о сожжении Москвы в 1571 г., когда сгорел и опричный двор, Штаден добавляет: «С этим пришел опричнине конец и никто не смел поминать опричнину под следующей угрозой: (виновного) обнажали по пояс и били кнутом на торгу[228]. Опричники должны были возвратить земским их вотчины. И все земские, кто (только) оставался еще в живых, получили свои вотчины, ограбленные и запустошенные опричниками»[229]. Казалось бы, все ясно, но Виппер почему-то не доверяет словам участника событий, хотя уличить его в намеренной лжи (в бахвальстве и цинизме обвинить легко!) никто так и не сумел: «Те историки, которые считают опричнину капризной выдумкой Грозного (Виппер имеет в виду, конечно, Веселовского
. – Б.И.)[230], согласны принять объяснение, данное Штаденом, в буквальном смысле слова…Они приходят к тому заключению, что Грозный не только разочаровался, но и раскаялся в создании опричнины… Можно ли последовать за учеными, которые высказывают столь решительное суждение и опорочивают, таким образом, во-первых, реформу 1565 г., создавшую разделение державы на опричнину и земщину, а во-вторых, политику Грозного в целом, представляя ее в виде резких, судорожных порывов, совершаемых под давлением «распаленного гнева» и тому подобных мотивов? Тут все зависит от того, как понимать «опричнину». Если разуметь под этим термином разнузданные бесчинства опричников, то, без сомнения, в течение 1570–1572 гг. ей был положен конец; таким людям, как ловкий иностранец, бандит и спекулянт Штаден, не стало места на службе в «государевом уделе». Произошли массовые отставки, и этот возобновленный «перебор людишек» дал совсем иные результаты, чем в 1565 г. Но именно только в пересмотре личного состава и заключалась вся перемена. Никакой реформы, ни стратегической, ни административной, ни земельной, не произошло в 1572 г. Учреждение, созданное в 1565 г., развившее дальше военную реформу 1550 г., продолжало существовать и после 1572 г., продолжало развивать намеченные раньше преобразования»[231].
Никаких следов дальнейшего развития реформ, начатых еще правительством Адашева и свернутых Грозным, не существует. Виппер банально подтасовывал факты и знал, что подтасовывает. Для убедительности сослался на работы Садикова «Из истории опричнины XVI в.» (1940 г.) и «Московские приказы-«четверти» во времена опричнины»(1941 г.)[232]. Ни в сороковых годах ХХ в., ни много позже, в хрущевские времена и далее за ними, когда критиковать Виппера, Грозного и Сталина стало возможно, никто из историков так и не заметил, что и Садиков не обосновал существование опричнины после 1672 г. Да, он писал о том, что Грозный был дальновидным реформатором и заранее обследовал те богатые земли, которые потом «обменял» у двоюродного брата и «княжат» и которые вошли в «государев удел», а затем в «опричнину». По мнению Садикова, «государев удел» был нечто вроде полигона, опыт которого Грозный якобы предполагал распространить на все государство. И хотя объективных данных, говорящих о возможности такого развития событий, нет, в качестве гипотезы она могла иметь право на существование, и только. Но Садиков еще бросил ничем не подкрепленную фразу о том, что опричнина пережила второй период, когда государев «удел» «из «опричнины» был переименован во «двор», т. е. от 70-х и 80-х гг.»[233] Однако, в отличие от «опричного двора», на «государев двор»[234] никогда не возлагались мамлюко-террористические задачи. После 1672 г. были расформированы и специальные опричные отряды, общей численностью более 6000 человек. Напомню, теперь за произнесение слова «опричнина» нещадно били на торгу кнутом. Царя бесила даже запоздалая критика его уродливого детища[235].
Но Виппер продолжал гнуть свою линию. Чувствуя полную безнаказанность, он даже приписал собственную трактовку опричнины безымянному «большинству ученых»: «Большинство ученых реагировало на эти старые обвинения, выплывшие наружу лишь через три с половиной столетия (имеются в виду записки Штадена. – Б.И.), новыми исследованиями, которые показали реформаторский, конструктивный характер учреждений, называвшихся опричниной в течение семи лет (1565–1572 гг.) и нисколько не оборвавшихся в 1572 г., когда произошла лишь перемена их наименования.
В 1570–1572 гг. происходила чистка личного состава учрежденного в 1565 г. «государева удела» (Виппер очередной раз не упускает случая модернизировать терминологию, но теперь уже не в «имперском» стиле, а в духе сталинизма. – Б.И.), и в связи с этим устранено было ставшее непопулярным название его опричниной. Борьба с внутренним врагом оказалась успешной; оттого ослабели казни и опалы. Территории учрежденного в 1565 г. «государева удела» предстояло в дальнейшем расширяться, а его администрации разрастаться, ввиду того, что увеличивались трудности внешней войны… Вырабатывавшееся в «государевом уделе» устройство должно было, по мысли реформатора, служить образцом и школой для земщины, которая только таким обходным путем могла быть втянута в новое государственное хозяйство»[236].
* * *
Виппер никогда не придерживался строгих научных канонов; предпочитал писать в свободной, публицистической манере. В его работах крайне редко присутствует критический анализ исторических источников. Будучи преподавателем, который многие годы не только читал лекции молодежи, но и писал увлекательные учебники, он часто пользовался методом внушения, возвращаясь к одной и той же мысли или к одному и тому же тезису несколько раз, но под разными углами зрения. Вот и последнюю, седьмую, главу книги «Посмертный суд над Грозным» он написал с использованием своего старого арсенала, но с учетом новых для него политических и военных реалий. Он как-то сразу и вдруг превратился в типично советского историка, в характерного «ответственного» работника идеологического фронта. Как будто в прошлом не было многолетнего знакомства с лучшими дореволюционными историками, с такими, например, как Ключевский или Платонов. Даже многие образованные потомки духовного или крепостного сословий научились к началу ХIХ в. держаться с достоинством перед властью и до определенных границ оберегать свою научную независимость. Можно понять советских ученых, людей, попавших в жернова «сталинской школы фальсификации истории»; можно понять и тех историков, кого оставили доживать, «прокатав» сквозь зубцы репрессивной машины, т. е. через ссылки и лагеря. Но Виппер восемь десятилетий жил мирной, вполне благополучной буржуазной жизнью сначала в царской России, потом в Латвии. Он добровольно вернулся и с полной отдачей служил человеконенавистнической идеологии и культу личности.
Очень жалко, что не сохранилось ни первого издания книги с замечаниями вождя, ни записки, ни других свидетельств о рекомендациях, которые Сталин, без сомнения, передал Випперу и которые тот использовал при доработке своей книги. Надеюсь, что когда-нибудь что-то всплывет из Архива Президента РФ, Архива ФСБ или из личных архивов руководителей от исторической науки. Тогда многое станет понятней. Интуиция архивиста не позволяет мне полностью доверять известию, что архив историка несколько раз горел. Ведь он был человеком бережливым и предусмотрительным, если даже из эмиграции вывез, как говорят, всю домашнюю утварь. Впрочем, родственники жили в иные времена, когда антисталинизм на короткое время стал официальной
