Вальхурт быстро прошёл по опушке к свободному грибу рядом с Хадыром.
– Давно ты здесь? – спросил он негромко, забравшись на пухлую шляпку.
– Третий день, – одними губами ответил Хадыр, не поворачиваясь.
– Что нового? Что в Сангате?
– Чила вышла замуж за Собарка и во время обряда ухитрилась подвернуть ногу. Я уезжал – она еще с падуном ходила. Вилару вчера приснилось слово «шикарность». Заману что-то не очень, а мне понравилось. Сочное такое, блестящее. А сегодня ему, видишь, фуд желаний привиделся. Странно, вроде старый уже, а всё каждый день снится что-нибудь…
– … гостя нашего Вальхурта – сына Штирта, родом из деревни Басра!
Кивки, приветствия, ясные небеса.
– …Мне сегодня тоже слово пришло, – добавил Хадыр. – Услышишь – упадёшь. Моя очередь уже совсем…
Его речь перекрыл зычный голос одной из сиделиц:
– …Спешу обрадовать вас, сидельцы Гибоо и люд колесный: я несу вам новое слово, прилетевшее ко мне с ночной песней.
Поляна затихла, напрягая слух.
– Мимикрия! – изрекла женщина, и грибы заурчали разноголосо, пробуя на зуб сочетание звуков. Хадыр и Вальхурт переглянулись: не то.
– Добрая дочь Мегурта, – приподнялся на своём ложе Урбар, сын головы. – Я не хотел бы огорчать тебя, но не впервые подобное прозвучало в поднебесном мире. Пришедшее к тебе сегодня слово, увы, существует на самом деле. Лишь немногие могут, порывшись в сумах своей памяти, вычерпать оттуда его точный смысл. Если я только не ошибаюсь, мимикрия – это особое искусство управления собственным лицом, с помощью которого можно, ничтожно изменив улыбку, выражение глаз и прочее, придать лицу форму лица совершенно чужого и не похожего на настоящее. Это древнее умение давно утеряно и, видимо, ушло безвозвратно…
Хадыр замер, ожидая разрешения говорить. Вальхурт, чувствуя, что у друга запасено действительно нечто необычное, напряжённо смотрел ему в затылок.
– Желает ли что-либо сказать наш гость из деревни Сангат добрый Хадыр, сын Говора? – Заман приглашающе взмахнул рукой.
– Достопочтенные сидельцы славной деревни Гибоо, – начал Хадыр. – Не однажды и не дважды колесачи находили на этой поляне ночлег и пищу – кому как не вам знать об этом. Много раз и меня дорога вела в деревню Гибоо, ведь я скитаюсь по миру и принадлежу к колесному люду. И как же приятно предвкушать в пути, что впереди тебя ждёт и гриб, и фуд, и тёплое приветствие добрых сидельцев. Это было так, так это и сейчас. И порой меня захлёстывало чувство стыда – ведь до сих пор не находилось способа отблагодарить за терпение и гостеприимство. Но вот настал час, ожидавшийся столь долго. Сегодняшней ночью погонщик ветра Алленторн вдохнул в меня слово, и я счастлив подарить его вам. Надеюсь, что у вас отныне не будет причин назвать любого из колесачей неблагодарным. Слушайте же!
Хадыр судорожно вдохнул воздух, секунду подержал в себе и выдохнул:
– Скала.
На несколько мгновений тишина затопила грибную поляну и вдруг лопнула, прорванная густым гулом восхищения.
Хадыр, сияя, обернулся к Вальхурту. Тот лишь ошарашенно развёл руками.
Удача, подумал Хадыр. Коротко и неповторимо. Все вокруг завидуют – и я бы завидовал тоже.
Вальхурт облизал ссохшиеся губы.
На другом краю деревни какая-то старуха, смуглая и костлявая, шепелявила, обращаясь к соседке:
– Я ж говорю – говоровская кровь! Такой сын – это счастье, счастье, говорю я тебе. Одна беда – сквозняк в голове. И что его тянет к колесачам?..
* * *
Настал сиреневый час, когда солнце ещё хватается за горизонт, а на востоке начинает слабо поблескивать Дорога Алленторна.
– Я завтра ухожу, – говорил Хадыр, глядя куда-то сквозь деревья. – Нет больше смысла ждать. Я знаю, как надо идти. До красного часа солнце должно быть справа, после – слева. Я почти уверен: Пустые Земли не так уж далеко. Но нужен твой совет: с какой дороги лучше сворачивать – с той, которая идёт на Арбу, или с той, что на Папирус? Ты ведь знаешь расположение деревень.
Вальхурт кивнул. Они вышагивали плечом к плечу по краю поляны, под их ступнями проседал пух. Вездесущие дети, занятые незнакомой игрой, не обращали внимания на колесных людей.
– Знаю. И не только их расположение. Теперь я знаю, сколько человек обитает в нашей половине мира. Абсолютно точно.
– О, прости! Я совсем забыл, что Арба – последняя деревня в твоем путешествии. И скольких же ты насчитал?
Вальхурт усмехнулся:
– Восемьдесят шесть сотен тридцать три. И еще восемнадцать женщин ждут детей. Как ты думаешь, достаточно раз в полгода объезжать мир, все сотню семь селений, чтобы не запустить подсчёты?
– Немного ты себе оставил времени на сидячую жизнь.
– А что делать в Басре? Ты же сам больше одной луны на месте не высидишь.
– Ну почему же! Раньше мог. Это ты с семи лет на колёсах, а я первый раз уехал из Сангата в восемнадцать. Да, ещё вот что. По идее, Вальхурт, сейчас ты держишь в руках…
Откуда-то сбоку вдруг вынырнул Вилар и подскочил к Вальхурту.
– Сын Штирта, я хочу сделать тебе приятное и поэтому смею надеяться, что сын Говора простит меня за вторжение в вашу беседу.
Хадыр хотел отойти, но Вилар молча удержал его за руку.
– Выслушай меня, сын Штирта, и время уйдёт не напрасно. Если не считать твоего приезда в Гибоо третьего дня, ты не был у нас больше четырёх лун. И это приводит в уныние не только добрых сидельцев нашей славной деревни. Я просто откажусь поверить, если ты попытаешься убедить меня в том, что твоё длительное отсутствие не стало источником огорчения для тебя самого, – ведь за эти дни много слов и снов появилось в Гибоо, и все они ускользнули от твоих ушей. Как ты знаешь, сын Штирта, в ночи высокой луны сон покидает меня. И я предпочёл использовать это со всех точек зрения бесполезное время на дело, которое принесло бы удовольствие тебе и удовлетворение мне. Занятие моё не ново – восемь строф удалось мне сложить за четыре ночи, и я начинил их словами, ранее тобою не слышанными, кои были рождены за время твоего отсутствия.
Вальхурт заулыбался – он любил сюрпризы. Кто мог ждать стихов от престарелого сидельца?
– Я рад буду выслушать тебя, почтенный Вилар.
Старик покраснел, сморщился, немного помедлил и начал читать:
– И снова приходит в селеньеСын Штирта, скиталец Вальхурт.Он – пуля, он скор, как печенье,Таинственен, как каракурт.Колёса его колесницы…
Вилар вдруг оборвал речь, пустым взглядом упёршись в небо. На его лице прорисовалась тоска, и он объявил, что – невероятно! – забыл вторую строчку второй строфы. А всё потому, что нужно было держать в голове рифму на вальхуртовскую колесницу, – странное слово «птицы», привидевшееся Джамилле прошлой луной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
