управителя «большого огневого наряда» Андрея Виниуса. О нем Петр гневно писал из Шлиссельбургской крепости в Преображенское князю-кесарю Ромодановскому:
«Извествую, что здесь великая недовозка алтиллерии есть… отчего нам здесь великая остановка делу нашему будет, без чего и починать нельзя; о чем я сам многажды говорил Виниусу, который отпотчивал меня московским тотчасом. О чем изволь его допросить: для чего так делается такое главное дело с таким небрежением, которое тысячи его головы дороже? Изволь, как мочно, исправлять».
Ох, уж этот «московский тотчас». К кому бы Петр ни обращался, он всегда слышал покорное: «Тотчас будет исполнено». «Тотчас», «тотчас»… Но на поверку оказывалось, что дело не только не сделано, но и не начато. Дорогое время уходило. В таком разе бомбардирский капитан свирепел, яростно искал свою суковатую дубину, невзирая на чин и возраст, хватал провинившихся за шиворот…
В верховье Невы с весны вдруг повернуло на зиму. Шлиссельбургскую крепость чуть не по край стен занесло снегом. Два дня не отправляли почту, невозможно было выйти за ворота. Хатенку, стоявшую на открытом месте, на берегу острова, пришлось раскапывать и выводить из нее людей через крышу.
Потом снова повеяло теплом. На озере загудел лед. Он вздыбился, набух. Но все еще не мог тронуться в Неву. Весна-северяночка приходит на Ладогу несмелой поступью, скупая на тепло и ласку. На озере еще белым-бело, а по небу уж погуливают ясные зорьки. Серая облачная шуба то здесь, то там разлезается, и вдруг проглянет такая чистая, самоцветная голубизна, что залюбуешься ею.
Девически робка и тиха весна в приневском крае. Но наступит срок, она набирает силу, и тогда в громах и грозах, без удержу бурно сбрасывает с себя ледяной панцирь, все ломает, все крушит; Нева могуче выливается из берегов.
У старых стен крепости солдаты вглядываются в своенравную красавицу Ладогу. Вспоминают свои деревеньки на Костромщине, Тверщине, Рязанщине. Находят похожее и несхожее. А ведь та же родимая земля. Этот-то островок на Неве, с которого недавно спихнули врага, еще и подороже будет, омытый кровью. Думают солдаты: что там за серыми, зыбкими далями? Какие походы? Какие баталии?..
Самое большое событие произошло на острове перед началом ледохода. Тяжелые сани с драгунским конвоем пробирались к Шлиссельбургу по льду; над ним местами уже плескалась вода. Возле острова быстрое течение размыло лед. Он держался только в правой протоке. Сани заносило на широких полозьях. Кони прядали ушами. Копыта звенели, как по стеклу. Драгуны спешились и шли с жердями в руках. Поблизости от крепости лед начал прогибаться и расходиться длинной трещиной. Возница дико гикнул, взмахнул вожжами — и сани на плаву вынесло на твердую землю.
В ту же минуту остров вместе с башнями и стенами вздрогнул. На озере словно сотня пушек ударила. Лед пошел в Неву.
В только что прибывших санях находился железный сундук с казной. Из Москвы прислали гарнизону Орешка государево жалованье.
Платили его раз в год. За прошлое. Солдатская жизнь вперед незнаема.
Росписная ведомость походила на кладбище: сплошь кресты. Грамотных было немного.
Солдаты разглядывали неровно вырубленные медяки. На одной стороне — архангел, вонзивший копье в змея. На другой — под государевым сплетенным вензелем обозначено: «Денга».
Иные, подкинув монету в воздух, ловили ее на лету, совали в карман поближе, до первого кружала. Многие зашивали медяки в полу, сохранности ради. Деньги в мужицком обиходе вещь редкая.
Получил свое жалованье по капитанскому чину и Петр Михайлов — «триста шездесят шесть рублев».
Холстяной мешочек с деньгами капитан перебросил Бухвостову:
— Сбереги.
Любопытствующим солдатам Сергей Леонтьевич за верное рассказывал, что Петр на жалованье живет, «а народные деньги оставляются для государства пользы». Так оно и было. Капитан ел из солдатского котла и носил казенную мундирную одежду…
Начиналось водополье. С края острова на бревенчатых клетях стояли десять недостроенных паузков. Днища были настланы, кривули поставлены. Только бока не всюду обогнуты. Паузки всплыли, закачались на волне. Чтобы не раздавило их льдинами, солдаты кинулись в воду, кто по грудь, кто вплавь. Хватали суда, гнали к острову.
С неделю Шлиссельбургская крепость была отрезана от матерой земли. Но едва очистилась Нева, петровские денщики, нахлестывая коней, умчались по новгородской дороге торопить идущие полки.
Фельдъегерь увез в Москву письмо к Тихону Стрешневу, который ведал набором солдат по всей России.
«Min Herz, — так начиналось письмо, — как ваша милость сие получишь, изволь не медля еще солдат, сверх кои отпущены, тысячи три или больше прислать в добавку, понеже при сей школе много учеников умирает; того для не добро голову чесать, когда зубы выломаны из гребня.
Piter,
из Шлютельбурга».
Первый конный едва отъехал — за ним скачет другой; туда же в Москву, к тому же Стрешневу, мчит письмо вовсе краткое.
«Присылай, что больше лутче».
Петр бесконечно зол. Волком глядит на сотоварищей. Вплотную надвинулась весна, а к кампании ничего не готово.
Половина назначенных к бою пушек — в крепости, а другая половина застряла в грязи где-то на Волхове. Порох потопили, переправляясь через разлитые реки. Хлеба нехватка, того и гляди голодать начнут. Некормленный солдат в баталию не гож. Лекаря еще из Москвы не выехали, а тут от болотной гнили и стужи мрет народ. Донская низовая конница не пришла, и где она — неизвестно…
Разленились за зиму. Не выбраться из берлог. Увальни. Лежебоки.
Офицеры стараются не попадаться на глаза бомбардирскому капитану. Он вышагивает по острову из конца в конец мрачный, неразговорчивый.
С кем начинать кампанию?
Кому поведать о великих надеждах этой весны?
Ведь до моря-то осталось верст шестьдесят, вниз по Неве, к устью. Всего-навсего — шестьдесят!
Легкими эти версты не будут.
В низовье высятся стены шведской крепости Ниеншанц.
Какие там у врага войска? Велика ли артиллерия? Готовы ли к осадному бою? После падения Нотебурга за зиму шведы могли сделать многое — войска ввести и валы нарастить.
Десятки вопросов. Ни одного ответа. Слишком мало известно о Ниеншанце. В потайных тетрадях записана толща стен крепости и примерное начертание бастионного рубежа. Записана глубина у корабельной пристани на речке Охте, там, где она впадает в Неву. Добрая глубина. Корабли могут без опасения бросить якоря у самого берега. В тетрадях высчитаны водные и пешие пути к Ниеншанцу от Нарвы, от Выборга[11].
Но все эти записи прошлогодние и позапрошлогодние. Надо же знать, что изменилось в Ниеншанце, что там сейчас!
Крепость сия на самом пороге моря. Шведы будут драться за нее всеми силами.
Бомбардирский капитан, и закрыв глаза, видел необозримое
