— Валя, пожалей! — смеясь, взмолился Захар. — Знаешь, сколько мы сегодня камэ сделали? Давай утром, а?
— Не пойдет. В семь утра я улетаю, совершенно железно! Так что времени у нас в обрез.
— О-ла-ла! — Захар прищелкнул языком. — Видно, магарычевое дело, если так заговорил.
— Сейчас все поймешь, — и Валентин поспешил в дом, чтобы одеться и взять геологическую документацию.
Для удобства они устроились в широкой кабине вездехода, зажгли плафон и вдобавок подвесили лампу-переноску.
К восходу солнца, когда освещение стало уже ненужным, Захар, поминутно зевая и помаргивая воспаленными глазами, решительно заявил:
— Гут! Хоть ты мне в ведомственном смысле — пришей кобыле хвост, но я тебе помогу. На свой, как говорят, страх и риск. Дело стоит того. Честно: полезную и нужную штуку ты замыслил. Поздравляю!
— К черту! — Валентин поморщился.
— Ну, ты понимаешь: раз я работаю от Проблемной экспедиции, то аппаратура у нас, чего греха таить, такая, что вам, серым, и не снилась, — Машеренков снова зевнул и с хрустом потянулся. — Кое-что сделать для тебя сможем. С одним, разумеется, условием: с лауреатской премии устраиваешь в иркутском ресторане «Арктика» ба-а-льшой ням-ням.
— Чего-чего?
— Ням-ням, — вкусно произнес Захар. — Или потлач, что на языке североамериканских индейцев означает «банкет».
— Вот с индейцев и получишь свой банкет Ладно, уточним детали. Дай сюда твою карту. — Легонько водя карандашом по глянцевитой поверхности топопланшета, Валентин заговорил суховато-отрывистым голосом. — Вот он, Учумух-Кавоктинский водораздел. Рисую овал — это наше предполагаемое рудное тело. Глубина залегания…
— Стоп! — Захар поднял широченную свою ладонь. — Про глубину ты уже говорил. Лично для меня данных уже достаточно. Эту твою руду я прощупаю комплексом новейших экспресс-методов, в порядке эксперимента. В том числе и сейсмикой.
— М-м… Но ведь для сейсмики нужны скважины? Насколько я помню, бурится скважина, в нее опускается заряд взрывчатки… И сама сейсмостанция — ее ведь возят на машине…
— «Одесса имеет много такого, чего не имеют других городов», — ухмыльнулся Машеренков. — Чувствуется, геофизику в университете ты сдал на «отлично» Но когда это было — лет шесть назад? Или семь? А мы ведь не стоим на месте, пытаемся что-то шурупить своей башкой… Во-первых, вся наша аппаратура размещается на вертолете — это тебе как? Ничего, да? Захар довольно рассмеялся. — Во-вторых, зачем скважины, взрывчатка? Главное — возбудить в земной коре ударные волны, а как — аппаратуре это безразлично. Хоть ножкой топай, — пошутил Захар. — Только с достаточной силой, конечно.
— Ножкой! Да я рад хоть головой биться, если для пользы дела. Но все же как ты обойдешься без взрыва?
— А это, брат, секрет фирмы! — опять развеселился Машеренков.
— Ну-ну… — неопределенно пробурчал Валентин. — Надеюсь, для создания этих своих ударных волн ты не будешь ронять на землю вертолет с высоты так ста метров, а?
— Сомневаешься? — Захар уязвленно засопел. — Слушай, старик, твоя идея — это что-то новенькое, правильно? А что такое наша руда, если ее найдем? Сырье для ракетно-космической техники. Необычное дело! И ему подобает необычное решение, о! Я хочу быть на высоте задачи, поэтому применяю нетривиальное решение. Логично?
— Что ж, хозяин — барин, — после некоторого раздумья отозвался Валентин.
Геофизик удовлетворенно хмыкнул и заявил решительно:
— От тебя теперь требуется одно — подготовить на этом водоразделе посадочную площадку для вертолета.
— Это несложно, водораздел обнаженный. Дату, когда я буду ждать тебя на готовой площадке, сообщу потом. Дам сюда, к нам в экспедицию, радиограмму на твое имя. Когда — точно не скажу, но, скорее всего, к концу будущего месяца. Суханова — это старший радист — я предупрежу…
— А я за это время постараюсь выписать из Иркутска недостающую аппаратуру, — вставил Захар.
— «Постараюсь» здесь не годится, нужен железный верняк! — недовольно сказал Валентин. — Вертолет заказывать не надо?
— Нет, у меня будет свой.
— Тогда — лады!
— Гут! — Захар стиснул в могучей жесткой ладони про тянутую Валентином руку и, отчаянно зевая, глянул на часы. — Ого! А ну, живенько выметайся отсюда, я постараюсь хоть с часок вздремнуть.
Опершись ногой о заляпанную гусеницу, Валентин соскочил на землю. Лязгнула захлопнувшаяся за ним дверца. Было слышно, как Захар шумно возится в кабине, укладываясь на сиденье. Где-то в отдалении эстафетно орали петухи.
Наступающий день обещал выдаться летным. Небо было по-утреннему сочное, свежее, как бы омытое холодной росой. И нигде ни облачка — только по обе стороны едва вставшего солнца наподобие крыльев протянулись узкие малиново-золотые облака.
6
Единственно неприятным моментом полетов на АН-2 был для Валентина тот, когда заканчивалась посадочная суета и в наступившей вслед за тем выжидательной тишине вдруг возникал вкрадчивый и какой-то насморочный писк — включался преобразователь тока самолетной радиостанции. Звук этот, раздражавший его почти как скрип ножа по стеклу, длился, к счастью, недолго, сменяясь нарастающим рокотом двигателя.
Полеты, даже самые протяженные, никогда не были для него потерянным временем, временем вынужденного и досадного безделья в тесном пространстве, среди гула, оголенного металла и химических запахов. Полет над районом, геологически знакомым хотя бы по литературе, по чьим-то отчетам, он превращал в своего рода маршрут без молотка и рюкзака, без возможности отбить заинтересовавший образец, но дающий зато ни с чем не сравнимую возможность разом окинуть взглядом геологические структуры крупного масштаба, увидеть их взаимоотношения друг с другом, причем обобщенно, без отвлекающих и ненужных мелочей. Даже пролетая над каким-нибудь местом далеко не в первый раз, он устраивался у иллюминатора с карандашом и блокнотом и почти всегда обнаруживал для себя нечто интересное.
Самолет, выполняющий рейс по маршруту Абчада — Гирамдокан, взлетел в семь утра, с точностью, не посрамившей бы коллег Кузьмича хотя бы даже во Внукове или Борисполе.
Утро стояло ясное. Был тот прохладный ранний час, когда цветовая первооснова природы — синева неба, белизна облаков, зелень леса, сочная бурость земли — все еще сохраняет свежесть, таинственно обновленную в ночи. Но минует некоторое время, и чистые тона расплывутся в теплых струях позднего утра, выцветут под полуденным солнцем, ну а к вечеру вберут в себя красноту заката, позже — подернутся серым пеплом сумерек, а потом осененный звездным плащом печальный алхимик приступит во тьме к своему извечному делу — сотворению первозданных утренних красок для грядущего дня.
Самолет взлетел и сразу же резво полез вверх, так что Валентин, дабы не съехать по скользкому алюминию в хвост машины, крепко ухватился за край откидного сиденья. Дверь в пилотскую кабину была настежь, и оттуда слышались неразборчивые голоса, перемежаемые попискиванием рации. Раскрытый проем хозяйски загораживала обтянутая коричневой кожей широкая спина бортмеханика, сидевшего на подвесном ремне между креслами пилотов. Над его плечом виднелся краешек лобового остекления, за которым были лишь синяя бездна да туманная тень ревущего винта.
Скосив глаза вбок, Валентин неожиданно близко, чуть ли не сразу за концом крыла, увидел обширные верхи водораздела, белесые от ягеля и лишайника. Медленно уплывали назад округлые возвышенности, плавные понижения и взлеты. Простор, открытость, безлюдье. По вертикальной зональности это была уже зона тундры, чистый, пустынный мир стелющихся растений, где далеко видится, хорошо дышится и так легко идется маршрутом — но куда пеший подъем из низин долог и непрост.
Роман и студентка помещались напротив, у левого борта. Сидя вполоборота, в не очень удобных позах, и припав к иллюминаторам, они с головой погрузились в созерцание видов, разворачивающихся с высоты. Заглянув, по их примеру, поглубже, Валентин убедился, что лучшего не приходится желать: косое освещение великолепно отрисовывало детали рельефа, как бы ретушируя их, чего уже не будет, когда солнце поднимется выше. Он раскрыл полевую сумку и достал пачку топопланшетов. Нашел нужный, сверился с замедленно плывущей внизу местностью. Зоны ржавых высыпок, прерывистой полосой тянущиеся по горам, группы скал на склонах и гребнях, как бы обозначающие вздернутые уступом некие границы, борозды и узкие впадины, выявленные глубокими утренними тенями, — все это складывалось в единую систему извилистых линий, которые на карте у Валентина были тщательно продублированы красным карандашом.
Привстав с места, он тронул москвича за плечо. В ответ на его немой вопрос указал взглядом на землю.
