Сам же князь Чавчавадзе намеревался идти со средней колонной во главе прямо на Бегли-Ахмет.
Выступать назначено было ночью. В кромешной тьме колонна Эристова сбилась с пути, конники поднялись на гору, возвышавшуюся перед ними, и оказались прямо над биваком противника.
Луна освободилась из плена туч и засияла над рекой, горами, селами вдали. В бледном свете ее горцы увидели казаков. В ужасе бросились назад, но тут Эристов скомандовал: «К атаке!», охватив кундуховский отряд с правого фланга. Горцы отчаянно защищались, заняв, отступая, небольшой бугор, но, теснимые Эристовым с одной стороны и посланными ему на подмогу драгунами-нижегородцами с другой, бросили и эту позицию, ища спасения в Бегли-Ахмете.
Кундухов следил за битвой из самого сёла. Увидев бегство своих удальцов, он бросил на выручку им три резервные сотни и оба только что в Карее полученных орудия.
Свежие силы горцев заняли позицию близ села. Сюда же приказано было являться бежавшим с поля боя. Так что когда командир Нижегородского полка поднялся на вершину прикрывавшего с запада Бегли-Ахмет хребта, глазам его предстала огромная толпа горцев, которая начала палить по драгунам из ружей и двух своих пушек. Ни секунды не медля, он послал капитана Малхаза Кусова с эскадроном в атаку. Драгуны бросились столь смело и стремительно, что в рядах горцев началась паника, суматоха и, как естественный конец, повальное бегство. У пушек завязалась отчаянная рукопашная схватка. Здесь бились самые отважные из горцев. Напрасны были их жертвы. Эскадрон Кусова отбил и артиллерию, и обоз кундуховского отряда со всем его войсковым имуществом.
Может, это легенда, но в корпусе ходили упорные слухи о том, будто капитан Кусов, осетин по рождению, в горячке боя чуть не зарубил собственного дядю, двенадцать лет назад уехавшего с другими мусульманами в Турцию. Он взял со старика слово никогда больше не поднимать оружия против русских и отпустил его. Старик сдержал слово и больше в схватках этой войны замечен не был. Впрочем, та ночь на 18 мая 1877 года под Бегли-Ахметом многих горцев отвадила от войны, и почему-то больше всего из числа тех, кто громче и слышнее кричал на аульных сходках, когда Муса-паша собирал свое войско: «Смерть гяурам! Аллах акбар!»
Муса-паша недолго наблюдал за течением последнего боя с самой высокой в Бегли-Ахмете крыши. Отчаянный честолюбец не утерпел и ринулся в схватку, отдавал разумные приказы, которые некому было исполнить, в конце концов сам, вынув саблю, кинулся на наших драгун и бился бы до последнего, если б в горячий момент не обнаружил, что верный его конвой постыдно бежал, бросив значок своего командира. Тут уж и сам бригадный генерал турецкой армии счел за лучшее последовать примеру своих личных охранников.
Уже совсем рассвело, когда показалась правая колонна генерала Лорис-Меликова. Она тоже в темноте сбилась с пути и, достигнув села Сусус, услышала звуки боя. Кратчайшим путем через пахотное поле кавалеристы Маленького Лориса бросились на звуки стрельбы. Увы, кратчайший путь не означает быстрейший. Кони завязли в сырой и мягкой земле и выбрались на твердое место, когда бой уже завершился и горцы бежали к спасительным горам Саганлугского хребта, разделяющего Карсскую и Эрзерумскую области. Так что на долю храброй колонны осталось лишь участие в преследовании неприятеля.
Все армии мира стоят на том, что гораздо страшнее самого удачливого и свирепого неприятеля гнев собственного начальства.
Перевалив Саганлугский хребет, Муса-паша собрал остатки еще вчера мощного 4-тысячного отряда. В наличии оказалось чуть более трех сотен, половина из них растеряла свое оружие.
Сильно пожалел генерал, что поддался инстинкту самосохранения и слабым надеждам поправить свои дела. Уж лучше бы гяуры убили его! Не стесняясь своего разбитого войска, Муса упал на траву, стал кататься, безутешно воя и посылая проклятья на головы русских и главного своего ненавистника – корпусного командира Лорис-Меликова, и здесь перехитрившего его, расстроившего тщательные и стройные планы, на своих горцев-ополченцев – жалких трусов и продажных собак. И в полном мраке в те минуты представлялось несчастному паше ближайшее будущее. Он даже вообразить страшился, как, с какими глазами явится пред черные гневные очи главнокомандующего.
В Бозгале, на квартире главнокомандующего турецкими войсками, победоносного генерала, отличившегося блистательными операциями против взбунтовавшихся в прошлом году сербов и черногорцев Ахмета-Мухтара-паши, Кундухова ждали. Молодой генерал уже оправился от поражения Али-паши в Ардагане и готовил реванш в операции против Эриванского отряда русских. Он предполагал усилить отряд Татлы-Оглы-Магомета-паши горцами и нанести решающий удар войску Тергукасова. И очень все хорошо складывалось в его расчетах. Подкрепление Кундухова даст явное превосходство в числе над Эриванским отрядом и если не разобьет его, то во всяком случае не даст безнаказанно двигаться по дорогам Османской империи.
Сын великого султана Абдул-Азиза генерал Мухтар-паша чтил себя великим стратегом. Внушительных побед за ним числилось больше, чем частных поражений, восточная лесть верной свиты изо дня в день утверждала двадцатитрехлетнего главнокомандующего в столь высоком о себе мнении. О, он уже проявил гениальный дар мудрого и осторожного полководца, не дав запереть себя русским войскам в Карее, который они, несомненно, намерены взять в осаду и заморить голодом, как в прошлую войну. Не выйдет! Мухтар-паша уже по всей Анатолии энергично начал набор новой армии, которая скоро превзойдет своей силой Кавказский корпус Лорис-Меликова. С таким главнокомандующим нас ждут великие победы! Мухтар-паша заткнет за широкий генеральский пояс Наполеона.
Сравнение с Наполеоном обольщало турецкого генерала. О конце величайшего полководца, соблазнившегося очевидной слабостью русской армии, Мухтар-паша как-то не задумывался. Аустерлиц во французском военном колледже, где проходил боевую науку будущий турецкий генерал, вспоминался почему-то почаще, чем Березина.
Мухтар бросил последний взгляд на оперативную карту, радующую глаз тщательным исполнением свежей разноцветной тушью, хотя у генерала доставало опыта, чтобы не верить этим образцам штабистской старательности в рисунке и чистописании – в бою все окажется не так и не то: кто-то собьется с маршрута, опоздает или, наоборот, сунется раньше предназначенного времени, где-то батальон напорется на целый полк русских, а в другом месте прорвется едва ли не к штабной палатке противника.
Но карта – загляденье и возбуждает самые радужные наполеоновские мечты, кружившие не одну генеральскую голову.
В такой-то головокружительный момент и влетел в квартиру главнокомандующего его адъютант Сулейман. На храбром полковнике доблестной турецкой армии, испытанном в трудных боях в Сербии и Черногории, лица не было.
– Что случилось, Сулейман? Почему так запыхался? Приди в себя и отвечай.
– Русские!… Бегли-Ахмет…
Как генерал молодой и быстро выдвинувшийся, Мухтар легко терял терпение и еще не считал нужным скрывать этого от своих подчиненных. Он закричал на адъютанта, повергая того еще в большее замешательство:
– Ты будешь говорить по-человечески?! Что русские? Какой Бегли-Ахмет?
– Русские разбили…
– Зачем им Бегли-Ахмет? Там нет наших войск.
– Были, глубокочтимый паша. Муса-паша с отрядом. Все бежали, кто жив остался.
– И Муса бежал?
– Впереди всех! Как заяц. – Адъютант оправился от ужаса перед Мухтар-пашой, перед русскими, от бегства разбитого отряда, за что и он как представитель главнокомандующего отвечал, и, гонец с дурною вестью, рад был выставить в наихудшем свете Мусу Кундухова, которого терпеть не мог за высокомерие, за то, что тот чужак, и просто из зависти. Какой штаб-офицер не завидует паше, да еще из инородцев!
Нельзя сказать, чтоб в гневе Мухтар-паша был прекрасен. Как всякий человек, избалованный с раннего детства, он в детство и впадал – безобразное, визгливое, капризное… И некому сказать, как постыдно жалок и мерзок главнокомандующий, когда он кричит и топает ногами, некому пристыдить.
На счастье Сулеймана, взгляд Мухтара-паши упал на расстеленную на столе оперативную карту. Свежая, блистающая на солнце растушевка, только что сиявшая живою штабной мыслею величайшего из современных стратегов Османской империи, теперь она дразнила полководца, и красные стрелочки стремительных атак редифа обратились в ехидные кончики языка русских генералов. В бешенстве Мухтар-паша содрал карту со стола и растерзал ее в мелкие клочочки. Да и не нужна она теперь – все эти изыски военной мысли вмиг обратились в пустую фантазию. Равно как и основной расчет терзать противника партизанскими налетами на тылы, дороги, обозы в пределах Турции, а потом и в самой России, где отряд Кундухова промчится огнедышащим драконом, поджигающим восстаниями, настоящим джихадом все мусульманские провинции страны гяуров. У-у-у-у!!! И все это было сегодняшней ночью – такой сладкой, такой блаженной… С лучшей из жен его гарема! Какой позор! Мухтар расшвырял со стола карандаши, чернильницу, готовальню, беспощадно растоптал всех этих немых свидетелей фантазий и стратегических грез.
