— Кто тут?
— Не спишь, Алексей Степаныч? Это я — Константин.
— А ведь ты ко мне забрел, Костя. Заблудился?
— Нет. В своем селе я не могу заблудиться. Но только думал я так: не спит — постучу, спит — уйду. Ан и ошибся: ты не спишь.
— Ну садись на лавку. Я выйду.
Когда Алексей Степанович вышел из хаты, Костя спросил:
— Читал, наверно? Тихо у тебя как.
— Читал газету.
— А мне Сеня привез Островского «Как закалялась сталь». Эх, и книга, Алексей Степаныч! Какие люди бывают! — Он немного подумал и добавил: — Эх, и книга! По-нашему написана — для пальцев.
Алексей Степанович подумал: «И как это я ни разу не привез ему книги? Привезу, обязательно привезу».
— Я тебе спать не даю. Я — по делу, — сказал Костя.
— Значит, важное дело, если ночью пришел.
— За то, что ночью пришел, прошу прощения. А дело важное: о человеке… О Сене поговорить пришел.
— А что такое? — спросил Алексей Степанович, будто и не догадываясь.
Константин рассказал Алексею Степановичу все так, как рассказывал ему Сеня.
— Понимаешь, Алексей Степаныч, — закончил он, — у него даже и в уме не было, что подумают плохое. Волков он выследил. А что он еще мог там делать из таких работ, какие всегда видят волки? Пахать там нельзя, копать нельзя — никто там не копал. А сено там скоро косить будут — на лугу покончили. Гурке-Скворцу не верь: Скворец — брехун спокон веков, и ничего-то он не видит. Слепой он в жизни, этот Скворец несчастный, — так ему и помирать безобразнику и охальнику.
Ровная и спокойная речь Константина в тихой ночи лилась убедительно. Алексей Степанович понял сейчас, здесь, рядом с Костей, что хотя он и управляет колхозом уже около трех лет, но в душу каждому еще не заглянул. Вот и Константину не заглянул. А глядеть надо. И он произнес после молчания:
— Я и не поверил Гурке. Не волнуйся, Костя. — Он подумал немного и, положив на плечо Константина ладонь, задумчиво сказал: — А насчет веничков для чистки одежды я подумаю. Только все это надо организованно. На зиму надо заготовить материал. Подумаю.
— Спасибо тебе, Степаныч! — взволнованно произнес Константин. — А я, признаться по душам, подумал уже так: человек ты рабочий, с завода, пятнадцать лет не был в селе. Механику знаешь и агротехнику уже изучил. Но… понимаешь ли колхозников? Видишь, как я подумал-то неумно. Вот и хорошо: ошибся я, значит.
— Привыкаю, Константин. Помаленьку привыкаю понимать, — говорил Алексей Степанович, не снимая руки с плеча собеседника. — И Сеню начинаю понимать: один любит сад, другой — пчел, а Сеня любит охоту, поле, природу. И колхозник хороший.
Константин ушел домой успокоенный, и прикосновение руки председателя чувствовал до тех пор, пока не уснул.
Утром пришел за Сеней посыльный: вызывали в правление. Сеня шел в правление мрачный. Внутри кипела горьким обида.
— Садись, Семен Степанович! — пригласил его председатель. — Мы по отцу-то тезки с тобой.
Сеня сел, смотря прямо в лицо председателя. Тот заметил, что Сеня угрюм, и, догадываясь о причине, увидел в его взгляде нечто новое, чего не замечал раньше: глаза Сени выражали непреклонность и готовность защищаться.
— Ну? Выследил? — задал вопрос Алексей Степанович.
— Выследил.
— Теперь дальше что?
Сеня прижал фуражку к груди и с оттенком досады сказал:
— Да не возил я сена! Не себе косил… — И он, не договорив, отвернулся к окну.
Алексей Степанович встал из-за стола, накинул крючок на двери, чтобы никто не вошел, и несколько раз молча прошелся по кабинету.
— Ты вот что, Семен Степанович! — заговорил он наконец. — Иди-ка на волков я сегодня… Раз выследил — надо дело до конца доводить. Сколько тебе дней потребуется?
Сеня поднял удивленные глаза, широко открытые, и проговорил неуверенно:
— А сено?..
— Плюнь. Понимаю. Убей волков, Семен Степанович.
— Не знаю. Может, и убью.
— Ты брал когда-нибудь волка?
— Нет. От старых охотников, в Житуках, слышал, как их…
— Убей.
— Сегодня нельзя еще идти: подготовиться надо, картечи накатать. И день надо ясный, солнечный: в такие дни они от логова уходят. — Сеня говорил тихо, уверенно, но он не сказал ни одного лишнего слова.
Алексей Степанович толком не понял, как это он собирается бить волков у логова в то время, когда они уходят от него. Председателю, может быть, и не это было важно: он понял человека.
— Не куришь? — спросил он, подавая папиросы.
— Нет.
— Ну и не кури. Это лучше. Расскажи-ка мне, как к тебе приходил Гурей Кузин, к Крутым Ярам.
Сеня рассказал, ничего не скрывая. Алексей Степанович одобрительно улыбался, и Сеня повеселел.
Кто-то постучал в дверь. Алексей Степанович сказал:
— Ну, Семен Степанович, действуй. Уничтожить выводок — огромная польза колхозу. На тебя надеюсь… Да! А может быть, загонщиков дать?
— Непроходимое там место, загонщики не выгонят.
— Ну, думай. Действуй.
Снова кто-то постучал. Алексей Степанович откинул крючок, и Сеня столкнулся в дверях, лицом к лицу, со Скворцом. Маслянистые прищуренные глазки у него сверкали искорками смеха, мелкие морщины перерезали щеки крест на крест так, будто оставили следы его безалаберной и бездумной жизни. Гурка был явно в веселом настроении.
Сеня вышел.
— Вызывали? — весело и громко спросил, кланяясь, Гурей.
— Вызывали, — угрюмо и тихо ответил Алексей Степанович.
— Явился, обратно, как часы!
— Явился, обратно, — иронически повторил председатель.
— Обратно, — сказал Гурей, уже сбавив тон.
— Обратные часы, — зло сказал Алексей Степанович.
Гурей растерялся и затоптался на месте, будто стоял босыми ногами на рассыпанных кнопках, и повторил:
— Часы. Точно.
— Нет, не точно. Ты — часы обратные: не в ту сторону стрелка идет.
В соседней комнате послышался сдержанный смех. Кто-то там, изнемогая от внутреннего смеха, охнул.
Гурей ничего не понимал: он сразу как-то раскис, растопырил ноги и уже моргал медленно, опуская веки, как сонная курица надвигает пленку на глаза. И молчал.
— Та-ак. Давно врешь? — рубанул вопросом председатель.
Гурей молчал.
— «Обратно» забыл? Эх ты, Гурей, Гурей! Ну что тебе за такую ложь придумать?.. Судить за клевету по статье — пользы тебе не будет. Вот что: возьми подводу, поезжай к Крутым и перевези все сено на колхозный двор. А Семену Степановичу отвезешь, как и полагается по уставу, каждую десятую копну. Это тебе в наказание за брехню: и люди будут знать, и сам запомнишь.
— Это как? К Крутым? К в-в-волкам?
— А это уж я не знаю, к кому. Сено перевезешь. Понял? И Семену Степановичу — десять процентов. Дошло?
— А это кто же будет, обратно, Семен Степанович?
— «Обратно» забыл? Сеня-охотник — вот кто! Не Сеня он, а Семен Степанович Трошин.
Гурей почесал локтями бока и тоненько заскрипел:
— Я человек, обратно, леригиознай. Мне лучше бы в церкву пойтить, раз уж грех такой. Замолил бы грех, раз уж так. В церкву бы, чем за сеном. Он и сам перевезет.
— Ничего, ничего. Перевези сено, а потом замолишь. Кстати, и мой грех замолишь: мне бы судить тебя за клевету, а я вот против закона поступаю. Замолишь?
Гурей вздохнул и поплелся из кабинета, шаркая подошвами.
Весь день Сеня работал на черном пару, разбрасывая навоз по клеткам. Усталый, но довольный, он пришел вечером домой. Маша задержалась на прополке картофеля — ее не было дома. Сеня отмыл ботинки от налипшего навоза, вымыл ноги, снял рубашку и вымылся до пояса. Маша пришла, когда он уже вытер тело полотенцем и так, без рубахи, копался в ящичке, выбирая лучший свинец. Она разожгла огонь под таганом, на загнетке, поставила варить картошку, а сама подошла к Сене и молча обняла его. Потом она просмотрела рубашку Сени и, обнаружив маленькую дырочку, тут же искусно зашила ее. Сегодня она была особенно ласковая, но какая-то тихая. Сеня чувствовал это по ее прикосновению к волосам, по улыбке и все поглядывал да поглядывал на нее, бросая взгляд осторожно, незаметно. Он резал свинцовые палочки на картечины да поглядывал. И наконец сказал:
— Ты сегодня особенная…
— Как это «особенная»? — с оттенком легкой грусти спросила она.
— Да я и сам не могу тебе сказать, какая ты.
Она неожиданно села рядом с ним на лавку, прислонилась щекой к его голому плечу и прошептала:
— Может быть, тебе не ходить на волков… Боюсь, Сеня. Один ведь идешь.
— Как это так «не ходить»? — удивился Сеня. — Сам Алексей Степаныч дал команду — уничтожить выводок.
И снова Маша оказалась побежденной.
Рано утром следующего дня Сеня тщательно скатал нарезанные вчера кусочки свинца в круглые шарики — получилась отличная картечь; зарядил десять патронов, пересыпав картечь картофельной мукой (для кучности боя), залил верхние пыжи воском, чтобы не отошли, и отправился к Крутым. Вместо ботинок он опять же, как и в первый раз, надел сапоги и сунул за голенище кинжал. В рюкзаке была буханка хлеба, на плечах — легкий ватник. Он шел налегке, не обременяя себя ничем лишним: ружье и лопатка.
