Майор набил и зажег трубку и обвел ею вокруг — не только стены, увешанные памятными вещами, рогами и оружием, но и все свои обширные владения, с глухими лесами и сохранившимся феодальным укладом, если вы понимаете, что я хочу сказать. Голосом человека, много страдавшего, но научившегося терпеть, он продолжал:
— Для нее все это не имело цены. Она не могла здесь находиться, хотя врач советовал ей пожить на природе, простой жизнью, говорил, что ей это будет полезно. Но Майре больше нравилось по две недели лежать в больнице и лечить нервы. Нервы! Нервы были ни при чем, обычное похмелье. Соответственный уход и лекарства: морфий, снотворное, черт бы их побрал!.. Простите меня за грубые выражения, — горько сказал он, — но я привык, на войне… а с этой женщиной у меня действительно была адская жизнь. Только здесь, в имении, я и мог скрываться. Вместе с сыном. Я мог бы найти себе занятие в Хельсинки, но я предпочитал тихо жить здесь, а не принимать гостей и наблюдать, как она спивается.
— Госпожа Хартола упомянула, что вы — гм — очень сурово обращались со своей супругой, — негромко заметил Палму.
Майор посмотрел на него с неподдельным удивлением.
— Майре была моей женой. А я — ее мужем!
На это трудно было возразить. Даже Палму, видно, поперхнулся. А майор обвел нас взглядом, полным искренней жалости:
— Вы не понимаете: Майре была из тех женщин, которых нужно пороть. Она нуждалась в дисциплине, в строгой руке. Почему, вы думаете, она вышла за меня замуж? Она надеялась, что хоть таким образом спасется. Но алкоголь делал ее невменяемой. Потом, протрезвев, она становилась покорной, умоляла, просила прощения. Это я, я больше не мог. — Он пожал плечами. Разговор закончился в его пользу. Он высказался. И теперь бодро встал. — До чая еще есть время, — заметил он. — Как вы смотрите на то, чтобы немного пройтись, пока нам поджаривают хлеб на английский манер — я люблю такой! Я охотно покажу вам свои владения. Я сам собирался сходить на свое строительство, к Орлиному гнезду. До сумерек. Посмотреть, затвердел ли бетон. Мы буквально вчера заложили фундамент. И замуровали в него наши семейные документы, согласно традиции. Поэтому я так и торопился вернуться из города.
Майор Ваденблик выглядел совершенно другим человеком. Его лицо выражало живой интерес и неподдельное радушие. Он был владельцем замка, а мы его гостями. Разумеется, отказать хозяину нельзя.
И мы отправились. Майор продемонстрировал нам хлев и конюшню, к счастью, только снаружи. Обе постройки были новехонькие и оборудованы по последнему слову техники. Потом силосные башни и навозохранилище. Денег сюда было вложено уйма. Потом мы взбирались на прибрежный утес, вдоль только недавно проложенной дороги. Майор с удовольствием рассказывал:
— Едва ли вы можете себе представить, сколько приходится платить, если хочешь создать первоклассное хозяйство. Строительство, дренаж, оборудование… Приличных рабочих днем с огнем не сыщешь. Поместье я получил разваленное, разграбленное государством, с вырубленными лесами, заложенной землей и всем, что на ней находится. Теперь я постепенно прикупаю землю, как только представляется возможность. Трудно поверить, но когда-то границы этих владений совпадали с границами волости. Но крестьяне, эти старики, не хотят продавать! Сидят в своих малахаях и брюзжат. Ничего, у меня на них управа найдется!
Он легко шел вверх, ничуть не задыхаясь. Палму пыхтел, останавливался, чтобы отдышаться, и держался за колено. Майор презрительно поглядывал на него. С крутого склона открывался великолепный вид на море. Ближе к берегу несколько диких островов, дальше скалистые островки, а еще дальше, насколько хватало глаз, открытое море, окрашенное заходящим солнцем. Наверху ветер дул немилосердно. Море сердито гнало увенчанные барашками волны прямо на прибрежные камни.
Майор любовно указал на точку повыше — там был заложен фундамент его Орлиного гнезда, его крепости. Бетон уже подсох и посветлел, приготовленный тес лежал на месте.
— Я сначала думал о необработанном граните, — с сожалением в голосе сказал майор. — Как стены в Свеаборге. Но выходило очень дорого, так что дом будет деревянным. Врубимся в скалу, чтобы никакие бури не снесли. Зато семейные документы мы уже вмуровали в фундамент… Смотрите здесь под ноги! Осторожнее, тут скользкая тропинка.
Он повел нас по глубокой расселине, откуда крутая тропинка и вековые каменные ступени вели вниз, спускаясь метров на десять, к плоскому выступу. Внизу, головокружительно далеко, бились об острые камни волны. Ветер сдул мою шляпу. Палму не решился подходить к краю и стоял у самой скалы, укрываясь от ветра и обеими руками держась за надежную опору.
— Это излюбленное место Анникки, — пояснил нам майор. — Даже у меня, черт возьми, иногда кружится голова, но Анникка просто обожает это место. Конечно, здесь будет надежный парапет. Тоже врубленный в скалу. Каменный стол и скамьи. Вот здесь мой предок поджидал корабли, уходящие в открытое море. Он был невидим, сливался со скалой и прятался в расселине. Береговой разбойник, если называть вещи своими именами. Что ж, время времени рознь. Потом уже многие из моих предков плавали на финско-шведских судах. Один был капером. Но это позже, в другое время, более утонченное. А тогда мужчина был мужчиной и порядок был порядком. И никого не жалели. Как море — оно тоже никого не жалеет. — Он задумчиво посмотрел вдаль. — Что за гнусная теперь жизнь! Время мудаков. Даже в армии. Вы, наверно, сами знаете. Но все равно, и теперь сила есть сила. И времена ведь могут измениться. А хозяева и господа всегда остаются хозяевами и господами.
Мы стали выбираться назад. Майор Ваденблик шел впереди, как и положено хозяину и господину. Кокки, улучив момент, шепнул мне на ухо:
— Слушай, этот человек — сумасшедший!
— Не знаю, — честно сказал я.
— Если нет, — решительно сказал Кокки, — то у меня возникает сильнейшее желание проголосовать за коммунистическую партию!
В полном молчании мы вернулись в господский дом. Стол к чаю был красиво сервирован в кабинете майора. Китайские чашки, гренки и джем, горячие булочки. Пахло необыкновенно вкусно. Майор извинился и попросил позволения удалиться. «На одну минуту!» — сказал он и отправился наверх. Палму плотно прикрыл за ним дверь.
— Будь добр, — обратился он ко мне, — забери женщину, ну барышню эту. Вместе с нами, сразу после чая. Отвезем ее и допросим. Послушайся меня хоть на этот раз, серьезно прошу тебя!
— Ты спятил! — разозлился я. — У нас же нет никакой, самой завалящей бумаги! Майор поднимет на ноги всех!
Кокки стоял возле стены и почтительно разглядывал коллекцию оружия. Отнюдь не только старинного. Большинство было исправным и годным к употреблению. Охотничье ружье, бельгийский дробовик, самой лучшей марки, еще ряд ружей. Кокки заинтересовался самым крупным.
— Это что — на слонов? — спросил он. — Не хватает только выбеленных черепов с пулевыми дырками во лбу и датами. И тигриной шкуры на полу. Этому майору только тигров и выслеживать! — Говоря это, Кокки медленно подвигался к двери. — А между прочим, — заметил он, — барышня Анникка Мелконен сняла со своего счета в пятницу вечером полтора миллиона марок — за один раз наличными. Прежде за ней такого не водилось.
— Три с половиной да полтора — вот вам и пять, — посчитал Палму. — Пять миллионов. Такой, значит, был уговор. Эту сумму старик Нордберг и называл девушке.
— Это еще не дает мне оснований… — начал я, но тут Кокки бесшумно прыгнул к двери и распахнул ее.
Мальчик вскрикнул от боли и зажал руками голову. В это же время показался майор, широкими шагами спускавшийся со второго этажа. Лицо у него побагровело и не сулило ничего доброго.
— Ты опять шпионишь под дверью, Эрик! — закричал он и ударил сына. — Черт меня возьми, если я не устрою тебе сегодня хорошую взбучку! Как ты смеешь вести себя так, негодный мальчишка! Да еще при чужих людях!
Мальчик вспыхнул. От боли и ярости его темные глаза наполнились слезами, он сжал зубы так, что мы явственно услышали скрежет. Но промолчал.
— Иди в свою комнату и сиди там. — Майор развернул сына за плечи, но голос его смягчился. — Я приду и поговорю с тобой, когда гости уедут. Тебя нужно учить, Эрик!
Мальчик ушел. Майор вошел в кабинет и принялся разливать чай. Даже не извинившись за инцидент! И первым положил себе сахар и сливки. Как будто так и надо. Мы пили чай, но мне кусок в горло не шел. Хотя булочки были очень вкусные, и масло на них прямо таяло. Майор, как гостеприимный хозяин, поддерживал разговор — о серых куропатках и пойнтерах.
— Шестнадцатого начинается лосиная охота, — рассказывал он. — Если надумаете приехать, милости просим. Отвлечетесь от своего сыска. Если человек может уложить лося, значит, он кое-что смыслит в охоте. Крупная тварь. Бывает слышно, как пуля входит в него. Это, знаете ли, такое чувство, которое вряд ли вы испытывали… Ах да, — вдруг вспомнил он, — мы же в это время будем за границей, на Канарских островах. Нет, это надо будет отменить. Что мне там делать? Тут стройка в разгаре, да и Анникка простужена… Мы ведь завтра в канцелярии бургомистра заключаем брак, если вы не слышали.
