Она промолчала. Как у него получилось прочитать ее мысли?
– Ты смеешь мечтать о невозможном, – заявил сын короля. – А знаешь, о чем мечтаю я?
Девушка покачала головой.
– Я мечтаю сбросить проклятие Габсбургов, этот ярлык безумия. Я мечтаю гулять по пражским улицам, чтобы женщины при виде меня не прижимали к груди детей и не торопились спрятаться.
Дочь цирюльника дотронулась до его плеча – не для того, чтобы поставить пиявку, а чтобы успокоить и утешить.
– Мне очень жаль, – прошептала она. – Правда.
Дон Юлий посмотрел на нее.
– Не надо меня жалеть. Я хочу, чтобы ты любила во мне того, кем я мог бы стать. Я всем сердцем хочу, чтобы ты любила меня, потому что знаю – твоя любовь, твое доверие могут изменить меня раз и навсегда.
Маркета взглянула на стражников, зорко следивших за каждым жестом, каждым движением дона Юлия, а потом посмотрела на ведро, в котором под мутной водой дремали пиявки.
– Мне нужно сделать то, зачем я пришла, – тихо сказала она. Если бы только королевский сын не выглядел таким потерянным! Это расстраивало девушку и отвлекало ее от дела. В каком-то смысле ей было бы легче исполнить свой долг, будь больной гневлив и груб, а не растерян и жалок.
Дон Юлий кивнул, и стражники поправили веревки так, чтобы она могла начинать. Он вытянул руки так далеко, как только позволяли путы.
Маркета отметила про себя его покорность и готовность предоставить себя в полное ее распоряжение. Почему он согласен подчиниться ее воле, но не другим? Когда она оставалась с ним наедине, как сейчас, он казался ей – не слишком ли смело с ее стороны верить в такое? – нормальным.
Никогда еще его зеленые глаза не были такими ясными и лучистыми. При первой встрече они были налиты кровью – потому и напугали ее так сильно. Теперь же они сияли, выдавая глубину натуры, ум и – вопреки богохульству – душу молодого человека.
За последние месяцы дон Юлий сильно изменился. Лицо его в результате строгой диеты стало строже и серьезнее, щеки ввалились. Он стал безразличен к еде, потерял аппетит, и доктор Мингониус говорил, что его приходится едва ли не заставлять есть. Портной уже несколько раз ушивал его одежды, и теперь они подчеркивали достоинства его фигуры – крепкой и мускулистой, подтянутой и закаленной часами верховой езды.
Маркета вспомнила, как несколько недель назад испугалась его возбуждения. Сейчас страсть выдавали только горестные нотки в голосе бастарда да просительное выражение в его глазах. Он напоминал ей мальчишку, растерянного и одинокого.
Прежде чем поставить первую пиявку на предплечье, девушка достала из отцовской медицинской сумки небольшой нож-ланцет. Кожу сына короля теперь густо покрывали рубцы, оставшиеся на месте предыдущих надрезов.
– Больно будет только в первое мгновение, – сказала дочь цирюльника, поднося лезвие к вене.
– Я доверяю тебе. Доверяю полностью, – отозвался ее пациент.
Маркета посмотрела ему в глаза.
Он моргнул и резко втянул воздух, когда лезвие вскрыло ему вену.
– Кровь возбудит пиявку, и она присосется. – Девушка опустила руку в холодную воду, нащупывая червяка.
– А ты доверяешь мне? – шепотом спросил дон Юлий, скользя по ней блуждающим взглядом. – Доверяешь?
Юная целительница замялась. В его немигающих, кошачьих глазах было что-то завораживающее. Ничего прекраснее она еще не видела.
– Да. – Ответ прозвучал неожиданно для нее самой.
– Тогда попроси их уйти, – шепнул сын короля, кивая в сторону стражников. – Я связан. Я не смогу обидеть тебя. Доверься мне. Я должен остаться с тобой наедине.
– Отец и Мингониус никогда этого не позволят. Протяните другую руку. Согните ее… вот так… насколько позволяет веревка, – распорядилась девушка.
Больной послушно следовал ее указаниям и затаил дыхание, когда лезвие вскрыло его кожу.
– Несправедливо, что соглашаться и подчиняться постоянно должен я, – заявил он вдруг. – Ты не доверяешь мне. А мне нужно сказать тебе кое-что наедине.
– Да, я помню, что вы хотели нашептать мне однажды, какие отвратительные предложения делали.
– Этого больше не будет, – еле слышно пообещал дон Юлий. – Но ты должна довериться мне. Посмотри на меня, Маркета. Посмотри на меня. Ты должна довериться мне!
Вторая пиявка присосалась к его вене, и девушка подняла глаза. От просительной, детской настойчивости пациента ей становилось не по себе.
– Снимите с него камзол, – обратилась она к страже. – Мне нужно поставить пиявок на шею.
Стражники приступили к работе, развязывая одну за другой веревки и снимая одежду.
– Лучше б ты сделала это сама, – прошептал дон Юлий, закрывая глаза. – Но ты бессердечна и жестока, когда речь идет о моих уверениях в любви.
Дочь цирюльника не ответила, и он добавил:
– Ведьма и ее червяки – сердце мужчины ничего для нее не значит.
Маркета посмотрела ему в глаза. Он тоже посмотрел в ее, пытаясь понять, задело ли девушку это обвинение. А потом его длинные темные ресницы опустились, словно занавес. Маркета почувствовала, как где-то внутри нее, в самой глубине, зародилось что-то живое, но не стала задерживаться на новом ощущении.
Работала она спокойно и уверенно, а дон Юлий, похоже, довольствовался молчанием. Его кожа, там, где она касалась ее, моментально краснела.
– Развяжите ноги и спустите штаны, – распорядилась девушка. – Мне нужно поставить там пиявок.
– Отошли… отошли их, – снова прошептал королевский бастард. – Или я не дам ставить червяков на шею и голову.
– Вы же знаете, что мы должны руководствоваться картой гуморов. Будьте благоразумны, дон Юлий, – стала увещевать его целительница.
– Тогда и ты будь благоразумна. Я только и делаю, что даю – слово, тело, душу. Я отдаю тебе свою кровь. Только тебе одной. Я даже от собственной гордости отказался ради тебя. Кто бы еще сделал для тебя столько? У меня же только одна просьба. Но не думаю, что у тебя достанет смелости исполнить ее.
Девушка стрельнула глазами в больного. Дерзко, с вызовом.
– Какая просьба, дон Юлий?
– Я хочу побыть с тобой наедине. Это ведь не так уж много! Или дело в том, что ты – женщина и я тебя пугаю? Конечно. Вот почему женщины никогда не будут врачами. Они не могут рисковать!
Маркета нахмурилась, пытаясь найти слова – не получилось.
– Стража! – позвала она. – Позовите доктора Мингониуса!
Дон Юлий беспокойно открыл глаза.
– Нет! Предупреждаю, я откажусь от лечения, пока ты не согласишься. Расколочу это кресло, если кто-то из вас, ты или доктор, попытается прилепить мне этих ваших червяков. Ты знаешь мое условие. Так что же, есть у тебя настоящая смелость, или ты такая же трусиха, как и остальные?
Маркета не ответила и даже повернулась к двери, решительно выставив подбородок.
Томас вошел, слегка прихрамывая. Все это время он просидел в коридоре на неудобном стуле, и у него затекли ноги.
– А голова? – спросил он. – Чтобы все сработало, нужно поставить пиявок на голову. И бедра…
– Я дошла только до середины, герр доктор. Вторую часть работы я хочу проделать наедине с пациентом, – сообщила ему девушка.
– Чепуха! Я не могу дать вам такое разрешение, – замотал головой врач. – Не могу оставить вас наедине.
– Это мои условия. – Лицо дона Юлия потемнело. – Если вы хотите, чтобы мы продолжили, то только она, только она одна, будет прикасаться ко мне. Я не желаю претерпевать унижение. Не желаю, чтобы стражники видели меня голого. Меня тошнит, когда они пялятся!
Маркета подумала о Праге. Этот город стал ее мечтой. Если сын короля откажется от кровопускания, священник тут же доложит о неудаче Мингониуса. Все решится за несколько дней, и за эти несколько дней дон Юлий разбудит даже мертвых своими воплями и криками.
Дурную кровь необходимо выпустить.
– Позвольте мне сделать это, – шепнула Маркета доктору Мингониусу. – Я знаю. Я смогу.
– Дорогая девочка, ты не понимаешь, о чем говоришь! Он же безумен! – Медик положил руку ей на плечо.
Всю жизнь ей говорили, что и как надлежит делать. Так чем она отличается от дона Юлия, связанного и беспомощного?
– Стража, привяжите его понадежнее и оставьте нас! – сказала Маркета.
– Остановись! – вспыхнул доктор. – Не проси меня…
– Вы сделаете так, как она говорит, иначе никто – это я вам обещаю! – не войдет в эту комнату, – громогласно заявил бастард. – Я сообщу отцу, что вы шарлатаны, и вам больше не позволят прикасаться ко мне. Клянусь! – Он напрягся и так натянул веревки, что тяжелое кресло заскрипело.
– Давайте же! – повысила голос дочь цирюльника. – Сделайте, как я говорю, и я спасу нас обоих!
Над верхней губой у доктора выступил пот. Иезуит, конечно, не преминет опровергнуть сообщения об успехе, с которыми только что отправились в Прагу королевские министры. Лишь бы он не подслушивал сейчас!
– Приведите священника! – крикнул дон Юлий, словно прочитав мысли врача. – Пусть сегодня же отправит донесение королю!
