— А если я все-таки захочу выпустить Ладара, буде он невиновен? — поинтересовался Фаргал.
— Возьми заложника! — посоветовал карнит. — Лучше всего — среднюю дочь. Говорят, отец привязан к ней больше, чем к двум другим. И еще говорят: она очень красива, хотя и молода. Ее охотно возьмет замуж кто-нибудь из действительно преданных тебе людей!
— Например — я! — сказал Люг и засмеялся. — Если она действительно хороша!
— Ты неплохо осведомлен! — похвалил Фаргал. — Мы пошлем гонца к Ладару, как ты сказал. Но… — Он сделал паузу… — Не будем ждать, пока благородный Владыка Ладар явится во дворец! Мы поедем ему навстречу. Что скажешь, Саконнин?
— Если Ладар будет предупрежден, он сможет выставить около двух тысяч всадников и столько же пехоты. И еще тысячи три — ополчения!
— Семь — против шести! — заметил Кен-Гизар.
— Сотни две Алых разгонят тысячу всадников! И еще полсотни — остальной сброд! — отмахнулся Фаргал.
— Половина разбежится сама, когда пройдет слух, что идет сам царь Фаргал! — вставил Саконнин.
— С ремийцами мы управимся! И крепость возьмем, если потребуется! — проговорил Люг. — Чародейство и Древние Силы, если они действительно проснулись, — вот главная проблема.
— Вот теперь, — сказал царь, — пришло время послать за Верховным магом! И еще, Саконнин… вели подавать обед!
Глава двадцать седьмая
Улочка, по которой в час четвертой стражи, заступающей сразу после заката, пробирались тысяцкий Кайр и его юный родич, только выигрывала от близости темноты. Кэр, которому эта сторона Великондара была внове, с интересом изучал помойку, где скапливались человеческие отбросы столицы Карнагрии. Сумерки не были ему помехой. Как всякий уроженец Ашских гор, сын вождя неплохо видел в темноте.
Жизнь в трущобах Великондара пробуждалась от спячки именно в это время. Но крысы еще не расползлись по своим ночным делам, и юноша имел возможность пронаблюдать обитателей трущоб во всем разнообразии: от беглых рабов и спившихся проституток до местной «аристократии» — поигрывающих ножами вожаков мелких банд и их молоденьких раскрашенных подружек, которыми они менялись чаще, чем мылись.
Кэр, у пояса которого висел «скорпион», естественно, не испытывал страха, какой должен испытывать всякий чужак, очутившийся здесь. Законники Великондара никогда не посылали стражу в это забытое Ашшуром место. Пусть преступники убивают преступников! Лишь бы не тянули руки за пределы помойки. Но руки эти все равно тянулись к сытым и законопослушным гражданам столицы. И тогда топор палача отсекал их. Если успевал. Раз или два в год, после особенно дерзкой выходки, стражники Совета шерстили южную окраину до самых вонючих подвалов. Тогда тюремная яма наполнялась доверху, кровь заливала плахи, а трупоносы неделю работали не покладая рук.
Но проходил месяц-другой, и убыль восполнялась. Как всегда, самые крупные крысы успевали ускользнуть.
Кэр озирал черные, грозившие рухнуть стены, вдыхал смрад отбросов с тем интересом, с каким ребенок разглядывает выброшенную на берег полу-разложившуюся тушу огромного кита. Но при этом сын вождя не забывал запоминать дорогу.
Кайр с не меньшим интересом наблюдал за юношей. И пока оставался доволен. Высокомерная брезгливость — вот то, что испытывает воин, глядя на изнанку великолепной Карнагрии. Такие вот трущобы, сгорбленные, полуголодные крестьяне, возделывающие здешнюю тучную землю, — гниль в сердцевине яблока. Кэр должен помнить об этом, когда смотрит на вызолоченные крыши дворцов или грозные ряды имперской конницы. Такова жизнь в Четырех Империях: будь то Самери, Фетис или Карнагрия. Войско движется впереди, а позади в шлейфе пыли волы тащат повозки с провиантом.
Теперь Кайр, воспользовавшись поводом, который представил ему сам Кэр, водил юношу по южной окраине, месту, куда стекала слизь из дубильных чанов столицы.
Когда совсем стемнело, тысяцкий решил, что можно закончить первую часть урока. Прямо перед ними возвышалось трехэтажное, довольно крепкое по местным меркам здание с обширным двором. Из глубины его густо пахло навозом. Можно было предположить, что перед ними — постоялый двор. Поглядев на мятую бронзовую табличку, скудно освещенную фонарем, заправленным жиром, Кайр убедился в этом окончательно. «Тихая радость» — было намалевано на табличке.
Кайр усмехнулся.
— Зайдем, — предложил он, — пропустим по кружке и потолкуем. Вот именно то местечко, о котором ты просил!
Кэр, естественно, не стал спорить, и через минуту они оказались внутри, в просторном душном помещении с закопченным потолком и сомнительными обитателями.
Кайр подбоченился и обвел взглядом харчевню, потом оборотился к юноше и громко заявил:
— Вот! Самая грязная и паршивая харчевня во всем Великондаре! Или я не прав? — и, развернувшись, устремил взгляд на хозяина, здоровенную кучу мяса с крохотными подлыми глазками.
Сейчас на самерийце не было серебряного пояса тысячника. А одет он был сущим оборванцем. Даже рукоять меча обмотана старой коричневой кожей, заставлявшей предположить, что внутри деревянных ножен не меч, а кусок ржавого железа. Кэр в сравнении с Кайром выглядел настоящим щеголем, хотя тот потрудился и над обликом юноши.
— Если ты выглядишь слишком хорошо для подобного места, — приговаривал он, разбрызгивая дорожную грязь по зеленой тунике Кэра, заправленной в купленные только что за половинку медной монеты рваные штаны, — это может повлечь слишком много неприятностей! А когда ты скромен и внушаешь уважение, — он похлопал по ножнам меча, — то их будет меньше. Не то чтобы их не было совсем, но — меньше! Поверь мне, Кэр! Я провел в трущобах почти год. Правда, не здесь, а в Эгерине! Но грязь — везде грязь!
Кэр не сразу привык к затрапезному виду тысяцкого: тот выглядел форменным бродягой. Или, что вернее, — форменным бандитом.
Только одного не смог, да и не захотел бы изменить Кайр-Косогубый: своей физиономии.
Потому, взглянув на гостя, хозяин харчевни увидел достаточно, чтобы позабыть о своем кинжале в локоть длиной, болтавшемся на поясе, и подобострастно кивать в ответ на любую реплику гостя.
— Одно хорошо, — продолжал Кайр, — когда у тебя остается только несколько медных монет… — еще один многозначительный взгляд на хозяина харчевни, — …здесь можно выпить и пожрать! Если скисшую мочу и верблюжье дерьмо можно считать жратвой и выпивкой!
Кислая улыбка хозяина сменилась злобной гримасой.
— Не нравится — пошел вон! — пробурчал толстяк. Но — совсем тихо.
Взяв деревянные кружки и скользкие от жира блюда с жаренными на сале черными сухарями, самерийцы отправились в самый дальний угол.
