Павленко подложил под голову сложенное вчетверо одеяло и решил основательно прикорнуть, перекрыв вытянутыми ногами узкий проход к входной двери. Он закрыл глаза и постарался представить свою деревню неподалеку от Запорожья - еще не вошедший в берега после весеннего разлива Днепр, хлопотунью-мать, вечно собирающую в дорогу кого-нибудь из их большой семьи.
- Иван!.. Ваня! - раздался из коридора чей-то женский крик, - зайди в первую, тут разбушевались, помочь надо!..
Павленко мотнул головой, стряхивая остатки сладких видений, глянул на зарывшегося в одеяло Кравченко и выскочил за дверь. Из соседней палаты доносился шум. Сержант в два шага пересек узкую полоску коридора и очутился в «первой», где Богданова с напарницей, высокой, жилистой Нинкой, пытались уложить на кровать размахивающего руками больного. Это был поступивший накануне молодой парень из Смолевичей, бывший фронтовик, коренастый и настырный. Он выкрикивал что-то несвязное, время от времени отбрасывая от себя навалившихся на него санитарок; ухватившись за дужку кровати, пытался встать. Павленко протиснулся между пыхтящими, растрепанными женщинами, коленом прижал буяна к металлической раме больничной койки и ловко обмотал полотенцем руки больного.
- Давай простыню, а то из этого капкана он в момент выскочит, - скомандовал сержант Богдановой.
Чернявая шустро выхватила из-под разбушевавшегося простынку, скрутила ее жгутом и протянула Павленко. Тот в несколько движений обвязал буяна ниже груди, притянув локти к туловищу, и закрутил узел. Второй простыней связали ноги от щиколоток до колена.
- Вот теперь не убежит, - улыбнулся сержант и присел на кровать, - а с чего это он, вроде тихий такой был?
- А кто его знает! Как бес вселился: начал все крушить, больных на пол сбрасывать. Вон, деду Серафиму лоб поцарапал. Ты как, дед? Ну, потерпи, сейчас я тебе зеленкой прижгу.
- Что бы вы без меня делали, милые девушки, - присвистнул Павленко, приводя в порядок гимнастерку, поправляя ремень с висящим в кобуре «ТТ».
- Да пропали бы, ненаглядный ты наш, - картинно заголосила Богданова.
- Ладно, пойду вздремну на посту, вы мне такой сон перебили!
Павленко перешагнул коридор, а через мгновение санитарки услышали вопль сержанта: «Кравченко!!!»
Когда они вбежали в «третью», Павленко переворачивал пустую постель своего подопечного.
- Где он? - кричал сержант, обращаясь к обитателям палаты.
Больные натягивали одеяла, отворачивались к стенке, стараясь не смотреть на взбешенного военного. Только Сафиулин, долго заикаясь и моргая, наконец выдавил:
- Он уборная пошел… Ты ушел - и он сразу уборная пошел… Быстро пошел… Так раньше уборная не ходил… Бегом пошел…
- Может, там сидит, пронесло его, - выпалила Богданова и кинулась в коридор.
Павленко метнулся за ней. В туалете никого не было. Павленко заглянул в бачки унитазов - они были полны водой.
- Здесь его не было, - крикнул сержант, - давай, поднимай Овчинникова, а я по коридорам пробегу и в сад. Сколько время-то?
- Половина четвертого ночи… Седьмое мая сегодня… - растерянно пробормотала Богданова и пошлепала к выходу на улицу, - что ж теперь будет-то, Вань? - обернулась она на ходу.
- Буди Овчинникова и никому ни слова! Сами разберемся! Бегом!
Через полчаса безуспешных поисков стало ясно, что в ночь с 6 на 7 мая 1946 года из Минской областной психиатрической больницы бежал агент немецкой разведки Кравченко-Доронин.
Глава седьмая. Запрос
- Да-а, интересная «история болезни», - прокурор Мозгов ткнул в пепельницу давно погасшую папиросу и отхлебнул остывшего чая. - Может, Белкина еще в буфет послать, ты как, Никишин?
- Это мы так с вами, товарищ полковник, до вечера чаевничать будем.
- Тогда давай заканчивать.
- Тогда самое любопытное из больничной «одиссеи» Кравченко-Доронина.
- Так все предыдущее - только увертюра, а оперу ты только сейчас запоешь?
- Нет, опера прозвучала, остались две-три арии. Дебошир, которого кинулся усмирять Павленко, на следующий день был выписан из клиники в связи с резким улучшением здоровья. Бывает же так! Следователи, допрашивавшие персонал о той «веселой» ночке, так и не смогли выяснить, а кто же позвал на помощь сержанта Павленко. Богданова и ее напарница боролись с буяном в палате, а голос Павленко слышал из дальнего конца коридора. Но кроме двух санитарок в эту ночь в больнице никого не было! Больные женщины? Их на ночь просто запирали в палатах, да и размещались они этажом выше. Дальше, Кравченко бежит из больницы в ночь с 6 на 7 мая. По всем воинским уставам сержант Павленко обязан был немедленно доложить о происшествии дежурному по Управлению контрразведки, а наутро написать подробный рапорт на имя своего начальства. В лучшем случае, к обеду и Павленко, и Овчинников должны были сидеть под замком. Но Павленко докладывает в «Смерш» о побеге Кравченко спустя четыре дня! Только 10 мая, в 14.00! Объяснение? Читаю протокол: «…Я и Овчинников рассчитывали его сами поймать, а потом доложить». Если бы это написал пацан, отсидевший всю войну с мамкой в Ташкенте, а вчера призванный послужить, я бы еще поверил в его искренность. Но пишет фронтовик, награжденный орденом «Красной Звезды» и медалью «За отвагу», сержант военной контрразведки, знающий цену каждой минуте, когда идет охота за врагом. Пишет человек, понимающий, что день промедления - дополнительные пять лет лагерей, если за халатность не подведут под ВМН!
- Какой прокурор… Я бы, может, пожалел парня, а кто другой запросил бы на полную катушку.
- И Павленко не мог об этом не знать! Не дурак! Но четыре дня он ищет опытного агента абвера под кроватью, за шкафом и в кустах больничного сада!
- Хорошо, а персонал больницы? У них-то должен был сработать инстинкт самосохранения.
- Товарищ полковник, вы, как всегда, в точку!
- Не льсти, Никишин! Во-первых, не умеешь; во-вторых, не тому льстишь; в-третьих, тебе от меня ничего не надо. Наоборот, какую поблажку тебе не предложишь - ты отказываешься. Дуй дальше про Кравченко.
- Врач Акимова 7 мая, не обнаружив своего пациента на больничной койке, трясущимися руками - видно по почерку - пишет записку о побеге. И не главврачу, не в здравотдел, а, как положено, в Управление контрразведки! Но записка эта лежит в чьем-то столе вплоть до поимки Кравченко!
- С чего ты взял?
- Если бы она пошла в дело, перво-наперво уже 7 мая арестовали и допросили бы Павленко и Овчинникова! А они вели «розыски» Кравченко аж до 10-го числа! Значит, кто-то придержал докладную врача Акимовой. Кто? Ну, об этом мы вряд ли когда узнаем, хотя с того мая прошло всего десять лет. Но на этом странности не кончаются. Кравченко «гуляет» почти неделю. Его задерживают двое ребят из охраны железнодорожного полотна 12 мая. Да как задерживают! Он сам идет на них! Офицер абвера, занимавшийся разведкой дислокации партизанских формирований, имеющий четыре боевых награды рейха, знающий на зубок законы конспирации, два месяца успешно симулировавший психическое расстройство, вдруг топает по железнодорожной насыпи в несуразном наряде, без документов прямо на пост НКВД! Как будто договорились: ты убежишь, а мы тебя потом поймаем.
- А может, он и впрямь сбрендил в этой психбольнице? Я как-то был там пару раз по делу - тягостное впечатление, скажу тебе. Я диву давался, как там врачи еще сами не свихнулись. Тут иной раз по службе на дурака нарвешься, день в себя прийти не можешь. А там же сутки напролет с ненормальными! О-о, врагу не пожелаю.
- Да нет, Кравченко был в своем уме и трезвой памяти. Его взяли 12-го. Через 10 дней, 23 мая 46-го собирается комиссия в составе: заведующий областной психиатрической больницей Ольшевский, ординатор той же клиники Акимова и ассистент психиатрической больницы Плавинский. Эта комиссия в присутствии прокурора Белорусского военного округа Боровицкого в помещении Управления контрразведки освидетельствовала заключенного Кравченко Бориса Михайловича (он же Максимов Леонид Петрович), обвиняемого по статье 58-1 «б». Вот что они пишут: «В настоящее время Кравченко жалоб на состояние здоровья не предъявляет. Объективными исследованиями установлено следующее: Кравченко правильного телосложения, нормальной упитанности, со стороны внутренних органов без патологических отклонений. Очевидных расстройств центральной нервной системы не отмечается. Исследуемый ориентирован в окружающей обстановке, в инкриминируемых ему преступлениях. Мыслительные функции патологических отклонений не обнаруживают. Настроение ровное. Мимика и движения вполне адекватны. Память не нарушена. Комиссия пришла к заключению, что Кравченко, он же Максимов, признаков психического заболевания не проявляет и в отношении инкриминируемых ему преступлений является ответственным и вменяемым». Подпись, печать, как положено!
