— Ма!!! — кричит Соня, хватая меня маленькими ручками, и я обнимаю ее крепко, покрывая поцелуями макушку и личико.
— Слава богу, — мама подходит ко мне и обнимает нас двоих. Под глазами у нее синяки, веки опухшие — видимо, она много плакала, — господи, я так переживала…
— Как Соня? Как она эти два дня?
— Плакала без тебя. Я ее еле уложила вчера. Никак не хотела засыпать, все звала тебя.
Мама не задает вопросы “что случилось?”. Наверное, и так все знает. Наверняка ей позвонили из больницы. Мне еще лечиться и лечиться, господи, ну как Соня будет без меня? Как же я неудачно поперлась к этому Ярышеву. Идиотка. Зачем я полезла на рожон? Поверила, что мне все по плечу, была в приподнятом настроении после Регины. Надо было думать головой, которой я и ударилась потом, видимо, чтобы мозги на место встали.
— Я постараюсь выписаться побыстрее, — произношу я, и глажу притихшую дочку, — вы только приезжайте почаще. Я чуть не умерла тут от беспокойства. Все думала, как вы там.
— Почаще… — вздыхает мама, — не знаю, Насть. Твой козел узнал, что ты в больнице и все крутится возле дома.
— Родион? — я холодею.
— Угу. Прости, что сейчас об этом говорю. Просто, чтобы ты знала — не смогу я так часто ездить с Соней. Он все пытался узнать, в каком ты состоянии, — мать поджимает губы, — видимо, надеется, что в плохом. Не дай бог, что случилось бы с тобой — он же Соню забрал бы сразу.
— Да зачем она ему без меня…
— Наследство, Настя. Половина квартиры твоя дочери отошла бы. Так что ты даже не думай тут расслабляться и поправляйся скорее.
О, Боже.
Усталость наваливается на меня тяжелой, удушливой волной. Мало мне гудящей черепушки, так еще и снова всплывает долбанутый бывший, мечтающий хоть что-нибудь захапать себе. Бесит.
Мы болтаем еще около получаса, пока Соня ластится ко мне, пока я пытаюсь играть с ней в ладушки и не дать выкрутить из вены катетер. На это время у меня даже селится чувство спокойствия. “Все будет нормально” — тихо шепчет что-то внутри, — “ты жива, скоро поправишься, а бабушка Соню в обиду не даст. Соня ее видит больше, чем тебя. Скоро привыкнет с ней засыпать, а там и ты уже вернешься.
Но стоит им засобираться домой, как внутри скребет плохое предчувствие. Я не хочу их отпускать. Вот бы оставить Соню тут, рядом, в безопасности. Сердце рвется от тревоги. Я привыкла укладывать ее, привыкла, что она всегда поблизости. Страшно, что она может плакать и завть меня, а бабушка не сможет ее успокоить.
— Где мой телефон? — спрашиваю я, а мама вздыхает.
— Насть, не знаю. При тебе не было. Я как смогу, куплю, привезу.
— Почему вы не переехали в новую квартиру? — задаю я вопрос, нервно сглотнув, — и… Элиас не звонил?
Мама замирает. В глазах вспыхивает злость, а челюсти сжимаются.
— Нет, не звонил, — резко отвечает она, — не переехала, Насть, и все! Нечего там нам делать. Нашла кем интересоваться. Это из-за него ты попала в больницу! Слышать о нем ничего не хочу!
— Мам… — вздыхаю я, — это я дура…
— Ты точно дура! Все, разговор окончен, не нервируй меня. Я и так вся на иголках!
Они уходят, после того, как я крепко обнимаю Соню. Я сворачиваюсь в комочек на кровати. Глаза уже не могут выдавить ни слезинки, поэтому я тупо пялюсь в стену. На сердце будто лежит что-то тяжелое и колючее. Это ком из ярости — из-за Родиона, который по-прежнему пытается тепло устроиться за счет меня, ком из злости — злюсь я на себя и Ярышева, и тоскливый, серый, холодный ком — из грусти. Сони рядом нет. И… неужели Элиас действительно даже не поинтересовался, как я?
И я неожиданно будто снова переношусь на пятнадцать лет назад. Поваливаюсь в тревожный сон, где все меняется местами — почему-то там я представляю себя Элиасом, который терпеливо ждет, когда ему позвонит лучшая подруга. Но дни идут… а телефон по-прежнему молчит. Не знаю, кто в этот момент из нас испытывает оглушающее одиночество — Элиас из сна, я, или мы оба?
А потом открывается медленно дверь. Я поворачиваю голову.
Сон рассыпается на тысячи осколков, и я вижу на пороге больничной палаты знакомые очертания. Они вздрагивают, расплываются, на мгновение я думаю, что это просто мираж, как человек заходит внутрь, прикрыв за спиной дверь…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И я отчетливо вижу Элиаса.
Эпизод 59. Настя
Он замирает, встретившись со мной взглядом. Я молчу и растерянно моргаю, все еще не в силах поверить, что это уже реальность. И не обман зрения, потому что в сухой и пыльный воздух палаты эта реальность врывается с запахом улицы, ветра, свежести и самого Элиаса. С холодными и острыми нотками парфюма, который идеально подходит к его глазам цвета стали.
Элиас закрывает дверь, потом берет стул, переносит его к моей кровати и садится. Наверное, он приехал с какой-то встречи, как был — в брюках и белой рубашке, которая красиво контрастирует с чуть смуглой кожей.
— Привет, Настя, — произносит Элиас с невеселой усмешкой, — как себя чувствуешь?
“Голова трещит, от обезболивающих тошнит, еще и со зрением что-то” — мелькает мысль. Он выглядит потерянным. Винит себя в том, что случилось?
— Нормально, — охрипшим после сна голосом отвечаю я, едва улыбаясь. Почему-то это немного больно делать. Я дотрагиваюсь до скулы и нащупываю шершавую корку. Видимо, ободралась, — не думала, что ты приедешь.
Он ловит мой жест взглядом и улыбается в ответ. Нет, скорее просто поднимает уголок губ в подобии безэмоциональной улыбки, потому что в глазах нет ни намека на веселье.
— Мне пытались помешать. Твой старый телефон пропал, новый номер не говорят, — он тихо усмехается, — дико знакомая ситуация… но мы уже не школьники, поэтому, несмотря ни на что, я здесь. Дьявол, — он внезапно ругается сквозь зубы и устало трет лицо руками, — прости. Ты не должна быть здесь, а я мог бы быть менее самоуверенным. Честно говоря, я думал, что ты не поедешь к этому ублюдку.
Он опускает руки и смотрит на меня устало, а меня до боли пронзает простая и очевидная мысль, от которой я раньше старательно и уперто отмахивалась: в глубине души он все тот же Элиас, а я для него все та же Настя. Он все так же переживает и заботится обо мне. Несмотря на нашу короткую склоку на свадьбе Эрика, и несмотря на то, что пятнадцать лет Элиас считал меня предательницей. Он всегда умел признавать свои ошибки и быстро отходил. Так случилось и в этот раз.
Это только я стала циничной, противной и упертой, но сейчас я ловлю себя на давно забытом чувстве — мне невероятно хочется довериться ему. Просто поверить, быть с ним той самой беззаботной Настей, не ожидать подвоха и не заглядывать со страхом в будущее.
Я прикасаюсь к его руке и Элиас тут же переплетает наши пальцы.
— У меня тут вообще нет телефона, если что… Элиас, ты не можешь отвечать за всех. Твоя бывшая — психованная дрянь, а мой бывший начальник — придурок. Если бы я приехала позже, ничего бы не случилось, — тихо говорю я.
— Я в курсе уже, что там произошло.
— Отлично. Ты прав, мы уже не школьники. Винить другого в стечении обстоятельств глупо.
Он чуть наклоняет голову и усмехается, глядя на меня.
— Я занимался этим долгое время.
Я улыбаюсь ему в ответ.
— Хорошо, что мы оба не повторяем прошлые ошибки. Но я еще серьезно подумаю, стоит ли еще раз переступать черту дружеских отношений с тобой. Мне как-то не нравятся угрозы от бывших работодателей и твоих бывших девушек, да и голова болит теперь, — шучу я, пытаясь разрядить обстановку.
Элиас наклоняется ближе и усмехается.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Если ты отбросишь свою упертость и независимость, как в старые добрые времена, я смогу сделать твою жизнь безопасной и тихой, Настя. Сможешь без опаски еще раз переступить эту черту… навсегда. Просто сложно тебя защищать, когда ты, как упрямая птичка, норовишь упорхнуть из клетки.
— Из клетки? — со смешком переспрашиваю я.
— Прости. Неудачное сравнение. Обещаю держать дверцу открытой, если не будешь улетать далеко.
