– Это, правда, – возразил Пикар, – что я принадлежу роте, но сержант, который убил её хозяина – первый по праву.
– Отлично, в таком случае, – сказал один сержант, знавший меня, – он тоже получит свою долю.
Этот сержант исполнял должность погибшего накануне сержанта-майора.
Колонна остановилась, офицер спросил Пикара, откуда он взялся и как он очутился впереди, ведь все те, кто сопровождали обоз, вернулись ещё три дня тому назад. Привал продолжался довольно долго, и Пикар рассказал обо всех своих приключениях, поминутно прерывая свою речь, чтобы осведомиться о многих товарищах, которых не находил в рядах – все они погибли. Он не решался спросить об одном из своих лучших друзей, в то же время и земляке. Наконец он всё-таки спросил:
– А где же Ружо?
– В Красном, – отвечал барабанщик.
– А, понимаю!
– Да, – подтвердил барабанщик, – он умер, гранатой ему оторвало обе ноги. Расставаясь с нами, он назначил вас своим душеприказчиком: он поручил мне передать вам свой крест, часы, кожаный мешочек с деньгами и другие вещи. Он велел всё это передать своей матери, а если вам не удастся вернуться во Францию, он просил вас поручить кому-нибудь другому исполнить его просьбу.
И тут же, перед всей ротой, барабанщик, которого звали Патрик, вытащил из ранца все названные вещи, сказав Пикару:
– Вручаю их вам в том виде, в каком получил из его рук. Ружо сам вынул их из своего ранца, который мы снова подложили ему под голову. Минуту спустя он скончался.
– Если мне повезёт, и я вернусь на родину, – ответил Пикар, – я исполню последнюю волю моего товарища.
Колонна пошла дальше, я попрощался с Пикаром, обещав встретиться с ним вечером на бивуаке.
Я стоял у дороги и ждал появления своего полка – мне сказали, что он в арьергарде.
За гренадерами шло более тридцати тысяч войска, почти все с отмороженными руками и ногами, большинство без оружия, так как они всё равно не могли бы им пользоваться. Многие опирались на палки. Генералы и полковники, офицеры и солдаты, кавалеристы и пехотинцы всех национальностей – все шли вперемешку, закутанные в плащи, обгорелые и дырявые шубы, в куски разных тканей, в овчины, словом – во что попало, лишь бы хоть как-нибудь защититься от холода. Молча, без стонов и жалоб, стараясь быть готовыми отразить внезапную атаку врага. Присутствие Императора воодушевляло нас и внушало уверенность – он всегда умел находить способ, чтобы спасти нас. Это был всё тот же великий гений, и как бы мы ни были несчастны, всюду с ним мы были уверены в победе.
Я почти час ждал, пока пройдёт вся колонна. Далее появилась длинная цепочка ещё более жалких оборванцев, машинально идущих за своим полком. Сюда они дошли, но им не суждено было перейти через Березину, от которой мы были так близко. Минуту спустя я увидал остатки Молодой Гвардии, стрелков, фланкеров, и нескольких уцелевших после Красного вольтижёров. Хотя там были солдаты из разных полков, но, всё-таки, они шли строем. За ними следовала артиллерия и несколько фургонов. Основная часть артиллерии, под командованием генерала Негрэ, прошла раньше. Вскоре показалась колонна фузилеров – егерей. Их стало ещё меньше. Потом прошло несколько пушек, которые с трудом тащили измученные лошади. Минуту спустя, наконец, я увидел свой полк, идущий двумя колоннами по обочинам дороги, чтобы присоединиться к фузилерам – егерям. Адъютант – майор Рустан, первый увидел меня и закричал:
– Вы ли это, мой бедный Бургонь? Вас считали мёртвым и отставшим, а вы живы и впереди! Вот здорово! Не встречали ли вы ещё кого-нибудь из нашего полка?
Я отвечал, что последние трое суток я брёл по лесу, чтобы не попасть в плен к русским. Серрарис доложил полковнику о том, где я был после 22-го ноября, и тот крайне удивился, что я остался жив. Наконец подошла моя рота, я занял своё место в строю, а мои товарищи даже не заметили этого.[63]
Когда же, наконец, они заметили меня, они окружили меня, засыпали массой вопросов, на которые я не в силах был отвечать, так я растрогался, очутившись среди них, точно вернулся в свою родную семью! Они говорили мне, что не понимают, как я мог отстать от них, и что этого не случилось бы, если б они вовремя заметили, что я болен и не могу идти в том же темпе, что и они. Осмотрев роту, я увидал, что она стала ещё меньше. Капитан пропал. Он потерял все пальцы на ногах, и в данный момент никто не знал, где он, хотя его лошадь нашли. Двое моих друзей, видя, что я еле держусь на ногах, взяли меня под руки.[64]
Мы присоединились к фузилёрам – егерям. Я не помню, чтобы когда-нибудь в жизни мне так сильно хотелось спать, но делать нечего, надо было идти. Мои друзья убеждали меня подремать немного, пока они ведут меня под руки, и мы делали это по очереди, так как их тоже клонило ко сну. Несколько раз нам случалось останавливаться, причём все трое в тот момент спали. К счастью, в этот день было не очень холодно, иначе наш сон неминуемо перешёл бы в смерть.
В ночь с 25-го на 26-е ноября мы пришли в Борисов. Император остановился в усадьбе, расположенной справа от дороги, а Гвардия расположилась рядом. Наш командир, генерал Роге, поселился в приусадебной теплице. Я и мои друзья поселились за ней. Ночью резко ударил мороз. На следующий день, 26-го ноября, мы заняли позицию на берегу Березины. Император с утра переехал в Студянку, маленькую деревню на холме у реки.
Прибыв на берег, мы увидали, что храбрые понтонёры заняты сооружением мостов для переправы. Всю ночь они проработали по плечи в воде, среди льдин, подбадриваемые своим командиром.[65] Они жертвовали своей жизнью для спасения армии. Один из моих приятелей уверял, что видел, как сам Император подносил им вино.
В два часа пополудни первый мост был готов. Его строительство шло очень трудно и мучительно – сваи постоянно увязали в глубоком слое ила. Первым переправился корпус маршала Удино, чтобы сдержать русских, если бы они атаковали нас при переправе. Ещё раньше, до готовности первого моста, через реку вплавь переправилась кавалерия 2-го корпуса – каждый всадник на крупе лошади вёз ещё пехотинца. Второй мост – для артиллерии и кавалерии, был окончен к четырём часам.[66]
Через некоторое время после нашего прибытия на берег Березины я улёгся, завернувшись в медвежью шкуру, меня знобило. Приступ лихорадки продолжался долго – в бреду мне казалось, что я дома, рядом отец, и я угощаюсь картофелем, лепёшкой по-фламандски и пью пиво. Не знаю, сколько времени я пробыл в таком состоянии, но помню, что кто-то из моих друзей принёс мне очень горячего бульона, который я жадно и с удовольствием выпил. Несмотря на холод, я сильно вспотел – несомненно, от бульона. Кроме медвежьей шкуры я был накрыт водонепроницаемой тканью, которую мои друзья содрали с одного из фургонов. Остаток ночи прошёл спокойно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
