(«смесь различных доктрин, борьбы за существование, торжества наиболее сильных, позитивизма, идущего от Дарвина и от Спенсера»), с самого начала стояли за участие Италии в войне на стороне ее союзников{157}. Однако правительство приняло решение о нейтралитете и нуждалось в поддержке Джолитти. «Человек из Дронеро» эту поддержку оказал. Он выступил с речью в Кунео. В мемуарах приведен текст телеграммы Саландры (от 11 августа 1914 г.). Саландра благодарил Джолитти от имени правительства и своего лично. Кроче особо подчеркивал, что «самый крупный итальянский государственный деятель, Джолитти, не входивший в правительство, одобрил и поддержал своим авторитетом заявление о нейтралитете». Дело в том, что формально Италия начиная с 1882 г. была союзницей Германии и Австро-Венгрии (Тройственный союз). Но стратегия Джолитти в период его пребывания у власти основывалась на том, чтобы одновременно улучшать отношения и с державами Антанты: Англией, Францией и Россией. Кроче писал даже, что союз с Германией и Австрией длился «скорее по инерции», так как «отношения Италии с Австрией всегда были плохими»{158}. Кроче и другие историки, анализируя этот период, пишут, что Австро-Венгрия и Германия вели подготовку к войне в атмосфере такой секретности, что совершенно не консультировались с Италией. Поэтому Италия имела все основания занять позицию нейтралитета, когда началась первая мировая война. И Италия заняла такую позицию.
ИТАЛЬЯНСКИЙ ВАРИАНТ ТРАГЕДИИ
На протяжении нескольких десятилетий в итальянской историографии при всем различии методологических позиций существовала тенденция объяснять вступление Италии в первую мировую войну не только и не столько тем, что она вступила в свою империалистическую фазу, сколько проблемами ирредентизма и «мифами Рисорджименто». В последние годы появилась возможность, используя новые, предельно выразительные и прежде недоступные документы, нарисовать более ясную и, так сказать, антиромантическую картину. Соннино принадлежит не слишком удачная, по вошедшая в оборот фраза (позднее ее стал применять и Саландра), смысл которой сводился к тому, что Италия имеет право на «священный эгоизм». Под этим подразумевалась законность колониальных притязаний Италии, ее стремления нагнать упущенное и стать «шестой великой державой» наряду с Англией, Францией, Россией, Германией и Австро-Венгрией.
То обстоятельство, что Италия входила в Тройственный союз, не могло не создавать некоей двусмысленности. Маркиз ди Сан Джулиано был убежденным англофилом, так же как и Соннино, который после смерти маркиза в ноябре 1914 г. стал министром иностранных дел в кабинете Саландры. Соннино, больший консерватор, чем ди Сан Джулиано, был сторонником политики престижа и оказывал большой нажим на колебавшегося Саландру. Как известно, Альбертини тоже был консерватором и англофилом. Поскольку правительство объявило о нейтралитете, Альбертини несколько недель вел себя очень лояльно, хотя с самого начала был убежден, что Италия не должна оставаться в стороне и что ей надлежит выступить на стороне держав Антанты. И все же 27 августа 1914 г. «Коррьере» опубликовала статью своего авторитетного сотрудника Андреа Торре, озаглавленную «Перед лицом великой войны. Ожидание и приготовления». Саландра послал Альбертини огорченное письмо и получил вежливый ответ, но с этого момента «Коррьере делла сера» все энергичнее выступала за участие Италии в войне. Кароччи пишет: «Альбертини одним из первых выступил за интервенцию… Интервенционистская позиция, занятая таким консерватором, как Альбертини, была элементом Исключительной важности, который толкнул Саландру на Принятие великого решения»{159}.
Чем же все-таки объяснялось первоначальное решение правительства сохранять нейтралитет? Многие историки сходятся на том, что в основе лежало отнюдь не миролюбие, а понимание того факта, что страна по уровню своего социально-экономического развития не смогла бы выдержать испытания большой войны. Известно, что Германия, с одной стороны, и Франция — с другой, самым интенсивным образом старались оказать влияние на итальянское общественное мнение. Этим занимались «дипломаты и деятели культуры, представители различных экономических и политических кругов стран, вовлеченных в войну, — как те, кто уже некоторое время жил в Италии, так и те, кто был туда специально направлен»{160}. Кроме того, тратились огромные суммы на субсидирование (попросту на подкуп) некоторых итальянских газет. Несколько упрощая, можно сказать, что сознательно или бессознательно, но Саландра и другие, принимая решение о нейтралитете Италии, исходили из довольно циничного расчета: держаться в стороне, насколько это окажется возможным, а потом вступить в войну на стороне тех, кому будет обеспечена победа. Или почти обеспечена, так что Италия сможет изобразить свою роль чуть ли не решающей. Конечно, существовали и оттенки мнений, и психологические факторы, но и цинизма было предостаточно.
Как можно охарактеризовать два противостоящих лагеря: сторонников вступления Италии в войну и сторонников сохранения нейтралитета? К первой группе относятся националисты, которым принадлежит пальма первенства. король, оказывавший давление на Саландру, и три течения, которые Канделоро предлагает классифицировать так: либеральный интервенционизм, демократический интервенционизм и революционный интервенционизм. А к сторонникам нейтралитета — нейтралистам — по этой классификации относятся либералы, католики и социалисты. Это, конечно, несколько схематично.
Начнем с националистов. Мы помним, что в соответствии с теорией «иерархии наций» Италия считалась естественным союзником Германии. Но националисты быстро поняли степень непопулярности Германии и Австро-Венгрии даже в самых шовинистических кругах. И уже 6 августа «Идеа национале» поместила статью члена редколлегии Роберто Форджес Даванцати «Конец Тройственного союза». Смысл заключался в том, что союзники (особенно Австро-Венгрия) часто обманывали Италию и она вынуждена была переориентироваться. Но воевать надо непременно: «Было бы абсурдом воображать, будто наши жизненные интересы можно защитить, оставаясь вне конфликта, ожидая, что победители или побежденные завтрашнего дня, кем бы они ни оказались, согласятся принимать в расчет нас. Политика строится на интересах, но есть некая воодушевляющая ее этика: победители и побежденные будут едины в одном — не признавать никакого права на участие в новом европейском порядке тех, кто не принес никакой жертвы ни кровью, ни деньгами»{161}. Через неделю появляется статья другого члена редколлегии, Франко Копполы, «Австрия нас вынуждает».
Либеральный интервенционизм, естественно, возглавлял Альбертини. Большую роль играл и Д’Аннунцио, которого «Коррьере делла сера» печатала особенно часто: его страстная риторика отвечала распространенным вкусам. Для правого крыла либералов, кроме соображений престижа, серьезное значение имели и внутриполитические вопросы. Опп опасались за судьбу монархии. С одной стороны, боялись «революционной волны», а с другой — воинствующих националистов, которые могли бы выступить против нейтральной монархии. Кроме того, следует учитывать антиджолиттианские настроения этих кругов. Джолитти формально был лишь депутатом, но его имя оставалось символом определенной политической теории.
Что такое демократический интервенционизм? В книге «История итальянских политических партий» Франко Каталано пишет, что в эту категорию надо включить правых реформистов, оказавшихся вне партии после съезда
