Графиня вздохнула.
Не умея лгать, особенно перед той, которую считала своим верным другом, она имела неосторожность ответить искренно.
— Столького от вас я даже не прошу. Мой муж — чужой для меня. Сделайте его только отцом Коры, и я вас буду благословлять.
Это были слова очень неосторожные, это была очень опасная доверчивость.
Надежда Николаевна задумалась, но не просила объяснить значения этих слов.
Она хорошо поняла их, и по приезде в Петербург — разговор этот происходил на вилле графини — истолковала их в свою пользу.
«Отдать отца Коре» — это совершенно успокоило остаток совести Надежды Николаевны.
«Она сделает графа Владимира хорошим отцом» — это развязывает ей руки, и она достигнет этого.
Разве она не хорошая мать?
Совесть говорила ей утвердительно.
Это была, впрочем, довольно покладистая совесть, которой обладают многие.
Она поддавалась обстоятельствам, благоприятствующим наклонностям ее обладательницы.
В Петербурге нравственность женщин довольно своеобразна.
Быть хорошей женой и хорошей матерью — это значит, чтобы муж не имел причин жаловаться на жену и чтобы дети не страдали от небрежности и неисправности матери, а затем она свободно может расточать свою благосклонность на всех по ее выбору.
Такова была и Надежда Николаевна Ботт.
Она не понимала, в чем и кому могла вредить ее свобода чувства, если доля этого чувства, которую от нее могли требовать муж и дети, была им отдана. Не была ли она свободна поместить остаток своей любви, как другие помещают свои сбережения.
Попробуйте сделать нравственными подобные существа.
Это все равно, что объять необъятное.
Если бы Надежда Николаевна умела размышлять над последствиями своих поступков, она, быть может, не решилась исполнить задуманное.
Но размышлять, как большинство женщин, она не умела.
Она, напротив, разжигала себя для того, чтобы придать себе энергии. Ей нравился граф Белавин, это была почва, на которой молодая женщина вырастила страсть к нему. Она не любила своего мужа и своих детей в той мере, как способна была любить вообще, а потому она и полюбила графа Владимира, тем более, что это чувство было свежее, сопровождалось тайной, риском и, наконец, затрагивало ее самолюбие.
Надежда Николаевна не останавливалась на полдороге.
Она быстро пошла к цели.
По приезде в Петербург она составила план нападения и тотчас же открыла огонь против противника.
Нельзя сказать о женщине самой легкомысленной и самой кокетливой, падет ли она?
Неизвестно никогда, в какой мере она запутается и попадется сама.
Надежда Николаевна сама не знала, к каким средствам придется ей прибегнуть, чтобы увлечь графа Владимира Петровича.
Он представлял из себя крепость, хорошо защищенную. Баловень женщин, пресыщенный их ласками, которого не соблазнишь ни красотой, да ее у нее и не было, ни пластикой. Известно было, что он покинул даже красавицу Фанни. Каким образом могла рассчитывать на победу женщина, далеко не менее одаренная природой, нежели Геркулесова.
Однако Надежда Николаевна не унывала.
Она верила в свою звезду и рассчитывала на свое упорство.
Нечаянный случай с ее стороны, впрочем предусмотренный, свел двух противников лицом к лицу на одной из петербургских выставок.
Граф Владимир Петрович встретил Надежду Николаевну, одетую с необыкновенной элегантностью, и тотчас же почувствовал, что сердце его сжалось преступным желанием.
Несомненно, что он никогда не имел особого влечения к молодой женщине, он считал ее подругой своей жены и воспоминание о последней служило охраной близкого ей существа от грешных поползновений.
Графиня Конкордия была сама воплощенная чистота, и, конечно, доверяла только лицам, достойным ее.
В силу этого он считал г-жу Ботт, безусловно, честной женщиной и всегда почтительно говорил о ней.
Но в день встречи, при виде Надежды Николаевны в светлом платье декольте с открытыми руками, с восхитительной талией, у него мелькнула мысль пригласить ее завтракать в один из павильонов выставочного буфета.
Она была на выставке в качестве дамы-патронессы маленького приюта, изделия которого наполняли одну из витрин.
Задумано — сделано.
Надежда Николаевна без всякого жеманства приняла приглашение, дав ему согласие крепким пожатием руки.
— Кто вам внушил, граф, эту счастливую мысль, я умираю с голоду.
И действительно, у нее был великолепный аппетит, и она была чрезвычайно весела.
Пока они завтракали, граф взглядом знатока внимательно осматривал ее.
Он никогда не предполагал, чтобы эта дурнушка могла быть такой аппетитной, хотя в Киеве несколько лет тому назад, от нечего делать ухаживал за ней и даже ею увлекался.
Шея и руки были точно выточены из мрамора. Кожа была восхитительна и напоминала свежие лепестки камелии.
Это было для графа возбуждающее открытие.
Когда граф Владимир Петрович увидел, что Надежда Николаевна ничего не имеет против ее тщательного осмотра, он сделался несколько свободнее в выражениях.
Она со смехом отвечала ему в тон и таким образом поощряла продолжать разговор, с присущим ей остроумием, давая ему даже материал.
Это привело его в восторг, и скабрезная болтовня казалась ему еще более пикантной на языке честной женщины, каковою он не мог не считать ее.
Это последнее для многих испорченных людей служит главной приманкой.
Граф теперь глядел на нее, и она даже не казалась ему некрасивой: глаза не были велики, но зато искрились задорным огоньком, рот был, напротив, велик, но зато с многообещающими губами, зубы были широкие, крепкие, ослепительной белизны. Нос несколько вздернутый, с раздувающимися, как у пантеры, ноздрями.
Эта первая встреча не должна была быть единственной.
Граф Владимир вошел во вкус и получил за завтраком же обещание обедать tete-a-tete у Контана.
Несколько недель спустя Надежда Николаевна Ботт исполнила обещание, данное ей графине Конкордии Васильевне: она вырвала графа Владимира из цепких лап петербургских кокоток и сделалась сама его любовницей.
Она поклялась быть последнею.
Это было бы чудо, но чудеса в этом смысле бывают.
Она любила графа Владимира не как женщина, преданная сердцем, а как самка, в которой пробудилась чувственная страсть.
Этим-то она и овладела им.
Достигнув лет, когда кровь остывает и успокаивается, он искал чувственной страсти, которая бы оживила его.
Эта женщина именно доставила ему это — пыл страсти, потухавший постепенно за последнее время, вдруг вспыхнул с новою силой.
Это сделало привязанность графа Владимира Петровича к Надежде Николаевне Ботт чисто животной.
Она, казалось, молодила его, а он не понимал, что эта кажущаяся молодость является только предвозвестницей полного истощения физических сил.
Он не понимал, что именно с этого момента он погряз в чувственном разврате и начал падать с головокружительной быстротой в пропасть порока без любви.
Граф Белавин был всегда человеком минуты и держался правила «хоть час да мой».
Час был действительно его, а о том, что за этим часом наступят дни, недели, месяцы и годы, он не хотел думать.
II. В Финляндии
На своей вилле в Финляндии графиня Конкордия Васильевна не знала ничего.
Она была вся поглощена другими заботами.
Ее дочь Кора умирала.
Приговор, висевший подобно дамоклову мечу над несчастной девочкой, исполнялся.
Чахотка — это убийственная болезнь, средство против которой, несмотря на колоссальные шаги, сделанные за последнее время медицинской наукой, еще не найдено.
Появился по ночам обильный пот, потеря аппетита, постепенное ослабление сил.
Но в этом первом периоде сохраняют еще надежду и не предаются отчаянию.
Мать и дочь были уверены, что это временное недомогание.
Графиня Конкордия удвоила свои заботы и ласки.
Она окружила своего ребенка такою любовью, которая, казалось, должна была бы обладать чудодейственною исцеляющею силою.
Кроме того, она так умела развлекать и занимать больную, что она не спрашивала об отсутствующем отце — вопрос, который всегда чисто физической болью отзывался в сердце графини.
Наконец, появились роковые симптомы.
Однажды вечером, после приступа кашля, девочка вдруг вскрикнула.
Это был крик отчаяния.
Она поднесла к губам носовой платок, и на нем оказалось кровавое пятно.
Маленькая Кора залилась слезами и бросилась в объятия матери.
— Мама, мама… кровь, это кровь. Я очень больна.
О дивные сердца истинных матерей, кто в состоянии описать вашу скорбь, кто может выразить на человеческом языке слова молитвы, исходящей из этих сердец.
