Монах помогает подняться, - он просто подходит, и не в силах нагнуться ко мне, стоит рядом. Хватаю его за ногу, приподнимаюсь, перехватываюсь за твёрдую, безвольную и холодную руку Монаха, и он делает несколько шагов вбок, таща меня. Встаю… Бредём, спотыкаясь дальше…
- Люди, - говорит Монах.
Мы видим: у дороги лежат люди, в военных одеяниях.
«Может быть, они оборону заняли? БТР подбили, и они заняли оборону? Сейчас застрелят нас…»
Пытаюсь поднять руки, но не удаётся. Может быть, они сейчас крикнут нам, окликнут… Прежде, чем стрелять.
Подходим ближе…
Они мёртвые, все мёртвые лежат, в тяжёлых и тёмных лужах. Некоторые изуродованы. Иные обгоревшие.
Проходим мимо, к огню.
Метрах в ста пятидесяти на дороге вижу ещё один БТР, тоже подбитый…
Надо поднять автоматы валющиеся. Сейчас возьму…
Я вхожу прямо в тихо пылающую жидкость, в слабый, догорающий огонь, ловящий снежинки. В их соприкосновении, огня и снежинок, есть некая нежность. Монах толкает меня плечом, выгоняя из огня, мы едва не падаем. Сажусь на корточки у БТРа, позади его, рядом чадит догорающее колесо… Я тяну к нему ладони, их овевает дым. Готов обнять это колесо, прилепиться к жженой резине. Чувствую жестокую ломоту в ногах и руках, касающихся тепла.
- На, одень, - Монах кидает к моим ногам два ботинка. Снял с кого-то.
Валю ботинки на бок, встаю на них, - чтобы ноги не стояли на земле. Надевать берцы нет сил, - на обляпанные грязью культи их не натянешь.
Не дышу, и глаза закрываю от дыма, зажмуриваюсь. И кажется, что безбольно лопаются щеки, но это всего лишь грязь на щеках, корочка грязи…
«А ведь колонну недавно разбили…» - понимаю я.
Неподалёку, метрах в ста или ста пятидесяти раздаются выстрелы, автоматные очереди.
Монах садится рядом. Чувствую задевающее меня, дрожащее плечо Монаха.
- Автоматы надо взять, - деревянно произношу я.
Слышу стон. Кто-то стонет.
Стучат, выдавая неритмичную дробь, челюсти Монаха.
- Тихо! - говорю, сжимая и свои лязгающие челюсти.
И шаги. И вроде бы русская речь.
Я поднимаю, закидываю назад, ударившись о борт БТРа, голову, прислушиваясь. Надо мной звёзды, и снег. Снег падает на глаза.
Почему-то сидим, не встаём, не стремимся к своим…
- Эй, братки! - зовёт кто-то надрывно и тошно, - Братки, помогите!
Это не нам, это тем, кто идёт, разговаривая…
Монах порывается встать.
Но резко, оглушая притихший мозг, раздаются выстрелы: близко, здесь возле БТРа.
Смех, и негромкий, словно захлёбывающийся голос, и слова, масляные, разноцветные, как винегрет, какие-то «хлопци», какие-то «чи!… сгасав…»
Кто-то выёбывается, косит под хохлов?
Разум оживает, мысли начинают прыгать, как напуганный выводок лягушек, - каждая в свою сторону, в мутную воду.
«Да это настоящие хохлы, никто не выёбывается… Раненых убивают».
Ещё ничего не успеваю не решить, не придумать, когда передо мной возникают две ноги, мощный берец в двух десятках сантиметров от моей несчастной стопы, заляпанной грязью… и бушлат, небрежно расстёгнутый, и рука в перчатке с отрубленными пальцами… из перчатки торчат пухлые, с длинными грязными ногтями…
Человек стоит к нам левым боком, глядя по сторонам. В правой руке, - автомат, он небрежно держит его за рукоятку. Только что из этого автомата…
Меня вскидывает легко, словно разрядом. Клешня моя смыкается не на горле, - на кадыке резко обернувшегося ко мне человека, и я тяну этот кадык на себя, и другая моя рука лезет в глаза ему, сразу в оба глаза, выщипывая их, выковыривая…
Стреляет автомат возле ноги, - он нажал на спусковой крючок… но я уже сижу на нём, на груди его, - мы упали… и я рву, пытаюсь порвать лицо человека, словно оно резиновое… словно это тушка курицы, - курицы уже лишённой перьев, но ещё почему-то живой, пускающей кровь и курлыкающей.
Ухо! Моё ухо отрывают! Тянет за ухо чья-то рука, скребя пальцами по черепу, собирая мою кожу под длинными ногтями…
Лежащий подо мной человек крякает, хекает, и слабнет.
Ещё несколько секунд держу его. Правая моя рука ещё лежит на горле, пальцы судорожно, насмерть сведены на так и не вырванном, твёрдом кадыке. Левая рука, четырьмя пальцами в его полном крови рту, между пальцами что-то мягкое и тёплое, словно рука опущена в свежее коровье дерьмо… Большой палец вдавлен, воткнут в щёку снаружи.
- Слазь! - говорит Монах, - Надо уходить.
Я оборачиваюсь, он сидит у меня за спиной с окровавленным ножом в руке.
Озираюсь. Рядом, лицом вниз, лежит ещё один труп, - человек, зарезанный Монахом в спину. Я даже не видел, что хохлов было двое.
Брезгливо извлекаю руки, слезаю с человека…
Брюхо его проткнуто. Это Монах его зарезал.
- Надо уходить, - повторяет Монах, глаза его раскрыты широко, торчит квадратный кадык, и даже дрожать он перестал.
- Автоматы! - говорю я.
Пока Монах поднимает стволы, я вытираю грязные ноги о бушлат прирезанного, пускающего тихую кровь. У него в грудном кармане рация, лопочет что-то. Зачем-то беру ее, сую в карман.
Тянусь за берцами, вижу скрюченные, окровавленные пальцы своих рук.
Влезаю в ботинки, грязные обледенелые лапы с трудом всовываю. Монах торопит меня.
- Ни хуя больше не будет… - отвечаю, сам не зная, какой смысл вкладываю в свои слова.
Монах подаёт мне автомат, когда я поднимаюсь.
- Подожди, - говорю, отстраняя ствол, - Помоги.
Снимаем бушлат с изуродованного мной и Монахом хохла. Словно пьяного раздеваем, - корявые руки его торчат в разные стороны, не слушаются, мешают. Сдираю с себя куртку «комка», сырой, одеревеневший тельник. Обряжаюсь в бушлат, чувствуя голым телом тёпленькое ещё нутро его. Монах суёт мне автомат, снова торопит.
- Брюки бы ещё переодеть… Яиц не чувствую, - говорю.
- Пойдем, Егор.
«А чего уходить? Их так легко убить… И теплей стало».
Задерживаюсь возле лежащих у дороги, - Монах уже сбежал вниз, на обочину.
- Монах, а это ведь наши «собры»… Которые в школу приезжали.
Там чьи-то ноги обгоревшие торчали из БТРа. Может, это Кизя?
Бежим по пустырю, разбрызгивая тяжелые, глубокие лужи, разбрасывая из-под ног комья грязи.
«Куда? К зданиям? В овраг? Куда?»
Бежим, просто подальше от дороги, вниз, обгоняя стекающие в овраг ручьи. Никто не стреляет. Почему никто не стреляет?…
Луна трясётся, отчетливая и близкая. Из Святого Спаса ее тоже видно, такую же.
Влетаем в яму, - и сразу чуть по пояс в воде. Вылезаем… Опять обдаёт холодом.
Еле таща ноги, прёмся куда-то, меся грязь…
Останавливаемся у кустарника, дышим.
«Надо бы в воду залезть, обратно в овраг спуститься… Не полезут чичи в воду. Забраться там в кусты, сидеть жопой в воде… Холодно, но зато выживем…
…А утром приедет дед Мазай и заберет нас…
…Стволы зачем-то взяли… Чтобы с ними бегать, что ли? Туда-сюда по полю…
…Иди воюй, если хочешь…
…А мне всё равно…»
Но, нет, мне не всё равно, - что-то внутри, самая последняя жилка, где-нибудь бог знает где, у пятки, голубенькая, ещё хочет жизни.
- Эй!
Нас дёргает с Монахом, приседаем, разом остановив дыханье. Топорщим стволы в сторону оклика.
- Кто? - спрашиваю зло, предрешённо, держа палец на спусковом.
- Ташевский, ты?
Встаём… Кажется, Монах тоже улыбается.
- Хасан? Хасан, ты что ли?
- Я, я… Не ори.
Идём, шлепая по воде, навстречу друг другу.
Со стороны дороги раздаётся очередь. Пригибаем головы, словно это поможет, и всё равно идём.
«Бля, а рация? - вдруг вспоминаю, - Где рация? Выронил, наверное, когда бежал…»
Подходим в упор друг к другу. Ба, тут ещё и Вася. И Плохиш!
У всех троих автоматы, отмечаю я.
- Вот, блаженная троица… - произношу, имея в виду их, парней.
- На дорогу, что ли, ходили? - спрашивает Хасан.
Парни тоже трясутся от холода. Но впятером веселей трястись… Как славно впятером трястись.
- БТРы горят. «Собров» положили… - отвечаю.
- Я знаю. Больше никого не видели?
- Нет. А вы?
- Там ещё четыре человека, - говорит Вася, кивая неопределенно мелко дрожащей головой.
Идём куда-то, в темноту. Входим всё глубже и глубже в воду. Плохиш матерится, и мне радостно это слышать, голос его.
- Кто ещё? Кто жив? - спрашиваю.
Кажется, меня от счастья трясёт, а не от холода.
- Семёныч жив, - говорят мне. И ещё называют имена.
- Мы к школе пробовали сходить… может, раненые остались. Обстреляли нас… - говорит мне Вася. - Они гранаты кидают под окна… туда, где мы убегали… там наших человек тридцать осталось…
Чавкаем ногами, подняв автоматы над головами.
- Чего будем делать? - спрашиваю.
Никто не успевает мне ответить, - вспыхивает ракета, зависает в воздухе. Вдруг вижу школу, - стоит в метрах трёхстах от нас, чёрная.
«Из школы ракеты запускают, собаки», - понимаю мгновенно.
