— Силантий Саблин?
— Так точно!
— Дед в Отечественную войну отличился?[27]
— Так точно, в драгунах был.
— А скажи мне, Силантий, почему у трех твоих сыновей и четырех дочек отчества с остальными не совпадают?
— Так… Ваше благородие, разрешите доложить? — Силантий привычно вытянулся по стойке смирно. — Дети — это брата моего, Луки. Он от холеры недавно умер, с женкой. А я их, значит, к себе. Вот.
Прошение в очередной раз проделало свой короткий путь по столу, в направлении самого просителя.
— Свободен.
— Благодарствую, ваше благородие!
Подождав, пока закроется дверь, князь едва слышно хмыкнул:
— Что-то он какой-то дикий. Недавно приняли?
— Полгода.
— Все поверить не может, в свое счастье? Понятно. А это что?
Перед фабрикантом легло еще одно прошение, автор которого в данный момент выслушивал про себя много нового и крайне неприятного.
— Зашевелились, значит. Только он проявился?
— Так точно, остальные тихо сидят.
— Ну-ну. Между прочим, один знакомый тебе жандарм очень доволен нашими «подарками» — настолько доволен, что помимо всего прочего у меня появились еще и пять новых фамилий солдат-отставников. Держи и запоминай.
Дождавшись, пока Долгин кивнет и положит ежедневник обратно, его командир продолжил, со странной улыбкой на губах:
— Кстати, об осведомителях — я позавчера, когда был в Питере, зашел на огонек в офицерское собрание измайловцев. Мне там рассказали пару презанятнейших историй…
Написав одновременно с этими словами пару фраз и имя с фамилией, отставной ротмистр сложил листок вчетверо и сунул прямо в руки другому отставнику, только в чине унтер-офицера.
— Вот этот господинчик знает очень много интересного и, как я думаю, со временем будет нам очень полезен. Специфическая, конечно, личность. Но что делать, если других-то там и нет?
— Насколько далеко?..
— По обстоятельствам. И вот что еще. Почему бы ему не написать обязательство о сотрудничестве с германской разведкой? Так, на всякий случай? А то еще станет гадать, голову ломать, кто к нему приходил. Зачем мучить человека?
— Хм. Это будет интересно!
— Даже и не сомневаюсь. Все свои откровения пусть предоставляет исключительно в письменном виде и как можно более подробно. В общем, все как обычно, друг мой, все как обычно…
Ночной Сестрорецк так красив! В наступающих вечерних сумерках, в последних числах апреля, когда на деревьях уже проклюнулись первые робкие ростки, встретились в пустой квартире на окраине города зрелый мужчина с выправкой кадрового офицера и молодая девушка… Встретились, но вместо служения Амуру занялись какой-то ерундой: уселись за стол друг напротив друга и начали разговоры разговаривать. Странные люди!
— Что за девочка?
— Не знаю. Годов десяти на вид, беленькая, Ульяной зовут. Хозяин ей отдельную комнату выделил, гувернантку хочет выписать, кучу обновок накупил, а она его дядей называет. На коленях у него сидит! В голосе девушки проскользнули слабые нотки ревности.
— А что за гость приезжал к вам недавно? Важный?
— Поручик, Игорем Владиславовичем зовут. Они с хозяином дня два до полночи засиживались, все говорили о чем-то.
— О чем?
— Я не поняла…
— Вспомни, это важно.
— Говорили о каких-то угольных шахтах в Сучьем. Про золотые прииски и хухузов. Плавание, Одесса, еще какие-то копаемые. Я правда ничего не поняла!
Мужчина, увидев, что собеседница с ним искренна, сжалился:
— Ну-ну, я тебе верю. Больше ничего?
Девушка вместо ответа помотала головой.
— Жаль, определенно жаль…
Примерно через четверть часа мужчина остался один, но грустить по этому поводу не стал — наоборот, довольно вздохнул и ослабил узел шейного платка. Рабочий день у жандармского ротмистра был ненормируемым, и он искренне радовался каждый раз, когда заканчивал его хотя бы до темноты. Еще лучше было бы днем, просто великолепно — сразу после обеда! Увы, в его ведомстве такие замашки не приветствовались.
«Итак, разложим все по порядку».
Перед ротмистром появились его записи, которые он дополнял и уточнял каждый день. Про недавнего гостя там пометочка уже была — в железнодорожных кассах подсказали и фамилию, и имя с отчеством, и еще пару полезных мелочей.
«Угольные шахты — тут все понятно, хотя название местечка довольно… гм, необычное. Золотые прииски. Что же, становится понятен интерес князя к землям по Амур-реке: золото — оно во все времена золото. А загадочные „хухузы“ есть не кто иные, как китайские бандиты. Они же рыжебородые, они же хунхузы — все же мы тут не дикари-с, кое-что касательно Дальнего Востока знаем. Плавание и Одесса. Ну, тут и вовсе никакой тайны — до амурских владений Агренева гораздо проще и быстрее добраться морским путем. Копаемые, они же ископаемые. Хм, а ведь все вместе очень похоже на инструктаж перед поездкой?!»
Жандарм повертел в пальцах карандаш, раздумывая. Когда он только получил задание «присмотреть» за молодым аристократом, то рассчитывал на что-то временное. Ну, что-то вроде небольшого отдыха перед действительно серьезным делом. Нет, ну в самом-то деле, не держать же на такой ерунде целого ротмистра! Тут и поручика хватило бы с головой, не будь фигурант весьма богатым сиятельным князем, чей род записан в Бархатную книгу.[28] В таких делах требовалась особая деликатность — аристократия, и в особенности высшая, во все времена крайне негативно относилась к тем, кто старался узнать о ней больше дозволенного. Равным такой интерес еще прощался, а вот всем, кто был ниже по статусу, неприятности были гарантированы.
— Неприятности. Определенно, они самые…
Когда к нему прибежал этот дуболом-охранник и прямо с порога заявил, что берет на фабрике расчет и уезжает, он еще думал, что все в порядке. Мало ли отчего агенту (да и не агенту даже, а так, мелкому осведомителю!) захотелось свободы — побрыкается да и успокоится, не впервой. А вот когда тот кое-как пересказал случившееся с ним, особенно упирая на реакцию сослуживцев, тут-то интуиция и заиграла тревогу. Главный фабричный инспектор Долгин никоим образом не походил на человека, способного вычислить чужого осведомителя. Следовательно, ему это или подсказали… или уволившийся охранник сам проговорился. В любом случае, князь Агренев теперь в курсе того, что за ним наблюдают. А раз он не стал затевать скандал и искать личной встречи, то?..
— То непонятно, с какими целями.
Бросив карандаш, мужчина принялся потирать висок. Теперь-то он не считал свое задание легким — наоборот, чем дальше, тем больше и чаще приходилось думать и строить догадки на основе обрывочных сведений. Начальству ведь не скажешь: «Не могу знать, куда и кому продает оружие его сиятельство князь Агренев!» Доклады же на эту тему приходится писать с завидной регулярностью. А еще отслеживать появление в Сестрорецке всяких подозрительных личностей, извещать столицу о всех перемещениях оружейного магната, отмечать любые странности, устанавливать личности всех гостей, побывавших в одном приметном особняке-коттедже… И все это (и еще многое и многое другое) — без помощников.
«А если принять за факт то, что фигурант знает и о моем присутствии, и о негласном надзоре? Сразу становится понятным, почему в его корреспонденции больше нет действительно интересных сведений. С другой стороны, уж перлюстрации своих писем Агренев точно бы не потерпел! Значит, о таковой он не знает. Зато каким-то образом распознал и, самое главное, — терпел присутствие на фабрике моего осведомителя…»
Полистав свои заметки, ротмистр еще раз перечитал слова Долгина — приходилось только надеяться, что скудоумный болван-охранник смог передать их дословно. Перечитал, вздохнул и оттолкнул от себя записную книжку.
— Если знают, почему молчат? Или их устраивает подобный порядок вещей? Черт, я скоро с ума сойду с этим князем Агреневым!
Спустя полчаса, так и оставшийся безымянным, мужчина покинул квартиру (которую, между прочим, снимал для служебных нужд исключительно на свое жалованье) и без особой спешки зашагал к центру города. Он не оглядывался (ну, разве что в самом начале) и поэтому никак не мог увидеть, как вместе с ним, но все же на солидном отдалении по ночному городу гуляет мальчишка-подросток… Ах, как красив Сестрорецк ночью!
— Располагайтесь, сударыня, прошу вас.
— Благодарю.
Пока его гостья устраивалась в предложенном ей кресле, Александр ее беззастенчиво разглядывал — с соблюдением всех необходимых приличий, естественно. Примерно сорока лет, среднего роста и самой обыденной внешности, одетая в траур. Одним словом, типичная домохозяйка, год или два назад потерявшая мужа.
«Как там писал варшавский „душитель свобод“? Эмма Зеринг, рижская немка. Одинокая, бездетная и действительно схоронила мужа-полицейского. Пять лет назад, так что траур несколько подзатянулся. Плохо разбирается в следственных действиях, зато великолепно ведет слежку, может руководить небольшой агентурной сетью и очень качественно обучает тому, что умеет сама. Занятная вдовушка».
