Пришлось поведать ему эпопею с Люсиными литературными потугами.
— И что, это совсем плохо? — спросил Вадим, внимательно выслушав ее рассказ. — Совсем никуда не годится?
— Вадик, миленький, меня жизнь давно научила не выставлять оценок и не говорить «плохо» или «хорошо». Может быть, то, что она написала, безумно талантливо, даже гениально. Но мне — понимаешь? лично мне — это не нравится. И я не хочу писать сценарии на основе этих бредней.
— Ну вот и отлично. — Вадим погладил ее по обнаженной спине, поцеловал в висок. — Так и скажи Людмиле Александровне.
Он упорно именовал сестру жены по имени-отчеству, демонстрируя пиетет перед ее возрастом, а на самом деле прикрывая этим глухую неприязнь, возникшую в нем в ответ на Люсину откровенную ненависть, которую та ухитрилась выставить на всеобщее обозрение еще до свадьбы.
— Но она будет считать, что я так говорю из зависти к ее таланту. Или скажет, что я полная идиотка и ничего не понимаю в настоящей литературе. Она уверена, что написала прекрасные вещи, а те, кто считает иначе, просто не в состоянии постичь их невероятную глубину. Вадик, что мне делать, а? Что мне ей сказать, чтобы она не обиделась? И чтобы при этом душой не покривить?
— Так, минуточку. — Вадим приподнялся на подушке, чтобы лучше видеть Наташино лицо. — Ты для начала четко поставь цель. Чего ты хочешь? Чтобы Людмила Александровна не обиделась, чтобы она не считала тебя идиоткой или чтобы ты смогла сохранить уважение к себе? Сначала надо определить цель, а потом разрабатывать стратегию ее достижения.
— А три цели нельзя поставить?
— Можно, если они совместимы. В данном же случае так не получается.
— Вадичек, а можно поставить задачу совместить эти три цели?
Вадим от души рассмеялся, прижал Наташу к себе, снова поцеловал.
— Умница. Жизнь с военным наложила на тебя свой отпечаток. Задачу поставить можно, только следует иметь в виду, что когда ты собираешься совмещать три противоречащие друг другу цели, то сначала ты должна продумать, до какой степени эти цели можно модифицировать, видоизменить, чтобы они не потеряли изначального смысла и одновременно приобрели способность совмещаться с другими целями.
— А попроще нельзя? — жалобно попросила Наташа.
— Можно попроще. Ты хочешь купить норковую шубу, потому что тебе зимой не в чем ходить. При этом денег у тебя не хватает, а брать в долг большие суммы ты не считаешь возможным. У тебя две цели — шуба и жизнь без долгов. Как эти цели совместить? Сначала модифицируешь цель под названием «шуба», прикидываешь, обязательно ли это должна быть норка, или можно что-то попроще, мех подешевле. Может быть, не длинная шуба, а короткая, это тоже путь к экономии. А может быть, вообще шуба должна быть не из натурального меха, а из искусственного. Только нельзя доводить цель «шуба» до масштабов «курточка из плащевки», потому что тогда потеряется изначальный смысл: та вещь, которую ты хочешь купить, должна греть в морозы. Это и есть допустимый предел модификации цели. Потом начинаешь точно так же работать со второй целью — «жизнь без долгов». Прикидываешь, сколько денег у тебя есть, думаешь, какие вещи можно отнести в комиссионный, подсчитываешь, сколько можно взять в долг с тем расчетом, чтобы отдать с первой же зарплаты. И таким образом, двигаясь постепенно, совмещаешь обе цели. Идея понятна?
— Понятна, Вадичек, — пробормотала Наташа сонным голосом. — Я буду думать. Давай спать, нам с утра еще на рынок ехать. И вообще, завтра день тяжелый.
Назавтра было воскресенье, в выехавшем на дачу детском саду — родительский день, и Наташа с Вадимом собирались навестить сыновей. Электричка уходила с Казанского вокзала в 9.32, но до этого нужно было успеть купить на рынке клубнику, черешню и персики — мальчики их так любят! Домой следовало вернуться не позже четырех, чтобы успеть проводить на поезд Люсю.
К детям их не пустили — в садике объявлен карантин, у нескольких детишек пищевое отравление.
— Ну хоть ягоды передайте, — умоляла Наташа, — они их любят. Я их несколько раз в кипяченой воде промыла, на них ни одного микроба нет, я вам гарантирую.
— Да вы что, мамаша, — возмущенно зашипела на нее воспитательница. — Увозите свои ягоды, сами их ешьте. У нас карантин, я же вам ясно сказала.
— А вы не можете позвать наших мальчиков, а? Алеша Воронов из младшей группы и Саша Воронов из средней. Ну пожалуйста!
— Ничего не могу сделать, контакты с родителями запрещены, — твердо заявила мегера в белом халате. — Уезжайте домой. И не вздумайте через забор детей звать. Если увижу — детей накажу, так и знайте, за вашу безответственность ваши сыновья отвечать будут.
— Да почему же безответственность! Ну вы поймите, я — мать, а это мой муж, их отец, он моряк-подводник, служит на Севере, он почти год мальчиков не видел, мы соскучились по своим детям, нам бы хоть одним глазком на них посмотреть…
— Езжайте, мамаша, езжайте. У меня уже язык отсох с каждым объясняться, вон посмотрите, сколько родителей приехало — и никого не пускаем. Нельзя.
Действительно, рядом с воротами вдоль забора уныло слонялись женщины с набитыми гостинцами и игрушками сумками. Многие сидели на корточках, уткнувшись носами в щели между досками и высматривая своих чад на территории садика. Наташа с Вадимом тоже побродили, то становясь на цыпочки и заглядывая поверх забора, то опускаясь на колени и отыскивая щель пошире, но увидеть мальчиков им так и не удалось. Наташа ужасно расстроилась, потому что Вадим не смог повидаться с сыновьями. Ей все-таки легче, она в прошлое воскресенье к ним приезжала и в следующее приедет, и вообще они весь год рядом с ней, а муж не видел детей десять месяцев, в кои веки вырвался на три дня в Москву — и такая неудача!
— Как я их всех ненавижу! — в сердцах бросила Наташа, когда они шли по пыльной дороге к железнодорожной платформе. — Это садисты какие-то, которых специально придумали, чтобы мучить детей и их родителей.
— Ты не права, — спокойно возразил Вадим. — Карантин есть карантин. Родителей пускать нельзя и передачи брать тоже нельзя. Она права.
— Кто права? — взорвалась Наташа. — Эта выдра?! Эта мразь, которая с нами разговаривала, словно мы ей тысячу рублей должны?
— Успокойся. — Вадим обнял ее за плечи, прижал к себе. — Она действительно хамка и разговаривала с нами в непозволительном тоне. Но по существу она поступила правильно. Ей дали команду «не пущать» — она и не пущает. Она выполняет свой долг, отрабатывает свою зарплату. Что ты от нее хочешь? Чтобы она тебя пожалела, вошла в твое положение, а потом получила выговор?
— Я не понимаю, почему, если несколько детей съели что-то не то, остальным детям нельзя общаться с родителями! Я не понимаю, кто придумал это идиотское правило! И зачем его придумали! Нет, я понимаю, я все понимаю! Это специально сделали, чтобы мы все были зависимыми, чтобы нас можно было унижать по каждому поводу, чтобы мы чувствовали свою ничтожность и слабость и заискивали перед ними, взятки им давали, конфеты в коробках носили!
У нее началась истерика. Наташа рыдала, молотила кулаками в грудь Вадима, захлебывалась, выплескивая наружу все напряжение, скопившееся за долгие месяцы болезни отца. Его смерть, похороны, обиды на сестру, страх за явно слабеющую мать, постоянная тоска по живущему в другом городе мужу, хроническая тревога за неуправляемую Иринку — все выходило из нее со слезами, рыданиями и такими детскими беспомощными ударами, которых мускулистый Вадим, похоже, даже не чувствовал. Он дал жене выплакаться, не обращая внимания на прохожих, с любопытством поглядывающих в их сторону. Потом довел до платформы, усадил на скамейку и начал кормить темно-бордовой, почти черной сладкой черешней. До ближайшей электрички было еще сорок минут, и, когда подошел поезд, оказалось, что Наташа, сама того не заметив, съела все предназначавшиеся сыновьям фрукты.
— Давай погуляем, — предложил Вадим, когда они приехали в Москву и вышли на Комсомольскую площадь.
Наташа посмотрела на часы. Они обещали вернуться к четырем, чтобы проводить Люсю, а сейчас только без четверти два. Действительно, лучше погулять, побыть вдвоем, чем сидеть дома и вымученно общаться с вечно недовольной сестрой. Они нырнули в метро, проехали две остановки от «Комсомольской» до «Кировской», вышли на Чистопрудный бульвар и медленно пошли вдоль Бульварного кольца в сторону Арбата. Народу вокруг было мало, летними воскресными днями Москва пустела — все разъезжались на дачи и садовые участки. Они шли, держась за руки, разговаривали, и постепенно Наташа стала чувствовать, как к ней возвращаются душевное равновесие, спокойствие и обычно присущая ей уверенность в своих силах, которые она вдруг потеряла там, за городом, после неудачной попытки увидеть своих детей. Вообще Вадим всегда так на нее действовал: что бы ни случилось, как только он оказывался рядом, все проблемы начинали казаться разрешимыми, а все расстройства и обиды — пустячными.
