— Печать! — я схватил нахального волка за загривок. — Только на тех, кто орёт хором и прыгает, как обезьяна! Ты к этому их учишь? Орать хором всякую хрень и терять человеческий облик?
— Колдун враг!
— Он будет связан!
— Он сбежит вместе с твоей верёвкой!
— Во, пусть бежит, — ухмыльнулся Майман, благостно взирающий на нас с высоты своего огромного роста. — Я мешочек-то далеко убирать не буду. Чую, доиграется ещё наш колдун до моего замечательного мешочка.
— А если он действительно убежит? — спросил Чиен, хмуро разглядывая меня. Судя по лицу ему не нравились оба решения — и моё, и Айнура. — Об этом ты подумал? Что если колдун удерёт, выдаст нас всех?
— Верёвка не просто связывает колдуну руки, — сказала Шасти. — Стоит Нишаю отойти от юрты дальше положенного — она обовьётся вокруг тела. Если будет ползти прочь — задушит.
— А, ну если так… — Чиен хмыкнул и махнул рукой, чёрт с вами со всеми.
Он вытащил нож и пошёл к туше, которую шумно и аппетитно разделывали.
Айнур выругался, посмотрел на весёлую рожу Маймана, вскочил и быстро пошёл к юрте.
— Эй, военачальник? — окликнул его Майман. — А пир-то никто не отменял!
Но Айнур только ускорил шаг.
Чиен оглянулся и, ругаясь, побежал за ним. Трудно быть другом большого начальника — даже пожрать некогда.
Майман похмыкал, развёл лапищами, мол, война-войной, а кушать-то хочется, и присоединился к воинам, срезающим мясо с оленя.
Я раздобыл косточку для Мавика и отправил его спать — только волка мне сегодня и не хватало.
Пока я выяснял отношения, Шасти решала проблемы с жертвами магии.
Она приволокла из юрты кусок войлока, чтобы Нишай с Акамом могли отлежаться на тёплом и мягком — вечером в горах прохладно даже летом.
Помог ей уложить Нишая и охотника на войлок. Это Шасти хорошо придумала. Не на руках же их в юрту тащить?
Я думал, что Нишай перенесёт процедуру лучше охотника, но вышло наоборот. Акам был заторможен, путался в руках и ногах, но и только.
А вот колдуну, похоже, прилетело сильнее. Он даже кашлять не мог, только сипел и вздрагивал, словно от боли. Магия…
— У меня нет нужных трав, чтобы такое лечить, — вздохнул Шасти.
— Ничего, отлежится, — успокоил я девушку. — Раз уж дожил до девятнадцати лет, запас прочности у него есть.
— Зачем тебе колдун? — спросил Ичин. Он один остался рядом со мной и наблюдал теперь, как я вожусь, поудобнее устраивая Нишая, чтобы тот не захлёбывался кашлем. — Ты же не хотел его щадить, Кай?
Пока все орали, Ичин изучал моё лицо. И всё понял правильно.
— Дело не в колдуне, — я мотнул головой. — Не думаю, что такая казнь была бы полезна для духа наших воинов.
— Казнь — хорошее развлечение для людей, — не согласился Ичин.
— Она портит их. Превращает в какую-то погань. В детей Эрлика, а не Тенгри.
— Ты тоже видел, как тьма сгущалась над нами? — спросил шаман.
— Видел, — кивнул я. — И решил, что смерть колдуна неугодна Тенгри.
— У тебя слишком доброе сердце для воина, Кай, — покачал головой Ичин. — Да, я тоже видел тьму, что приходила за колдуном. Но разве она была опасна для наших воинов?
— Любая тьма заразна для души. Нельзя убивать в угоду тьме, даже если ищешь справедливости.
— А если отмщения? — спросил шаман. — Да, колдун не убивал наших людей, но кто поручится, что он не убьёт их после?
Я кивнул: Ичин был прав. Но удержаться, услышав этот обезьяний рёв, ощутив поднимающуюся из преисподней тьму, я не мог.
— Почему ты поддержал меня? — спросил я шамана.
Ичин пожал плечами:
— Твой путь не мешает мне идти, Кай, а цель у нас одна. Пусть колдун живёт, если так ты понял волю Тенгри. Наши люди победили колдуна, а побеждённого можно помиловать. И потому нет вреда, что ты его пощадил. Но послушай совета: свяжи его крепче.
Я кивнул и посмотрел на Нишая с Акамом. Пока вязать там было некого — два трупа были бы краше.
Айнур вернулся со здоровенным бурдюком араки. Уселся рядом со мной.
Чиен принёс и поставил рядом берестяную «тарелку» с мясом. Слегка подгорелым, недожаренным и истекающим красным соком.
— А ведь я знал, что ты не дашь отрезать колдуняке башку, заяц! — сказал Айнур, откупоривая бурдюк. — Знал! Подними своего колдуна! Пусть он тоже пьёт с нами!
— Айнур, да он — чуть живой! — рассмеялся я с облегчением.
Боялся, что Айнур вернётся с дубиной, чтобы меч не марать. А он вернулся с водкой. Что ж — тоже решение.
Чиен тряхнул колдуна за плечо:
— Вставай уже как-нибудь, скорпионье отродье. Если Айнур не выпьет с тобой, он тебя зарежет.
Праздник прошёл спокойно. Почти тихо, не считая пьяного рёва Симара.
Напоить меня трудно, особенно в темноте. Я только делал вид, что пью с Айнуром. И когда он свалился спать, мы с Ичином и Майманом ещё перекинулись парой слов про завтра.
Потом Майман забросил Акама на плечо и утащил в юрту, а колдуна мне пришлось нести самому. С помощью Багая и Лойчена. Остальные воины мне помочь не могли — на ногах почти никто не стоял.
Удивительно, но Нишаю от насильно влитой в него араки стало чуть лучше, он перестал кашлять и даже пытался встать. Впрочем, не преуспел.
Мы волоком дотащили его до юрты. По дороге к нам прибились ещё две дюжины мальчишек. Эти были сытые и трезвые. И жаждали продолжения банкета.
Они бесстрашно ввалились за мной в юрту колдуна.
— Ты давно обещал сказку! — верещал Кама, теребя меня за рукав. — Про богатырей!
С ним были согласны все, кроме меня, уставшего и измотанного этим судилищем, переходящим в обжорство.
— И про Ивана на сером волке!
— Ты не ночуешь с нами, а давно обещал сказку!
— Только чтобы страшную! Про Эрлика!
Мальчишки заполнили юрту, заставив Шасти панически спасать свои горшки.
Гнать эту вольницу у меня не было сил, и я сдался:
— Если будете сидеть тихо, я попробую. Но — тихо! Тут много магических вещей. Ничего не трогать, к очагу не лезть, горшков не бить, ясно?
Честные-честные глаза мальчишек блестели в свете огня в очаге, но я им не поверил, конечно.
Сил на сказку у меня тоже не было. Собираясь с мыслями, я тихонько запел. Это иногда прокатывало с парнями, песни им тоже нравились.
Малышня под них засыпала, и тогда старшим можно было уже рассказывать всё подряд, путая сказки, истории из военного быта и когда-то прочитанные книги.
— Выйду ночью в поле с конём…– завёл я.
Уж больно ночь была подходящая. Она посветлела — не по тьме, а по ощущениям. Бархатом накрыла лагерь, оберегая от посторонних глаз.
Я пел, мальчишки слушали, не спрашивая, кто такой конь. И это было хорошо.
Шасти, успокоившись за своё имущество, подсела, прижалась ко мне, а потом вдруг тронула за руку.
— Смотри…
Я повернул голову туда, куда она указала глазами. Росток мира слабо и нежно светился в своём горшке!
— Ему нравится, — прошептала Шасти. — Он слушает!
Нишай приподнял голову, опираясь на локоть. И тоже уставился на росток.
— Надо связать его, — сказал я. — Зашевелился наш парень. Того и гляди в себя придёт.
— Подожди, — прошептала Шасти. — Спой ещё одну песню? Мне кажется, росток мира не просто слушает нас. Он вбирает твою песню. Он растёт!
Глава 28
Нишай
Нишай лежал тихо. В груди при малейшем движении болело так, словно там устроила гнездо белка, и шевелиться колдун не рисковал.
Он слушал чужие песни, а росток мира светился так тепло, словно в юрте горел второй очаг. Только огонь в нём был нездешний, зеленоватый.
Мир набухал, рос. Странные песни питали его. Но никто из сидящих в юрте не проронил ни слова, словно ничего необычного в этом не было.
Шасти молчала, прижавшись к своему Каю, а больше здесь и не было тех, кто догадывался, что за зелёная шишка сидит в горшке.
