– Горыхрыч, а тайну метаморфоз вы нам откроете?
– Да бери, если сможешь. Её никто и не закрывал – всем драконам известна.
– Но мы-то не драконы, – напомнил Шатун. – Кстати, Йаганна Костевна, а вы, случайно, не драконица?
Он спрашивал весело, и только наш абсолютный слух мог уловить, как чуть задержалось дыхание человека в ожидании ответа.
– Нет. Вообще-то я – баба Яга, – так же весело сказала она чистую правду, но люди ей, похоже, не поверили – слишком большое облегчение прозвучало в выдохе Ивана Семёныча.
И ещё Шатун признался, что поверил в версию инопланетных наблюдателей только после того, как я обернулся в «тарелку».
У меня сразу отлегло от сердца. Самую страшную тайну – наше земное происхождение – он сам же и закопал.
Тут ведь что страшно. Если люди поймут, что все драконы – здесь, и никто не слетит со звёзд мстить за погибших под ядерной бомбой – Гнёздам конец. Но если они будут считать нас детьми звёздной цивилизации, владеющей немыслимым могуществом, то вежливо пойдут на контакт с флагом ООН и литаврами. Мы добьёмся дипломатической неприкосновенности, и это будет наша великая победа.
И я знаю – дед и отец мечтали именно о таком будущем, хотя ни один дракон их не поддержал. Все они предпочли недоступные норы и тихую мимикрию, лишь бы не менять уклад, лишь бы не иметь ничего общего с потомками обезьян. Менталитет, блин. В этом и была истинная причина дедова отказа от трона. Зачем драконам такой царь, чьи устремления противоположны всему укладу нашей жизни?
Как бы ни сложилась судьба драконов, я этого уже не увижу, если верить Йаге.
А вот не верю! Подумаешь, ведьма нагадала. Королева. Да я тоже крутой дракон – потомок бога Велеса и правнук царя! А все цари – чародеи.
Кажется, тут кто-то хотел медитировать? Срочно за дело!
Я приотстал от ладьи, дабы не впадать в соблазн подслушивания.
Близилась полночь. По моим грандиозным планам, я сейчас должен рыться среди принцесс на Рублёвке, мучаясь выбором качественной кандидатуры.
Я нашёл взглядом созвездие Дракона, плывшего между Малой и Большой Медведицей. Вот так и мне приходится разрываться между долгом и сердцем. Между кровной ротой и Ларикой. И ещё я, дракон, поклялся в братстве с людьми. А потом спокойно позволил тонуть побратиму. Хотя дурак сам в воду прыгнул. Вот зачем он полез, скажи мне, Великий Дракон?
А если бы при мне какая-то подозрительная женщина в старинной пуленепробиваемой лодье похищала брата, пусть даже не родного, а названного, пусть даже не дракона, а человека – я бы прыгнул?
Нет. И ни один дракон меня не осудит. У меня рота. И все мы, драконы, такие. Ротный долг превыше родственного. Не клянись – и не будешь проклят. Надо мной висит очередной меч клятвенного долга и держится на капле моей крови в чаше сурьи, и собственная плоть толкает меня, жжёт, бунтует, если я уклоняюсь от ротного пути. Кончится срок – и меч сорвётся. И все брезгливо скажут: «Шёл на смерть – нашёл погибель»[11].
Гибель страшна – это конец неправедной жизни, сгибание в кольцо змеи, в бессмысленную муку уробороса[12].
Смерть праведна, ибо означает, что дракон отдал все земные долги и его кровь первозданно чиста для Пути Великого Ме. Идущий на смерть идёт в вечную жизнь богов. Идущий на гибель сворачивает с него, чтобы вечно гнить заживо в подземном царстве дракона Лу, пожирая и одновременно порождая самоё себя.
Но страшнее гибели – предать всех живших до тебя от начала времён, потому что в тебе память рода, и с тобой она может кончиться.
А вот человек прыгнул. И Дима готов был вернуться к бандитам в обмен на Ларику. Почему? Ведь он на смерть шёл без всяких клятв. Что ему до чуждой нелюди, монстра, когда его родная сестра в опасности?
Никогда не понять мне логику людей. Никогда.
Или виной тому опять мой раздвоенный язык, шлёпнувший байку об инопланетянах, и земляне ведут себя как хозяева дома, где гость не должен быть обижен? Дракон бы так и поступил. А если я скажу правду, что тогда? А тут и проверять нечего. Люди не станут делить планету с кем бы то ни было – это мы уже проходили.
Тьфу, я же медитирую вроде как…
Великий Ме! Как я устал! Вся наша мимикрия – сплошное враньё ради выживания. Как я хочу, чтоб хотя бы один человек на Земле знал – мы такие же родные этому миру, как и люди. Я хочу свободно летать в этом небе, и не бояться тех, кто ненавидит нас, потому что они тоже боятся.
Лодья причалила к берегу около полуночи, когда я совсем оцепенел в холодной воде и чувствовал себя натуральным бревном, то есть, ничего не чувствовал, ни внешнего мира, ни внутреннего.
И к лучшему. Когда в центре плота вспыхнул огонь, боль появилась не сразу.
Первая мысль была – меня разыскал-таки плазмоид царевича Хроса с вестью о Ларике. Вторая – наконец-то гроза, и Великий Ме одним росчерком решил все мои проблемы.
Не в силах бороться с охватившим тело пламенем, я ушел под воду. В ад. Вода, соединившись с чёрной, хлещущей из раны кровью, начала гореть.
Рядом что-то рвануло, вздыбив реку. На боевой плазменный шар это уже не было похоже. Боль вышвырнула меня на клочок песка под крутым берегом. Иноформу я удержал. На брёвна плота посыпались тельца оглушённых взрывом рыб. Дракон есть дракон. Вознеся молитву погибшим безымянным, я встроил уже ненужную им плоть в свою, затягивая рану.
Вспышек было слишком много, и они прицельно сосредоточились на лодье. Стреляли с берега и с окруживших деда моторных лодок. Засаду бандиты устроили сразу за резким поворотом реки, огибавшей высокий мыс, и ударили со всех сторон. Рыкнул гранатомёт. В боку лодьи засквозила дыра, судно накренилось, задрав нос к небесам. И я представить не мог, какими усилиями Горыхрыч сдерживает крик боли. Тоже блокирует нервные окончания? Если отсечь слишком много – паралич станет необратим.
Семёныч и Дима, спрятавшись за бортом, отстреливались, но не долго – из пистолета много не постреляешь. Почему дед не покарает напавших? Он же может одним плевком разнести гранатомёт на берегу.
Сквозь грохот донеслось:
– … окружен. Сдавайся, Шатун.
– А ты возьми меня, сволочь!
Внезапно одна из лодок перевернулась, подкинутая хвостом сома-гиганта. На высыпавшихся в воду людей накинулись щуки. Двум оставшимся моторкам стало не до стрельбы: спасали тонущих братков.
Гранатомёт замолчал, и я услышал истошный кабаний визг. Как Прося оказался на берегу? Или это ещё один дракабан Йаги?
Визг стих, и оглушительная тишина чёрной смолой залила мир. Я услышал шорох шин по траве. Кто-то подъехал к бандитам на берегу, хлопнула дверца машины.
– Ну что, Шатун? – громкий мужской голос слетел с нависшей надо мной кручи. По характерному тембру я узнал бизнесмена с родинкой-подковой на шее и лицом более жёстким, чем даже у Семёныча. Слабо щёлкнула зажигалка – говоривший прикурил. – Видишь, как быстро всё меняется в нашем мире. Недавно ты меня держал под прицелом, теперь я тебя. Неужели ты думал, что какой-то капитанишка сможет нас задержать? Нас!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
