Беккер, по ее просьбе оставшийся в комнате, нерешительно сел напротив Эмили.
– Джозеф, я хочу расспросить вас о Ньюгейтской тюрьме, – начала она.
– Неприятная тема для разговора.
– Разумеется. Просмотрев архивные документы, вы сообщили Шону, комиссару Мэйну и моему отцу, о чем там говорилось. Вы рассказали, как тринадцатилетняя сестра того мальчика задушила свою младшую сестренку и больную мать, а затем повесилась сама. Выражение вашего лица подсказало мне, что причина такого поступка была ужасающей. Пожалуйста, расскажите мне все уже известное остальным.
Сержант опустил взгляд.
– Вы уже убедились, что мне можно доверять, – настаивала Эмили. – Прошу вас, не скрывайте от меня ничего.
Беккер вновь отвел глаза.
– Не думала, что у вас могут быть секреты от меня, – с упреком заметила Эмили.
– Лучше бы вам не знать. О подобных вещах не принято говорить с женщинами.
– Джозеф, разве вы не хотите быть моим другом?
– Именно потому, что я ваш друг, – ответил Беккер.
– Нет, не друг, если считаете меня ниже себя.
– Я считаю вас выше меня. Я полицейский, и мне приходится копаться в грязи, но другим пачкаться не обязательно.
– Однако я имею право выбирать сама, – возразила Эмили. – Почему тринадцатилетняя девочка решилась на такое, Джозеф?
– Не заставляйте меня рассказывать.
– Вы должны, ради нашей дружбы.
Беккер долго собирался с ответом.
– Значит, вы настаиваете, что различие между мужчиной и женщиной не настолько велико, как принято считать в обществе?
– Да, – твердо ответила девушка.
– Вы настаиваете на том, что вас не нужно оберегать от неприятных вещей?
– Да.
Беккер глубоко вздохнул:
– Тогда, ради нашей дружбы, я расскажу вам все. Смерть в Ньюгейтской тюрьме – привычное дело. Но тот случай был настолько особенным, что его решили тщательно расследовать.
– И что показало расследование?
– Сержант и один из охранников тюрьмы… – Беккер помолчал, тщательно подбирая слова, – воспользовались беззащитностью девочек, живущих в камере вместе с матерью.
– Ох. – Возглас Эмили прозвучал глухо и опустошенно.
– Мать тяжело болела и не смогла им помешать. Старшая дочь не выдержала позора и…
Эмили не сразу сумела продолжить разговор.
– Сержант и охранник понесли наказание?
– Да, их судили и отправили на понтоны.
Беккер имел в виду старые списанные корабли, превращенные в плавучие тюрьмы на Темзе, настолько переполненные и грязные, что там постоянно свирепствовали холера и сыпной тиф.
– До того ужаса, что я испытала сегодня ночью в доме Грантвудов, мне никогда не хотелось обладать мужской силой и жестокостью, – призналась Эмили. – Но теперь, будь у меня возможность самой наказать виновных в этих смертях, я, наверное, заставила бы сержанта и охранника испытать те же страдания и…
– Вот поэтому мужчины и стараются беречь женщин от подобных вещей. Я хотел пощадить ваши чувства. Мне очень жаль, Эмили.
Девушка встала, подошла к полковнику Траску, который что-то бормотал во сне, и прикоснулась к его лбу:
– Жара нет. – Она снова села на стул. – Я хотела спросить вас еще об одном, Джозеф.
– Едва ли вопрос будет неприятнее предыдущего.
– Почему вы так удивились, услышав, что я собираюсь стать сестрой милосердия?
– Я был не прав, – признал Беккер. – Вы снова поставили меня в неловкое положение.
Эмили молча ждала, когда он продолжит.
– Думаю, я просто… Идея столь неожиданная, что я… Можно теперь мне задать вам вопрос?
– Между нами нет никаких тайн, – подбодрила его Эмили.
– А вы не думали со временем…
– Джозеф, прошу вас, говорите прямо.
– …выйти замуж? – выпалил Беккер, будто эта мысль давно терзала его.
Эмили покраснела:
– Теперь вы застали меня врасплох.
На самом деле вопрос не так уж удивил девушку. Последние несколько недель ее не оставляло ощущение, что объяснение неизбежно. Тем вечером, когда лорд Палмерстон в банкетном зале уговаривал ее беспокойного отца лечь спать, сама Эмили долго не могла заснуть, раздумывая о собственном ответе, если один из ее новых друзей – или сразу оба – зададут подобный вопрос.
– Выйти замуж? С отцом на руках я не могу заботиться о других.
– Разве работа сестры милосердия не подразумевает ответственности? – возразил Беккер.
– Но при этом я не теряю независимость. – Эмили внезапно осознала, насколько это важно для нее.
– Замужество вовсе не обязательно лишит вас независимости, – заверил сержант.
Да уж, совсем не похоже на предложение, каким его представляла себе Эмили.
– Джозеф, вам хорошо известно, что женщина, вступая в брак, теряет все. Она больше не имеет права распоряжаться собой и даже детьми, которых родила. Она становится собственностью мужа.
– Так говорит закон, – согласился Беккер. – Но в браке не всегда необходимо во всем подчиняться закону. Достойный муж предоставит жене сколько угодно свободы.
– Включая возможность одновременно быть женой и заниматься любимым делом? – уточнила Эмили.
– Да, если мы говорим о действительно достойном муже.
– Ваши слова, как мне кажется, далеки от обычного мнения мужчин, – заметила девушка.
Теперь настал черед покраснеть Беккеру.
– Джозеф, я должна вам еще кое в чем признаться. Вы были откровенны со мной, рассказав о Ньюгейтской тюрьме, и я тоже не стану скрывать от вас правду. Я только что сказала, что между нами нет никаких тайн. На самом деле я храню один секрет. Но близкие мне люди должны в конце концов узнать о нем.
– Я не принуждаю вас, – озадаченно произнес Беккер.
– Всю жизнь мне приходилось вместе с отцом скрываться от сборщиков налогов. Семь недель назад я уже рассказывала вам, что мы с матерью, братьями и сестрами жили отдельно от отца, потому что бейлифы постоянно следили за ним. Я выбиралась из окна, проползала сквозь дыры в стенах и перелезала через заборы, чтобы принести отцу в его тайное убежище еду, бумагу и чернила. Он передавал мне рукописи, которые нужно было доставить к издателям, за которыми тоже наблюдали судебные приставы. И я опять лезла через заборы и дыры, а затем возвращалась с деньгами, часть которых отец забирал себе, а остальное пересылал матери.
В Шотландии он какое-то время скрывался в приюте, напоминающем средневековые монастыри. Бейлифов туда не пускали. По воскресеньям отец имел право покидать приют и навещать нас. Но отец иначе прочих воспринимает время, и каждое воскресенье с наступлением темноты он возвращался в свое убежище бегом, преследуемый сборщиками долгов. Однажды, когда мы жили близ Эдинбурга, он бежал через всю Шотландию до Глазго и там нашел приют в обсерватории. Часто нам приходилось покидать временное жилище тайком, под покровом ночи, потому что нечем было заплатить хозяину.
Эмили подошла к полковнику Траску, снова потрогала его лоб и вернулась на место. У нее щипало в глазах, и она изо всех сил сдерживала слезы.
– Два моих брата решились уехать: первый – в Южную Америку, второй – в Индию. Одна из сестер поспешила выйти замуж и перебралась в Ирландию. Другая помолвлена с британским офицером и тоже скоро отправится в Индию. Забота об отце полностью легла на меня. На самом деле я давно уже только им и занимаюсь. Боюсь, что без моего присмотра пристрастие к опиуму быстро сведет его в могилу. Ночью, когда отец пишет очередное сочинение, чтобы оплатить хотя бы часть долгов, он так низко наклоняется к лампе, что мне приходится предостерегать его: «Отец, ты снова опалишь себе волосы». Он благодарит меня, стряхивает тлеющие искорки и продолжает писать.
Не то чтобы он не пытался освободиться от опиума. Я могу засвидетельствовать, что он неоднократно уменьшал прием с тысячи капель лауданума в день до ста тридцати, восьмидесяти, шестидесяти и даже совсем переставал его пить. Несколько дней или недель он обходился без опиума, а затем внезапно начинал кричать и жаловаться, что крысы вгрызаются ему в живот и в мозг. Невыносимо было смотреть, как он мучается. В конце концов он не выдерживал страданий и принимался за старое. Многие считают, что у него не хватает воли одолеть дурную привычку. Но я полагаю, тут нечто посильнее привычки. Найдут ли когда-нибудь способ справиться с этим зельем, которое настолько подчиняет себе тело и разум человека, что лишь смерть может освободить его от зависимости?
Я не могу бросить того, кто терпит такие мучения, Джозеф. Да, любящий муж позволил бы отцу поселиться вместе с нами, но до самой своей смерти отец останется для меня дороже мужа. Я посвятила жизнь заботе о нем не только потому, что так велит долг, не только потому, что люблю его всем сердцем, как только может любить дочь, но еще и потому, да смилуются надо мной Небеса, что отец, при всех своих недостатках, самый удивительный человек на свете. Не знаю, подсказаны ли опиумом те выдающиеся мысли, которые он доверяет бумаге, и те несравненные слова, которые он находит, чтобы их выразить, или, наоборот, опиум препятствует их появлению? Но мне необходимо узнать. – Эмили печально посмотрела на Беккера. – Я очень устала. Но даже представить себе не могу, что в тот день, когда отец, к невыразимому моему горю, оставит меня, я вдруг решу связать свою судьбу с каким-то другим человеком. Хочу ли я стать сестрой милосердия? Сама не знаю. Я всю жизнь заботилась об отце и не имею ни малейшего представления ни о настоящей свободе, ни о том, что я стану делать дальше. Больше мне нечего вам сказать. Удивительные мысли отца так повлияли на меня, что теперь немногие мужчины захотят выслушивать мои идеи.
