та, прежняя война. Пулеметчика звали Пьетро Винченцо, был он уже в возрасте, старше меня, и радовался, что во всей катавасии один остался в живых из всей роты, очень хотел домой в свой Рим. Когда на границе стало тихо, мы выправили ему все необходимые бумаги, и я сам проводил его и других итальянцев до железной дороги, где уже ходили поезда в Момбасу, откуда в Европу отплывали корабли.
Знаете, львы и леопарды все же менее жестоки, чем люди. Лев убивает, лишь когда хочет есть — сытый же может спокойно лежать рядом со стадом антилоп. А люди не успокаиваются, пока не уничтожат всех, кого объявят врагами. На войне — хотя до нее могли строго следовать заповеди «не убий». Господи, что же за война шла в Европе, если даже ее отголоски, докатившиеся до нас, столь ужасны? Ладно, бедные негры, не знающие цивилизации — но когда и белые люди поступают так? То, что делали мы, было лишь охотой. Война началась, когда пришел Легион.
Я не знаю, какой дурак или мерзавец присоветовал правительству создать такую военную часть, по образцу французов. Слышал, что и там служило откровенное отребье — но по крайней мере, офицеры поддерживали строгую дисциплину, умели держать своих головорезов в узде. У этих тоже был «орднунг», как они сами говорили, они бесчинствовали строго по приказу и уставу! Они убивали всех, не разбираясь, кто прав, кто виноват — даже лояльные работники с наших ферм не смели выйти за ограду без риска быть расстрелянными на месте патрулем. Они реквизировали (то есть грабили) наше имущество, в обмен на ничего не стоящие расписки, они крали и жрали наш скот. Они подвергали насилию наших женщин — и любой из нас, лояльных белых британских граждан, при возражении мог быть жестоко избит, а при сопротивлении, расстрелян! Они говорили по — немецки — и тогда я впервые ощутил себя англичанином. Они утверждали, что пришли защищать нас от орд диких негров — так спаси нас господь от таких «защитников», а с неграми мы как‑нибудь справимся сами!
Парни конечно, не стерпели. И очень скоро началась стрельба из кустов уже по их патрулям. В ответ, они, после того как поймали и расстреляли одного из наших, приказали всем белым оставить свои дома и с минимумом имущества добровольно перейти в один охраняемый лагерь, за колючую проволоку, «ради вашей же безопасности», и кто откажется, будет считаться пособником черных партизан. Старик Мэтью рассказывал, что так же было в бурскую войну — в этих лагерях обращение как с заключенными, голод, болезни, хорошо если выживет половина людей. После чего я и мои сыновья решили взять винтовки и уйти в вельд. Как русские партизаны — случилось мне еще до начала событий побывать в Найроби, видел я там советский фильм.
И вдруг настал порядок! Легион от нас перебросили, кажется в Индию, не завидую индусам! А сюда пришла уже наша, британская армия, причем свои ребята, родезийцы — с которыми сразу наладились дружеские отношения. Нет, я не знал тогда, что Легионом командовал Достлер, тот самый, «лиссабонский палач». Думаю, что наше правительство сделало большую глупость, взяв его на службу вместо того, чтобы сразу повесить высоко и коротко — неужели у Британии не хватает солдат, что приходится призывать под знамена таких мерзавцев? Слышал, что очень многие там, в Индии, и сдохли — что ж, подонков не жалко! Может быть, в Лондоне и были правы — ведь тогда послать умирать вдали от дома таких как я? А у нас и так было неспокойно, черные тревожили границу — так что даже дома скучать не приходилось!
Но это уже совсем другая история, сэр.
Генерал Андерс, командующий Британским Иностранным Легионом. Кения, Найроби, 20 сентября 1944.
Так хорошо все начиналось — и вдруг с размаха сесть в лужу!
После своего освобождения из русского плена (героического побега, во что уже верил сам отважный польский генерал), жизнь казалась прекрасной. Совсем не обременительная должность «советника» при штабе герцога Маунтбеттена, командующего британскими войсками на Востоке. Пребывание на этом ответственном посту до капитуляции немцев — а после, вместо ожидаемого «крестового похода» против русской заразы, отзыв в Лондон!
Где благородные шляхтичи, офицеры Польской армии в Англии, едва не набили генералу морду, заявив что под командой вероотступника служить не желают. Проклятые святоши, мало того, что узнали, так еще и сделали все, чтобы предать сей факт огласке, с показаниями свидетелей! А до того, этот солдафон Роммель поступил с добровольно сдавшимися поляками совершенно не по — благородному, заставив даже пленных офицеров, в нарушение Гаагской Конвенции, работать саперами — землекопами, а если встречалось минное поле, идти на него строем, разминируя своими ногами, варварство, ужас! Видит господь наш, добрый и милосердный, у меня просто не было выбора, когда стали набирать комсостав в Арабский Легион СС — ведь католическая вера осуждает грех самоубийства? Ну а что при этом пришлось перейти в мусульманство, так это лишь для обмана — произнося нечестивые слова намаза, я ведь в душе оставался истинным католиком, и лишь ждал случая, чтобы при первом случае вернуться к правильной вере! Да и смешно в двадцатом веке быть слишком щепетильным в религиозных вопросах!
Но эти чистюли, гневно звеня шпорами и саблями, заявили, что подчиняться отступнику не желают! Несмотря на то, что Андерс честно сходил к ксендзу, раскаялся, исповедался, и получил отпущение греха — то есть снова числился в католичестве! И черт бы побрал этих упрямцев, но кому нужен генерал без армии, в мирное время? А денег пан Андерс не скопил, и видел единственный выход поправить свои дела, в будущей священной войне с русскими варварами, захватившими почти всю Европу! А что война не завтра начнется — так это и к лучшему, ведь жалование (из британской казны) будет идти? Неужели Англия смирится с утратой своих позиций в Европе, не попробует восстановить против Сталина «санитарный кордон», как двадцать пять лет назад? Тем более Польша, павшая первой жертвой этой войны, пока не получила никакой компенсации — западные земли так и пребывали под юрисдикцией Германии, русские совершенно не собирались отдавать Брест и Белосток, и убираться за границу тридцать девятого года, да еще и Тешин отобрали, вернув Чехии (также пока административно входящей в состав Германии).
