Несколько парней выходят из толпы.
- Костя, - Куцый обращается к Столяру, - организуй! На первый этаж - «дымы»! И прикрытие, пока ребятки будут выбираться! Плотней огонь, гранаты! Последний рывок, ребятки! Выйдем, родные!
Пацаны извлекают «дымы» из разгрузки, - длинные трубки, которые, расчадившись, должны спрятать нас от стреляющих в нас.
- Первыми кто пойдёт? - Семёныч оглядывает пацанов, указывает на близстоящих, на Диму Астахова, на дёрнувшегося от указующего пальца командира Аружева, - Как выпрыгните, ебашьте в дверь первого этажа! В запасный выход! Вася, Руслан, ясно?
Спустя несколько секунд на первый этаж летят «дымы» и следом - последние гранаты…
Столяр, сам Семёныч, Вася Лебедев, прыгая по ступеням, бегут к площадке, подскакивают к окну, лупят ногами, обивая стекло. Выпрыгивают первые, я не вижу, как они падают…
Хасан кричит на рацию, вызывая Плохиша.
Взглядываю на Саню, - ему даже не надо ничего объяснять.
- Хасан, мы сбегаем! - говорю я Хасану, - Там ещё Конь.
Грохочем разбитыми, серыми берцами по коридору. У поворота чуть замедляемся, выглядываем. Плохиш присел на одно колено, держа в чуть отведенной назад левой руке гранату, без кольца, - напряженный, словно прислушивающийся.
- Плохиш, уходим! - кричу, подбегая.
Плохиш кидает гранату, берёт автомат.
- Чего, трап подогнали? - спрашивает.
Не понимаю, о чём он говорит.
Дав напоследок длинную очередь, Плохиш не очень спешно бежит по коридору.
- Ну, вы скоро? - орёт он, обернувшись.
Машу рукой, - иди, мол.
Вызванный Скворцом, Андрюха-Конь выходит из «почивальни», - почему-то с распухшим лицом, весь в глубоких, полных влагой, - то ли потом, то ли гноем, то ли кровью, - царапинах, с желтыми оскаленными зубами, раздражённый, словно никуда не собирался идти, словно он зверюга, зверина у которого отняли кровавый кус мяса или женщину, голую, розовую.
- Быстрей, Андрюха! - прошу я.
- Куда «быстрей»? - спрашивает он презрительно, - Напугались? Сдали школу?
Он поворачивается в ту сторону, откуда только что ушёл Плохиш, запускает длинную очередь.
- Пошли! - говорю я зло. - Там раненые, понял? Надо их выносить!
Иду по коридору, готовый перейти на бег, но Андрюха-Конь, идущий позади, не торопится, и это заставляет меня придерживать шаг, дико и дурно злиться на себя, на него. Я готов его убить.
- Быстрей, парни! - говорит Скворец, самый нормальный из нас, поспешающий впереди.
Андрюха-Конь разворачивается там, где коридор уходит вправо, даёт ещё одну очередь. Мы ждём его за углом, кривя злые лица.
Убежал бы, ей богу, если бы не Скворец.
- Ебать! - произносит Андрюха-Конь, выскакивая к нам, скорей раздражённый, чем испуганный, - Ублюдки!
Ему стреляют вслед. От стены, замыкающей коридор - видимой нам, отваливаются крупные куски побелки.
Чечены орут, и топают, бегут к нам, не переставая орать и стрелять.
Как дичь загоняют, как овец тупых и пугливых.
Мы бежим, я бегу, не оглядываясь на Андрюху-Коня, по херу на Андрюху, заколебал он, мать моя…
Саня с разлёту попадает в дыру, пробитую выстрелом Астахова в полу.
Саня, что ты натворил, Саня…
Готовый зарыдать, заорать, расколоться на глиняные черепки, останавливаюсь. На сотую долю секунды встречаемся глазами с Андрюхой-Конём, взгляд его словно намылен, - то ли бешен, то ли бессмыслен, но мы сразу понимаем, что и кто из нас будет делать.
Падаю на пол, выискивая взглядом Саню, и нахожу его, прижавшегося к стене спиной, сидящего на корточках в грязной воде, озирающегося по сторонам, и кажется, видящего людей готовых его убить.
- Саня! - ору я, и тяну вниз руку.
Андрюха-Конь, расставив ноги, стоит надо мной, полосуя из пулемёта туда, где вот-вот… должны…
Саня, бросив автомат, подпрыгивает, цепляясь двумя руками за мою ладонь, за пальцы мои, за рукав, и я чувствую его цепкую, живучую, жаждущую силу. Но тут же эта сила исчезает, сходит на нет, и Саня, прострелянный насквозь, разжимает свои пальцы, и я не в силах его удержать, и мне не за чем его держать…
На затылок, на спину мне падают тяжелые гильзы, выплёвываемые из ПКМа.
Внизу на первом этаже смеются люди, я слышу их смех.
- Сдохните, мрази! - ору я в пролом, - Мы всех вас выебем!
Кто-то снизу стреляет по потолку.
Мы бежим с Андрюхой-Конём, к своим, к выпадающим в окно, в грязь и дождь пацанам.
Снизу, с первого этажа тянет дымом, сквозняком разгоняет слабую гарь по этажам, по коридорам.
На площадке несколько трупов, кровища, кишки, неестественно белые кости, куски мяса, - видно снизу вальнули из «граника» прямо в толпу. Кто-то визжит истошно, неумолчно.
Никто никого не прикрывает.
Семёныч, вся безумная рожа в крови, подгоняет оставшихся пацанов. Кажется, он рыдает, - у него голос, словно он рыдает…
Кто-то выпихивает раненых, те бестолково валятся за окно.
Андрюха-Конь остервенело смотрит на происходящее, пытаясь понять, почему всё это происходит, почему все лезут в окно, зачем…
- Давай! - толкаю я Андрюху-Коня.
Кажется, он отвечает «я не вылезу», или - «я не полезу». Наверное, последнее.
Я ору на него, не понимая, что ору, возможно, вообще не произнося слов.
И рыдающий голос Семёныча…
Андрюха-Конь морщится, сплёвывает длинно, поправляет на плече ремень ПКМ, выворачивает на площадке, тяжело наступая на чьи-то внутренности.
- Я через дверь выйду, - сказанное я понимаю по его губам. Он сказал это для себя, ни для кого больше.
Семёныч не останавливает его.
Старичков толкает Филю, но пёс вырывается, не хочет прыгать. Старичков выпрыгивает один. Филя жалобно смотрит вниз, долго примеривается, прежде чем прыгнуть, но кто-то пинает его, и Филя, лязгнув зубами, выпадает.
Чтобы выпрыгнуть, надо присесть. Присаживаюсь. Перед глазами, - кривые, в чьей-то крови, зазубрины недосбитого стекла. Слева - берцы Семёныча, тяжело вдавленные в кровавую лужу, в ошмётья человечины, от которых, кажется, идёт пар…
Внизу, в воде под дождём лежат, никуда не бегут, никуда не плывут, пацаны, наваленные друг на друга.
Оглядываюсь, вижу спину и белые плечи Андрюхи-Коня, спускающегося по лестнице, стреляющего куда-то в дымную тьму, где слышен гадливый ор, и гортанный хохот. И ещё собачий визг, визг подстреленного пса.
Вылезаю, чувствуя теменем, хребтом оконный проём… выпадаю, кувыркаюсь, с брызгами и чмоканьем падаю, не понимаю куда… на податливые, скользкие, сырые спины… сразу теряю автомат, кувыркаюсь ещё, прыгаю, отталкиваясь ногами, приземляясь на руки, как убогое млекоптающееся, решившее стать рыбой… пытаюсь избавиться от скрюченных, белых и сырых пальцев, и спин, и оскаленных голов… с визгом дышу, и дождь бьёт в лицо, в глухое, слепое, обрастающее жабрами и теряющее веки, лицо…
Как много трупов!
Валюсь в воду, в надежде нырнуть, и плыть, невидимый, по дну оврага, подальше от «почивальни»…
Взбиваю руками ледяную воду и грязь. Сжимаю грязь в руках, скольжу ногами, толкаясь. Не получается, не получается уйти на дно. Здесь по колено воды. На дне чавкающая, обилившаяся почва, и ноги путают кусты и сучья.
Вязну, путаюсь в кустах, вязну. Путаюсь и вязну…
Как здесь передвигаться, боже!
Пытаюсь бежать по воде, ноги двигаются медленно, берцы засасывает, ничего не вижу вокруг, ничего не понимаю. Брызги, и дождь, и автоматный гам.
Глубже, тут чуть-чуть глубже, быть может, по пояс воды. Падаю, хлебаю грязь и воду, потому что дыханья нет, воздуха нет, легкие вывернуты наизнанку.
Вырываюсь из-под воды на свет, пытаюсь бежать, перед глазами прыгает, качается школа, и разбитое окно, из которого я только что выпрыгнул, и завал трупов под окном…
Чего? Куда я? Почему школа передо мной?
Разворачиваюсь, двигаюсь в другую сторону, тяну себя за кусты, сдирая кожу с ладоней. Резко уходит почва, - проклятая, гнилая, засасывающая почва, - уходит из под ног, валюсь в воду, бью всеми конечностями, ползу по дну, отталкиваюсь ногами, пытаюсь плыть…
Здесь глубоко, но плыть дико, дико, дико тяжело.
Скидываю разгрузку, крутясь в воде, беспрестанно хлебая воду, кашляя, снова хлебая…
Плыву, толкаю по-лягушачьи себя ногами.
Нет сил, сил больше нет.
Ухнуло, - показалось, будто из-под воды вылетел некий радостный подводный дух.
Бьёт в лицо грязью, меня переворачивает, толкает в грудь, ухожу под воду.
«Меня не убили», - ясно стучит в голове.
…на одной ноге нет берца, голая ступня чувствует дно…
Лениво шевелю руками, мозг тяжело и сладко саднит, словно переполняя голову, готовый выплеснуться…
«А я ведь тону…»
Лениво, лениво, лениво…
Тяжелые веки, красное, тяжелое зарево под веками, и мозг тяжело и сладко саднит. Внутренности рывками, с каждым горловым спазмом, с каждой попыткой вдоха заполняются грязной, тяжелой водой… Вода тёплая. И выдохнуть нет сил.
