сдержавшись, криво усмехнулся от умиления. Он был таким же тихим и застенчивым, как и я. Никогда не заговаривал первым.
— Что собираешься сегодня делать? — спросила его Поппи.
— Ничего, — угрюмо ответил Элтон.
Улыбка Поппи тут же угасла.
— Вы с Руне сегодня снова идете гулять? — спросил Элтон.
— Да, малыш, — тихо ответила Поппи.
— Теперь он с тобой разговаривает? — поинтересовался мой брат. И я услышал. Услышал в его тихом голосе ту грусть, о которой говорила Поппи.
— Да, разговаривает, — сказала Поппи и провела пальцем по его щеке, как иногда проводила по моей. Элтон смущенно опустил голову, но я успел заметить тень улыбки в уголке губ.
Поппи подняла глаза и увидела, что я наблюдаю за ними. Она медленно выпрямилась, а я шагнул к ней, взял за руку и притянул к себе.
— Ты готов? — спросила Поппи.
Одарив ее подозрительным взглядом, я кивнул:
— Ты ведь не скажешь мне, куда мы направляемся, верно?
Поппи лукаво поджала губы и помотала головой. Взяв меня за руку, она направилась к двери.
— До свидания, Элтон!
— До свидания, Поппимин, — тихо ответил тот. Услышав, как с губ моего брата слетело это ласковое прозвище, я застыл на месте. Поппи накрыла рот ладошкой. Я видел, как она прямо-таки тает от умиления.
Поппи пристально посмотрела на меня. Она хотела, чтобы я сказал что-нибудь брату, и я нехотя повернулся к нему.
— Пока, Руне, — сказал Элтон.
Поппи стиснула мою руку — ну же, давай.
— Пока, Элт, — неуклюже ответил я. Элтон вскинул голову и широко улыбнулся. Все потому, что я просто попрощался.
Сердце болезненно сжалось. Я повел Поппи вниз по ступеням крыльца и затем к машине ее мамы. Когда мы остановились, Поппи не отпустила мою руку, а дождалась, пока я посмотрю на нее. После чего склонила голову набок и заявила:
— Руне Кристиансен, я чертовски тобой горжусь.
Чувствуя себя неуютно от такой похвалы, я отвел взгляд. Поппи тяжко вздохнула и наконец-то отпустила мою руку и села в машину.
— Может, уже скажешь, куда направляемся? — спросил я.
— Нет, — ответила Поппи, выезжая на дорогу. — Хотя ты и сам скоро догадаешься.
Я включил радиостанцию, которую Поппи обычно слушала, и откинулся на спинку сиденья. Салон заполнил мягкий голос Поппи. Она подпевала очередной не известной мне песенке. Вскоре я уже не обращал внимания на дорогу за окном и смотрел лишь на Поппи. Как и при игре на виолончели, на ее щечках проступили ямочки. Она улыбалась, напевая любимые строки, и качала головой в ритме песни.
У меня закололо в груди.
Этому не было конца. Я видел ее беззаботной и счастливой — и меня переполнял ярчайший свет. Но осознание того, что наше время ограничено, что оно имеет предел, истекает, вызывало тьму.
Непроглядную, кромешную тьму.
И злобу. Никогда не покидавшая меня злоба была словно пружиной, готовой разжаться в любую минуту.
Наверное, Поппи заметила мои страдания, потому как ее рука вдруг легла мне на колено. Я посмотрел вниз. Ее рука лежала ладонью вверх, пальцы были готовы переплестись с моими.
Я глубоко выдохнул и пропустил свои пальцы меж пальцами Поппи. Я не мог смотреть на нее. Не мог так поступить с ней.
Я знал, как Поппи себя чувствует. Хотя рак и выпивал из нее жизнь, убивал ее не он, а боль, которую испытывали члены семьи и те, кто любил ее. Ее ярко-зеленые глаза тускнели, когда я замолкал, когда расстраивался. Позволяя злости и гневу поглотить себя, я видел в лице Поппи усталость.
Усталость от того, что она стала причиной такой сильной боли.
Крепко сжав ее руку, я посмотрел в окно. Пробираясь по лабиринту улочек, мы выезжали из города. Я поднес наши переплетенные руки к губам и запечатлел на мягкой коже поцелуй. А потом мы миновали дорожный знак, и тяжесть в моей груди исчезла. Я повернулся к Поппи.
Она уже улыбалась.
— Ты привезла меня на пляж.
— Да, — кивнула Поппи. — Твое второе любимое место.
Я вспомнил вишневые деревья нашей рощи. Представил их в цвету и нас с Поппи, сидящих под нашим любимым деревом. И, как бы это ни было странным для меня, помолился за то, чтобы Поппи смогла протянуть до весны. Она должна увидеть эти деревья в полном цвету.
Ей просто необходимо продержаться.
— Я смогу, — вдруг прошептала Поппи. Я посмотрел ей в глаза, и она сжала мою руку, словно услышав мою немую мольбу. — Я увижу их. Я приняла решение.
Между нами повисло молчание. Я мысленно посчитал время до начала цветения деревьев, и у меня в горле встал ком. Почти четыре месяца.
Всего ничего.
Рука Поппи напряглась, в лице снова проступила боль. Ей было больно, потому что было больно мне.
Проглотив вставший в горле комок, я сказал:
— Значит, сможешь. Если ты решила, ничто тебе не помешает.
Словно по волшебству от боли не осталось и следа, а лицо озарила светлая радость.
Я откинулся на спинку сиденья и повернулся к окну — мир пролетал смазанным пятном. И, уже погрузившись глубоко в свои мысли, услышал:
— Спасибо.
Это прозвучало едва слышно. Крохой шепота. Почувствовав, как рука Поппи расслабилась, я закрыл глаза.
Промолчал. Поппи этого не хотела.
По радио заиграла другая песня, и ее голос снова зазвучал, словно ни в чем не бывало. И на этот раз ничто не помешало ей петь. Остаток поездки я держал Поппи за руку, пока она пела.
Держал и внимательно впитывал каждую ноту.
* * *
Первым, что я увидел, когда мы приехали на пляж, был высокий белый маяк на самом краю скалы. Период холодов, кажется, миновал: день выдался теплым, и небо, на котором не было ни облачка, ласкало взор яркой голубизной.
Солнце стояло высоко, бросая лучи на спокойную водную гладь. Поппи припарковала машину и заглушила двигатель.
— Согласна. Это тоже мое второе любимое место.
Я кивнул. На мягком песчаном пляже расположилось несколько семей. Играли дети, в поисках объедков кружили чайки. Некоторые из взрослых читали, лежа на песке. Другие просто отдыхали, с закрытыми глазами впитывая первое тепло.
— Помнишь, как мы приезжали сюда летом? — спросила Поппи мягким, пропитанным радостью голосом.
— Ja, — хрипло ответил я.
Поппи указала под пристань.
— А там был поцелуй номер семьдесят пять. — Она повернулась ко мне и рассмеялась воспоминаниям. — Мы сбежали от наших семей и спрятались под пристанью, где могли поцеловаться. — Поппи коснулась пальцами своих губ. Взгляд ее подернула мечтательная дымка. — Твои губы были солеными от морской воды. Ты помнишь?
— Ja. Нам было по девять. На тебе
