Царевич в это время поправлял здоровье в Карлсбаде.
Алексея менее всего следует рассматривать как бедную овечку. Он был сын своего времени: настолько пристрастился к спиртному, что стал пить много и систематически. Крайняя набожность в византийском духе уживалась с развращенностью нравов. Он завел себе любовницу Ефросинью, крепостную девку своего наставника Никифора Вяземского; на бедную Шарлотту не раз поднимал руку. Но подобным образом себя вели и многие благородные европейские принцы…
У Шарлотты и Алексея часто бывали и добрые минуты. Принцесса была воспитана в хороших правилах. Она старалась угодить мужу, вызвать его расположение. «Я люблю его неистово», — утверждала она.
Представляется, что единственной точкой напряжения между молодыми было вероисповедание. Еще до свадьбы на вопрос о его отношении к протестантской вере жены он «отвечал с доверчивой улыбкой: «Я ее теперь не принуждаю к нашей православной вере; но когда мы приедем с нею в Москву, и она увидит нашу святую соборную и апостольскую церковь… и всякое церковное благолепие и благочиние, — тогда, думаю, и сама без принуждения возжелает воссоединиться с православной Христовой церковью»». Может быть, так и случилось бы, будь Шарлотте отпущено больше времени.
В Петербурге она попала в своеобразную придворную атмосферу, созданную Петром и его женой-простолюдинкой. Шарлотта была в ужасе. Особенно пугала ее Екатерина. «Она хуже всех», — писала принцесса о царице. Что еще она могла чувствовать, если бывшая служанка, стремясь не допустить наследования престола потомством Алексея, распускала слухи о его сомнительном отцовстве.
В 1714 году Шарлотта родила дочь, названную Натальей, а 12 октября 1715 года — сына Петра и, не оправившись после родов, умерла 22 октября.
Во время первой беременности Шарлотты Петр делал все, чтобы, с одной стороны, не допустить подмены младенца (например, мертвого — живым, девочки — мальчиком), с другой — уберечь невестку от недоброжелателей.
Перед разрешением кронпринцессы от бремени он приставил к ней двух доверенных женщин, госпожу Брюс и князь-игуменью Ржевскую.
«Я не хотел бы вас трудить, — написал он невестке с корабля из-под Ревеля, — но отлучение ради супруга вашего, моего сына, принуждает меня к тому, дабы предварить лаятельство необузданных языков, которые обыкли истину превращать в ложь… дабы о том некоторый аншальт учинить, о чем вам донесет г. канцлер, граф Головкин, по которому извольте неотменно учинить, дабы тем всем, ложь любящим, уста заграждены были».
«По указу вашему, у ее величества у кронпринцессы, я и Брюсова жена живем и ни на час не отступаем», — отчитывалась Ржевская.
Кроткая принцесса все поняла правильно. Она отвечала царю, что ей и в ум не приходили мысли о подлоге, была удивлена и огорчена, но желанию свекра перечить не посмела.
Но первым ее ребенком была девочка.
Во время второй беременности Шарлотты царица уже не скрывала своей ненависти к невестке — ведь сама она тоже ожидала ребенка. Бедная принцесса могла только жаловаться родителям: «Моя свекровь ко мне такова, как я всегда ее себе представляла и даже хуже». По требованию двора она вынуждена была отослать присланную родителями немецкую акушерку.
Наверное, рождение внука стало бы одним из самых радостных событий в царской семье, если бы Екатерина Алексеевна через 17 дней не родила царю долгожданного сына, названного Петром, Пиотрушкой. Сбылась заветная мечта царя. Теперь был наследник, которому можно оставить государство. Поэтому вместо радости по поводу рождения внука «замечали при царском дворе зависть за то, что кронпринцесса родила принца, и знали, что царица тайно старалась ее преследовать, вследствие чего она была постоянно огорчена… Деньги, назначенные на ее содержание, выдавались очень скупо и с затруднениями… Смерти принцессы много способствовали разнородные огорчения, которые она испытывала», — комментировал Плейер.
Действительно, Екатерина воспринимала рождение детей царевича Алексея как прямую угрозу ее собственным и вела войну на уничтожение пасынка.
Первой жертвой пала Шарлотта. «Бедное, слабое, грациозное создание, на которое жалко было смотреть, как оно запуталось, как птица в западне, охваченное мрачной подготовлявшейся драмой, неспособное даже понять, что случилось», — писал К. Валишевский о несчастной Шарлотте[27].
Теперь следовало разобраться с Алексеем.
Царь не привык откладывать дело в долгий ящик. В день похорон Шарлотты (28 октября 1715 года), когда Алексей дважды терял сознание, Петр прислал ему письмо с требованием «нелицемерно исправиться… Ежели же ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангрезный, и не мни себе, что один ты у меня сын и что я сие только в устрастку пишу: воистину исполню…». Действительно, на следующий день Екатерина разродилась сыном — многочисленные приметы уже давно указывали, что она носит мальчика.
31 октября 1715 года царевич отказался от всяких притязаний на престол и попросил отпустить его в монастырь. Казалось бы, именно к этому Петр и стремился: нелюбимого сына под клобук, Пиотрушку на престол.
Однако не только сторонники Алексея понимали, что «клобук не гвоздями к голове прибит». Еще яснее это видели «птенцы гнезда Петрова» во главе с Меншиковым и особенно царица Екатерина Алексеевна. Поэтому Петр отклонил просьбу старшего сына, запретив принимать монашеский чин. Пусть даже царевич примет постриг, «возмогут тебя склонить и принудить (предъявить права на престол) большие бороды». Некоторые историки полагают, что ненаглядная царевичева Ефросинья была подкуплена Светлейшим, научена влюбить в себя Алексея и отвлечь его от спасительного пострижения.
Царя не устраивало также официальное отречение царевича от престола с проживанием его в деревне в качестве частного лица.
Удаление царевича в деревню, посчитал Петр, — вещь «неподобающая и коварная». Все-таки лучше монастырь.
Соратники Петра были настроены решить вопрос радикально.
Но царь никак не мог окончательно определить судьбу сына. И останавливали его не родительские чувства и соображения морали, а двое маленьких детей, находящихся в забросе, но самим своим существованием олицетворяющие династический принцип наследования престола по старшей мужской линии.
Отправляясь за границу, Петр рассчитывал потянуть время и приказал Алексею «подумать». Но уже в конце августа 1716 года потребовал от сына окончательного решения: или немедленно включиться в государственную и военную работу, или, если все-таки решил удалиться от мира, «отпиши куды и в которое время и день, дабы я покой имел в своей совести, чего от тебя ожидать могу».
Между тем в Тверском монастыре, где собирался затвориться Алексей, заранее была приготовлена келья, которой «был вполне придан вид тюрьмы». По-видимому, друзьям царевича стали известны эти проявления отеческой заботы, и они единодушно советовали ему укрыться за границей.
Алексей сообщил Меншикову, что присоединится к отцу в Копенгагене, получил от него тысячу червонцев, добился разрешение взять с собой в поход Ефросинью и двинулся по направлению к Риге.
Так царевичем был сделан первый шаг на пути к страшной смерти в застенках Петропавловской крепости.
Но его гибель была предопределена раньше, в тот день 29 октября 1715 года, когда Екатерина родила сына Петра Петровича.
Алексей не думал ехать к отцу. Он планировал направиться в Вену, чтобы отдаться под покровительство императора. Его идейный вдохновитель Кикин уехал туда три месяца назад, чтобы разведать обстановку, и присылал утешительные известия: император Карл VI не выдаст своего шурина и обещает выплачивать ему содержание по 3000 флоринов ежемесячно. Габсбурги с тысячелетней историей своего рода свято чтили право первородного наследования — император предоставлял приют будущему правителю России.
С Ефросиньей и небольшой свитой доверенных лиц, инкогнито, сначала под именем московского подполковника Коханского, потом — польского кавалера Кременецкого, не жалея сменных лошадей, царевич мчался подальше от страшного родителя, к свободе.
В Либаве Алексей встретил тетку царевну Марию Алексеевну и посвятил ее в свои планы. Царевна была нерасположена к Петру из-за расправы с сестрами и второй позорной женитьбы, но запугана представлением о его всемогуществе. «Тебя везде разыщут!», — в отчаянии предрекала она. На слабые возражения Алексея, что ярость Петра, возможно, сдержит Екатерина, царевна отвечала, что у царицы нет никаких причин желать ему добра.
Царевич и сам прекрасно понимал первопричину притеснений со стороны отца. «Отец ко мне был добр, но с тех пор, как пошли у жены моей дети, все сделалось хуже, особенно когда явилась царица и сама родила сына. Она и Меншиков постоянно вооружали против меня отца; оба они исполнены злости, не знают ни Бога, ни совести, — рассказывал он в Вене, — хотят меня погубить, меня и бедных детей моих хотят лишить престола».
