царем своих же городов, из чего Виппер сделал странный вывод, что «жестокость Ивана IV не кажется (французу
. – Б.И.) чем-то из ряда вон выходящим. Нет еще того изображения московского царя в виде злого, до безумия распаляющегося тирана, которое нам так знакомо со школьной скамьи и которое позволило историкам более нового времени передать многозначительное, строго величественное прозвище «Грозный» такими обыкновенными словами, как Jean le Terrible, Jwan der Schreckliche»[238]. (Иван Ужасный, Иван Отвратительный).
Уже тогда, в 1922 г., Виппер винил Карамзина за то, что он заложил неприязненное отношение к Ивану IV в угоду своему «гуманному» покровителю Александру I и его бабке Екатерине II. Это он, Карамзин, заложил в современной историографии двойственную модель оценки деятельности Грозного, когда под влиянием кружка Адашева в 40–50 гг. XVI в. проводились удачные внутренние реформы, приведшие к успеху, а в 1560–1570 гг. царь единолично затеял Ливонскую войну и учредил опричнину. Конечно, в негативной оценке виновен не только Карамзин, размышлял Виппер, «виновны» и некие исторические документы, «обаянию которых мы невольно поддаемся» (надо думать, записки иностранцев?– Б.И.). Виппер сокрушался, что «Грозному не посчастливилось на литературных защитников», после чего перечислил всех современников царя от Ивана Пересветова и до Андрея Курбского, а за ними отечественных историков, до С.Ф. Платонова включительно. Тогда он всех зачислил в ненавистников царя. Последний раздел заключения первого издания книги посвятил Флетчеру, раскрыв наконец тайну своей неприязни к отцу «политического либерализма» XVI в. Оказывается, «в XIX в. историки, увлекавшиеся всеми видами оппозиции государственной власти, легко попадали в колею ранних обличений деспотизма и потому охотно принимали суждения отцов либерализма, публицистов XVI в. Флетчер, не имевший большого успеха в свое время… был очень оценен в XIX в., когда в России настало опять слепое увлечение английскими порядками и английскими модами. Его резкие приговоры, его злые обличения пришлись по душе тем поколениям, которые отворачивались от русского «варварства» и жили всеми своими помышлениями и желаниями в Западной Европе». Таким образом, потомок европейца, Виппер уже в 1922 г. выступил с позиций крайнего российского консерватизма, для которого даже респектабельный английский либерализм XIX в., с его ограниченной монархией и немалыми личными свободами, казался чересчур революционным и опасным для России. Ленин, пожалуй, был во многом прав, давая уничижительную характеристику политическим взглядам историка.
Последний, заключительный абзац той, давней, первой книги, который, как мне кажется, внимательно так никто и не прочитал, вызывает некоторое изумление, т. к. его смысл никак не вытекает из содержания рассматриваемого памфлета. Вот он: «Так завершился суд Новейшего времени над Грозным. Своеобразно обошлась судьба с этим богато одаренным детищем умирающей полуазиатской Москвы: полный увлечения европейской культурой, жадно тянувшийся к Западу, готовый бежать туда, чтобы окончить свои дни в прекрасной стране своего идеала, Грозный был разбит самым типичным воителем беспощадного к русским Запада, Баторием; англофил, он получил еще посмертный удар, как бы напутственное проклятие от Флетчера, представителя той самой нации, которой он более всего поклонялся»[239]. Как в политических доносах или в судебных заключениях сталинского времени, маститый историк связал в одном предложении отвратительного либерального англичанина Флетчера с «англофилом» (?) Баторием, «типичным воителем беспощадного к русским Запада». Виппер «забыл», что войну затеял совсем не Баторий, а в войсках Грозного англичан и других западноевропейцев было не меньше, чем в войсках Батория! Особенно нелепо выглядит сентенция о том, что Грозный якобы был увлечен европейской культурой, а потому «жадно тянулся к Западу». На самом деле он много десятилетий вел истребительную войну, разрушал католические и протестантские храмы, силой насаждал православие, переселял европейское население в глубь Московского царства, а на его место насильно селил «московитов», проявляя свое особое «увлечение европейской культурой». Но казнил всегда, без особой избирательности: как своих, так и чужих. Конечно, когда колесо войны повернулось, Баторий находил способы ответить, как говорят политики в наше время, симметрично. Грозный опустошил не только Ливонию, но и собственную страну. Жаль, что он так и не узнал о скором Смутном времени и падении династии, как и Сталин – о жалкой судьбе своей империи.
Виппер, не упоминая Вл. Соловьева как своего предшественника, сравнил итоги деятельности Грозного с итогами деятельности Петра I. Так же, как Соловьев, он считал, что целью войны Ивана IV с Польшей и Швецией было приобретение пресловутого «окна в Европу». Но «когда речь идет о Петре I, – с горечью взывал историк, – все готовы признать, что его реформы находятся в тесной зависимости от тяжелой всепоглощающей войны. Странным образом под этим углом зрения об Иване Грозном почти не судили: историки пока не осветили нам связи между внешней и внутренней его политикой»[240]. Действительно, на внешнюю политику царя предшественники Виппера обращали меньше внимания, но именно потому, что, с тех пор как царь устранил деятелей Ближней рады, внешнеполитическая деятельность от начала и до конца была малоудачной. Но то, что историк попытался сравнить двух русских царей, между которыми более ста лет истории, заслуживает дальнейшего разговора. К Ивану IV и Петру I я бы добавил еще Иосифа Сталина, который еще более осязаемо присутствовал в жизни историка. Все они присутствуют для нас и в наши дни. В своем месте обсудим и это.
В последней главе издания 1942 г. Виппер сохранил практически все, что было опубликовано в 1922 г. Добавил только небольшой раздел, в котором дал уже знакомую нам характеристику запискам Штадена и Шлихтинга. Сюда же он ввел рассуждение: появись записки в России лет на 20–30 раньше, они подкрепили бы мнение дореволюционных историков о том, что опричнина – это аппарат для исполнения произвольных опал, конфискаций и казней. Весь фрагмент воспроизведен по Ташкентскому докладу 1942 г., но автор сдобрил его верноподданническим рассуждением об историках, работающих «методом марксизма, выясняющих производственные отношения, классовое деление общества и классовую борьбу, изучающих правительственную политику в связи с социальным движением». Из него можно было понять, что только тот, кто работает «марксистским» методом, может «действительно понять эпоху Грозного и истинную роль авантюристов XVI в., иностранцев, проживавших в Москве, эдаких «профессиональных предателей»[241]. Из контекста становилось ясно, что этот истинный «марксист» и есть сам автор. Свою заключительную, якобы «марксистскую», абракадабру он «подкрепил» цитатой из давней сталинской работы «Марксизм и национальный вопрос» о роли великороссов в объединении национальностей. Виппер утверждал, что цитата позволила ему, наконец, восстановить подлинный социально-политический облик учреждений эпохи Ивана Грозного. Еще одна ссылка на «Капитал» Маркса была сделана в начальном разделе книги. Тогда это были строго обязательные для всех научных и популярных работ ссылки на «классиков марксизма-ленинизма». Ими он увенчал новое издание старой апологетической книги о
