под землей, каким-то непонятным образом он видел, что могилу его завалили грудой живых цветов. А люди все шли, шли – и лица их были полны скорби…
Спустя время (цветы уже успели завять) могила Тропотуна превратилась в место паломничества его приверженцев. Будучи живым, Станислав Сергеич и предположить не мог, сколько у него почитателей!.. Люди собирались кучками, произносили речи, стихи и даже целые поэмы в честь фарисейства и Фарисея. Они жаждали увековечить его дело. Жаждали поклоняться ему ныне, присно и во веки веков…
И минуло еще время. Огромная, бесчисленная толпа подтянулась к могиле Тропотуна. Он даже не узнал вначале это место. Над могилой возвышался памятник, укрытый сероватым покрывалом. Торжественные звуки оркестра возвестили о начале церемонии, и покрывало медленно стало съезжать вниз, обнажая перед людскими взорами огромный памятник в честь Великого Фарисея. О-о!.. Взвыла толпа. A-а!.. Завыла толпа в едином порыве счастья. И на гранитный постамент посыпались живые цветы.
Ничего величественнее и прекраснее этого гранитного монумента Станислав Сергеич никогда не видел. Изваянный из цельного монолита, он стоял на пьедестале, словно паря над толпой. Руки Фарисея были простерты вперед в благословляющем его истовых последователей жесте, а все четыре лица с совершенно различным выражением смотрели на все четыре стороны света. Созерцание собственного торжества наполнило его неистовым счастьем. О да!.. Он – Фарисей. И он – бессмертен… И с этим ощущением абсолютного, неимоверного счастья Станислав Сергеич пробудился. Кто-то негромко пел. Слегка повернув голову, он увидел сидевшего на кровати Гришу, который подшивал облохматившийся рукав пижамной куртки и напевал мультфильмовскую песенку. Тропотун долго и недоумевающе смотрел на соседа, пока окончательно не проснулся. Тогда он торопливо поднес к глазам руку с часами – пятнадцать двадцать. Ну и ну, уснул средь бела дня!
– Тут как, разрешают в саду гулять? – охрипшим со сна голосом спросил он у Гриши.
– А чо не гулять, если ходячий? – удивился тот. – Деревья хреновину какую-то полезную выделяют, которая лечит. Чего не гулять-то… Не веришь? Сам на лекции слышал!
– Бесподобно… – пробормотал себе под нос Станислав Сергеич вставая.
Он ополоснул лицо прохладной водой из-под крана и взглянул в зеркало. Собственное отражение не понравилось ему, так как не соответствовало его представлению о лице благородного умирающего. Тропотун нахмурился, глядя в зеркало, посерьезнел, пока в его носогубных складках не появился оттенок трагизма, и только тогда отошел от предательского стекла.
Влип
Через полуподвальное помещение, в котором располагалась раздевалка для врачей и медперсонала, Станислав Сергеич выбрался на улицу. Обогнув здание, он вышел на широкую липовую аллею, тянувшуюся от главного корпуса сквозь весь больничный городок. Солнце немилосердно припекало, и Тропотун отыскал скамейку в тени липы, устроился поудобнее и приготовился ждать.
По парку бродили разомлевшие от жары больные – на вторую половину дня процедур обычно не назначали. Мысли Станислава Сергеича прыгали с пятое на десятое, не задерживаясь на чем-либо определенном. Вспоминался его последний день в НИИБЫТиМе, и день этот из больничного далека представлялся бессмысленным и невероятным. Потом по воле воображения он перенесся в Верину не очень-то ухоженную квартиру – с этой женщиной хотя бы не скучно!.. И тут ни к селу ни к городу выплыл эпизод сна, где поклонялись Великому Фарисею. Тропотун недовольно фыркнул – эпизод был совершенно идиотическим – и посмотрел на часы. Его благоверная опаздывала. Ну где ее носит, чертову бабу?.. Никаких обязательств в отношении мужа – в больницу не может вовремя прийти!..
Он сидел, злился, проклинал мысленно Регину и вдруг заметил стоявшего подле скамейки Гришу о коробкой домино в руках. Гриша встряхивал время от времени коробку, и костяшки домино весело постукивали. «Сыграем, Сергеич?»– принялся канючить Гриша. Однако Тропотун сурово отнекивался, упирая на то, что в азартные игры он принципиально не играет. «Какая ж она азартная? – изумился Григорий. – Если родичей боишься пропустить, так мы вон в той беседочке сядем, чтобы аллею было видать…» Станислав Сергеич отказался наотрез, и загрустивший Гриша один поплелся к увитой хмелем беседке.
– Благодать какая… – услышал он голос незаметно подошедшей Регины. – Это кто с тобой говорил?
– Сосед.
– Ну и рожа!
Она села рядом с ним, откинулась на спинку и вытянула длинные ноги с узкими лодыжками. Потом вдохнула полной грудью воздух и произнесла– мечтательно:
– Почти санаторий…
– Хмм… – отозвался многозначительно Станислав Сергеич. – Я жду тебя битый час!
– На кафедре задержалась, – пояснила она спокойно, – вдруг взял и нагрянул шеф. Потом за помидорами ездила на рынок… – Регина порылась в сумке и вытащила помидор, – каков?.. – сунула мужу под нос, чтобы он разделил ее восхищение. – Торговец сразу на меня глаз положил, чуть из-за прилавка не выпрыгнул, бедный, – рассказывала она непосредственно. – В ресторан приглашал – смех! А зубы все золотые…
Тропотун терпеливо слушал. За годы супружеской жизни он вполне уяснил, что не имеет смысла упрекать жену в отсутствии точности, ибо его и ее понимание точности весьма рознится.
– Кто у тебя лечащий врач – мужчина или женщина? – спрашивала она. – Мужчина лучше. Но главное – сделать консультацию профессора. Я папе все рассказала, он, конечно, страшно расстроен, но обещал все уладить. У одной дамы с нашей кафедры муж болел раком, забыла чего, но это неважно! Ему лет десять назад делали операцию – и никаких рецидивов. С тех пор медицина еще продвинулась вперед…
Он украдкой посмотел на часы – шестнадцать сорок пять. Черт подери!..
– …консультации на следующей неделе. Может быть лучше сразу лететь в Москву?..
– Какая Москва? – обреченно вздохнул он. – Нет же еще ни единого анализа.
– Боже, как медленно – ты уже второй день в больнице!..
– Регина, извини, мне надо идти, – произнес он как можно уверенней, – а то процедурная сестра будет ждать. Ты когда зайдешь снова? Кормят здесь терпимо, так что не стану слишком утруждать просьбами. Ты мне двушек насобирай – вечерами буду звонить.
– Как то есть идти? – обиженно изумилась она. – Ну опоздаешь на полчасика – что случится?
– Мне назначили на пять, – ровным голосом убеждал он. – Не стоит с первых дней пребывания в отделении ссориться с младшим медперсоналом.
– Тебе видней… – сухо сказала Регина. – Кстати, Вадик прислал письмо. Пишет, что всецело здоров и появится в середине августа. О твоей болезни я решила ему не сообщать – к чему волновать ребенка?
Ребенка волновать… Возмутился он, в глубине души задетый этим жестким решением жены. Скоро третий десяток пойдет – ребеночек… Хотя по-своему, по-матерински, быть может она и права…
– … от Воеводы персональный привет! Вчера вечером он лично соизволил мне
