Недолгое дознание выявило пятнадцатилетнего убийцу, тем более что парень и не скрывался. А еще через два месяца его сунули в колонию для малолетних, где он и дождался перевода во взросляк.
Колька Лесник только хмыкнул на слова блатного, но перечить не стал. Его тонкие короткие сильные пальцы нырнули под ворот рубашки, расстегнули пуговицы. Не особенно утруждая себя, он с силой дернул отвороты, вырывая пуговицы с мясом.
Под рубашкой оказалась хэбэшная футболка. Лесник пощупал ее и довольно протянул:
— Знатные дрова. Придется разнагишать чертяку. Ничего, в камере у нас теплынь, без рубашечки и маечки не замерзнет. Зато мы душу с чифирчиком отведем.
Голова новичка безвольно и нелепо моталась из стороны в сторону, Лесник задрал футболку и вдруг отдернул руки, как будто его током шарахнуло.
— Братва, наколка-то у нашего постояльца авторитетная: крест с ангелами.
— Брось лепить, — недоверчиво отозвался Гроб. — Откуда у такого фраерка наколка с крестами может взяться?
— А ты глянь.
Виталька Гроб неохотно сполз со шконки, воткнул босые ноги в теплые тапочки и лениво зашлепал к неподвижно лежащему незнакомцу. Его взгляд натолкнулся на темно-синюю наколку законного вора: огромный крест, по обе стороны от которого парили в легких просторных хитонах два ангела.
— Да какой он вор! А за эту липовую наколку он нам еще крепко ответит.
— А ты что скажешь, пахан? — спросил Федька Лупатый.
Теперь в его глазах не было прежней решимости. За свой зэковский век он сталкивался со многими перерождениями. Случалось и такое, когда дохляк оказывался в таком авторитете, о каком не может мечтать даже дурень с мускулатурой Геркулеса. Видал он убийц с глазами архангелов и совестливых мужиков в обличьи Квазимодо. Если наколка сделана не по делу, то отвечать наглецу придется крепко, по полной программе, ну а если новичок и в самом деле вор, то за гнусный базар он может языки охальников вбить в шконку сотыми гвоздями.
Федя Лупатый еще раз посмотрел на наколку. Он знал в них толк: такие рисуночки выкалывали лет пятнадцать назад. Это сейчас любой первоходка расписывает себе грудь и спину такими соборами, каким позавидовала бы даже столица златоглавая. По множеству мелких деталей, заметных только искушенному глазу, Федя мог судить, что наколку сделали, когда ее обладателю едва перевалило за двадцать. Если он действительно законный, то в те времена коронами просто так не разбрасывались и, значит, действительно заслуги у него перед воровским миром немалые.
— Веселый, как ты скажешь, так и будет: ты главный, — поддержал Лупатого Мишка Питерский: это был тот редкий случай, когда они действовали заединщиками.
— Я вот думаю, бродяги, — пробасил пахан, — рожа мне его что-то незнакомая, ну хоть режьте меня на куски! Воров я знал за свою житуху предостаточно. Но вот от этого так и тянет каким-то фраерским душком. А главное, если он вор, тогда почему молчит «телеграф»? Почему маляву не шлют?
— Может быть, наш гость фирмач? — спросил Федя Лупатый.
— А как же наколка?! Даже фирмачам дешевым известно, что за такое башку отвинчивают!
— А может, он ссученный — вот и помалкивает «связь». А наколку вывести, падла, не захотел. На память оставил.
— Все может быть. Давайте-ка вот что, братва, задвинем его пока поближе к двери. Ему-то сейчас все равно, где лежать. Вот и Федя его крепко кулачком приласкал, так что он не сразу очухается. Чтоб на авторитетном месте лежать, он должен нам свое право по-серьезному доказать.
— А как же с тем, что он добрался до шконки, — раздался голос Кольки-Лесника, — мы же все сейчас видели.
— Ничего мы сейчас не видели, кроме того, что он умеет ползать по полу, — решил за всех Веселый, — скидывай его с мягкого — к двери.
— На пол?
— А то куда же еще? — хмыкнул зло Веселый.
* * *
Владислав открыл глаза и опять не смог понять, где находится. Взгляд его уперся в шершавые доски. В одном месте он обнаружил глубокую трещину, которая криво разбивала доски и раздвоенным концом уходила в сторону. Все тело болело и ныло, как будто он лежал на битом стекле. Наконец он с трудом догадался: тюрьма! В сознании всплывали нечеткие картины недавних событий. Вот, значит, какой сюрприз приготовил ему Шрам: сдал ментам.
Рубашки на нем не было. Он попытался вспомнить, как и кто его раздел, но перед глазами заплясали смутные видения: лица, черный «воронок», зал суда. И снова Шрам, растопырив ладонь, пытается длинными крючковатыми пальцами дотянуться до его лица.
Смотрящий застонал и с усилием повернулся, ощутив боль едва ли не в каждой клеточке своего тела. Только бы не забыться. Только бы подняться с пола! Он сжал челюсти и, прикусив губу, почувствовал, как во рту стало солоно от крови. Варяг нашел в себе силы, чтобы приподняться и присесть на корточки, и тут же услышал удивленный возглас:
— Ба! Да наш птенчик проснулся.
Законный вор даже не сразу сообразил, что эта фраза относится именно к нему. Стараясь не замечать боли, Владислав повернулся на голос. В двух шагах от него стоял, улыбаясь во всю рожу, молодой парень.
— Ну вот теперь ты нам и расскажешь, фраерок, как такой авторитетной наколкой разжился!
Варяг поднял руку к губам и снова почувствовал сильнейшую боль. Только сейчас он обратил внимание на то, что сидит у самых дверей. Не замечая ехидного тона, он медленно пошевелил рукой и, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:
— Где моя рубашка?
Виталька Гроб сделал шаг вперед и спаясничал:
— Да ты никак замерз, бедненький? А мы ведь, представь, из твоей рубахи хорошие «дрова» заготовили. Чифирчику, знаешь ли, захотелось. Спасибо не говорю, ты ведь нам сам предложил. Верно, братки?
— По какому праву наколку с ангелочками нарисовал? — сурово поинтересовался Федька Лупатый.
Варяг молчал.
— Ты что, настолько крутой, что и отвечать не хочешь? — переспросил Лупатый. — А мы ведь люди серьезные и не все время ласковые. Мы ведь и строго спросить можем. Если в молчанку будешь играть, так тебя быстро в петушиную стаю определим! — подался он вперед. — Слышь, ты, гнида?
Варяг изо всех сил прижал пальцы правой руки друг к другу и коротким резким выпадом выстрелил прямой ладонью вперед — в кадык Феди Лупатого. Тот, даже не успев среагировать, охнул, чавкнул глоткой и, закатив глаза, завалился на спину. Удар был настолько силен и точен, что у Феди перешибло дыхание, тело забилось в судорогах. В камере воцарилась гробовая тишина.
А Варяг, тяжело передохнув, тихо спросил:
— Кто еще хочет узнать, по какому праву у меня на груди наколка с ангелами? Я вижу, вы тут целое толковище устроили, но если вам это неизвестно, то поясняю, что с воров может спрашивать только сходняк, а не разномастная шантрапа.
Сидельцы невольно пооткрывали рты — вот она настоящая масть! Теперь это был совсем другой человек, и, несмотря на измученный, болезненный вид, он сейчас совсем не походил на бесформенную груду мяса, каким казался еще полчаса назад. Все в камере почувствовали, какой огромной силой и опасностью повеяло от незнакомца. Сейчас уже никто не сомневался, что этот парень скорее умрет, чем даст себя унизить; даже если у него отнимутся руки и ноги, он одними зубами сумеет защитить себя.
Федя Лупатый был мертв. Его открытые глаза удивленно взирали в потолок.
— Не почтителен был покойник к ворам, а это всегда чревато неприятностями, — тяжело, сквозь зубы процедил Варяг. — Я думаю так, споткнулся парень, да по своей неловкости напоролся горлом на край шконки. Такое бывает… Верно, пацаны?!
Шок от случившегося у зэков понемногу сменился почтением и страхом: быстрое перерождение жалкой безобидной гусеницы в смертельно опасного скорпиона произвело на обитателей хаты неизгладимое впечатление.
— Кто здесь за пахана? — едва слышно спросил незнакомец.
Говорить ему было очень трудно, он едва держался на ногах, но у присутствующих возникало ощущение, что его голос звучит как могучий колокольный звон, как гром среди ясного неба, и что именно этот парень призван стоять на страже неписаных законов тюрьмы и требовать их неукоснительного соблюдения.
— Я, — безрадостно отозвался со своего места Веселый.
Теперь голос пахана прозвучал виновато: он без труда распознал в новеньком сильную масть.
— Я — за вора. Погоняло Варяг. Может, слыхал?
Веселый так и поперхнулся. Он кашлял долго, сотрясаясь всем телом.
— Как же не слыхать! — Голос пахана дребезжал, а зубы стучали от страха.
— Так что же, пахан, случилось с моей рубашкой?
— Да, понимаешь, Варяг, тут у нас маленькое недоразуменьице вышло, — виновато залепетал Веселый.
Превозмогая боль, Варяг с трудом распрямился и направился в дальний угол камеры, к месту Веселого.
