— Простите, — сказал Палму, — но у нас есть веские основания полагать, что ее жизнь загубил майор Ваденблик — если воспользоваться вашим выражением. А Анникка оказалась очевидцем происшествия. Затем майор Ваденблик устранил и этого единственного свидетеля. Вне всякого сомнения, после того, как получил предупреждение — потому что наш визит к нему был ошибкой. Должен прямо признать — это мой просчет. И майор не хотел полагаться на волю случая: нервы вашей сестры были и в самом деле не в порядке. Это сразу бросалось в глаза.
— И вы можете выступить свидетелями? — заинтересовался Мелконен. — Этого достаточно, чтобы признать завещание недействительным?
К великому сожалению, я должен был ответить отрицательно. Как юрист.
— Но мы приложим все усилия, чтобы привлечь майора Ваденблика к суду по обвинению в убийстве, — сказал я. — У меня нет ни малейшего сомнения, что он убил и другую вашу сестру, свою новую супругу, — сбросил ее в море. Тот же почерк: там — шестой этаж, здесь — выступ скалы. Кроме того, у нас есть серьезные подозрения, что некий пожилой господин, по фамилии Нордберг, видел в телескоп, как майор выталкивал в окно вашу сестру Майре. Этого господина майор тоже убил, когда тот пытался его шантажировать. А Анникка…
Я собирался как раз сообщить о том, что Анникка, со своей стороны, заплатила Нордбергу полтора миллиона, но Палму с такой силой врезал мне по голени, что я охнул и схватился за ногу.
— Что такое? — участливо спросил Мелконен.
— Нашего командира, очевидно, посетила новая идея, — хладнокровно пояснил Палму. — С ним это случается. Но на самом деле он хотел сказать, что нам нужна ваша помощь. В получении некоторых сведений, необходимых для предъявления обвинения в убийстве.
— Это довольно щекотливая ситуация, — заколебался директор-распорядитель. — Он как-никак держатель наших акций. Впрочем… хорошо, именно потому, что у него наши акции… Я постараюсь помочь, чем смогу. Правда, не представляю, в чем может выразиться моя помощь.
— У вас есть влияние, авторитет, — сказал Палму, прямо глядя в глаза Мелконену. — Мы полицейские — мелкие сошки; мы умудряемся исполнять наши должности, получая за это гроши… Так вот: если мы явимся в банк или к адвокату, от нас отделаются пустыми фразами. У нас даже нет формального права обследовать место гибели вашей единокровной сестры. Но если вы дадите нам рекомендацию и пообещаете свою поддержку, например, в банках…
— Безусловно, — охотно согласился Мелконен. — Если вы сумеете посадить этого человека как убийцу, его право наследования автоматически аннулируется, как в случае с Майре. У него не окажется контрольного пакета акций. И в идеале завещание тоже будет признано недействительным. Знаете что: если вы распутаете это кошмарное дело, я хорошо заплачу…
Палму предостерегающе кашлянул. Аарне Мелконен смутился:
— Я хотел сказать, что охотно сделаю пожертвование… ну, хотя бы в ваш сиротский фонд, если он у вас есть…
И в этот счастливый миг меня осенило.
— На хор! — выкрикнул я. — У нас мужской хор. Если можно, на поездку хора в Копенгаген, с концертом. На всех не хватает денег…
— Пустяки, — пренебрежительно отозвался Мелконен. — Сколько вас едет?
По нашим скромным подсчетам, в лучшем случае могли поехать двадцать четыре человека.
— Сорок восемь, — отважно соврал я, сердце у меня выпрыгивало.
— Хоть сто, — пообещал Аарне Мелконен. — Значит, по рукам. Чек получите в тот же день, когда майор Ваденблик окажется за решеткой.
— Дорожные расходы, проживание и все прочее? — спросил я, не веря своим ушам.
— Все! — сделал он широкий жест.
Пожалуй, даже Матисс в эту незабываемую минуту показался мне поблекшим.
Мы спускались на лифте, обитом панелями из дорогого дерева. Я ухватил Палму за лацканы, хорошенько встряхнул и пригрозил:
— Если ты не распутаешь это дело, Палму, прощения не жди! Сам подумай: сто человек! Все! Даже со скромными данными… Да весь Копенгаген задрожит, когда мы в полный голос запоем: «Это земля…»
— Только не в лифте! — ужаснулся Палму и, чуть помолчав, насмешливо заметил: — Подумаешь, несколько человек съездят в Копенгаген! А ты уже готов на уши встать. Из-за таких пустяков! Ты, как всегда, не улавливаешь сути вопроса. Ведь Мелконен в одно прекрасное мгновение станет обладателем всех акций. Ну, почти всех, девяноста процентов. Боже милостивый, да за это он мог подарить городу новое здание для Полицейского управления!
Палму преувеличивал. А может, и нет, кто его знает. Я прикинул.
— Нет, — сказал я, — не получится. Ты забыл о налоге с наследства, он ведь прогрессивный. Тем более тут наследство по боковой линии. Ты даже не представляешь, в какие суммы это выльется. У нас таким образом происходит обобществление. Но тихонько, под шумок. Чтобы дуракам незаметнее было.
Двери лифта открылись.
— Пошли, — коротко сказал Палму.
Мы вернулись к себе. И, ей-богу, мне было приятно сидеть за своим скромным письменным столом в своем скромном кабинетике. С недавно покрашенными чистыми стенами. И на твердом стуле. Правда, Матисса тут не было. Ничего, кроме карты Хельсинки, у меня не висело. Но ведь и язвы желудка я мог не опасаться. И тромба в сердце, наверно, тоже…
Мы погрузились в работу. То бишь Палму и ребята погрузились, а я за них отвечал и их организовывал. Согласно указаниям Палму. Невидимая сила открывала нам все двери — даже банковские сейфы и тайники. Но это я, разумеется, не афишировал. Мне самому не верилось. Даже шеф полиции дивился и ухмылялся себе под нос, слушая, как мы хозяйничали в … — нет, не могу сказать, где. Но он-то должен был знать все — ведь непременно найдется кто-нибудь, кто станет жаловаться, кляузничать и прочее.
Перво-наперво мы насели на Линнанмяки. Но там нам ничего узнать не удалось. Строители даже писка не слышали. Майор некоторое время был с ними и отдавал распоряжения, а потом стал удивляться, куда это задевалась его молодая супруга. Он сам заметил ее — внизу, волны били ее о камни. И сам, рискуя жизнью, спустился по скале за телом своей жены. Их обоих сняли оттуда на лодке. Майор был совершенно сломлен. Рабочие тоже очень печалились. И, качая головами, показывали то место, откуда майор спустился вниз почти по отвесной скале. Вот это настоящий мужчина! Хоть и орет иногда как бешеный, если разозлится. Но они бы ни за какие деньги не полезли вниз!
На площадке, вернее, на выступе скалы никаких следов не осталось. На теле тоже, то есть следов иных повреждений — кроме тех, что были получены в результате падения и действия волн, швырявших тело на скалу, — не было… Майор переживал потерю мужественно.
— Сколько раз я предупреждал ее! — сокрушался он. — Но женщины вообще упрямы, а Анникка тем паче… Если бы она меня послушалась!
Н-да, не везло майору в браке… Как оказалось, он не заставлял жену идти туда, на скалу, это засвидетельствовали строители. Пошла по собственной воле, с гордо поднятой головою.
Гордо поднятой держал голову и майор. Он встречал нас в своем поместье на пороге дома, отечески положив руку на плечо сына. Этот чертенок при виде нас состроил гримасу. А нам ничего не оставалось, как с подобающим видом принести глубокие соболезнования.
В четверг мы провожали на пристани Лююли Хартола, экономку, если вы помните. Трезвая, она была молчалива и смотрела на нас исподлобья. Что она лобызала Палму, она не помнила. Все-таки мы сумели выяснить, что в тот раз, когда Майре Ваденблик чуть не сгорела в постели, майора в городе не было, он находился в имении. Это она, Лююли, почувствовала запах гари, потому что ей не спалось. А госпожа была в таком жалком состоянии, что врач вынужден был дать ей успокоительное.
Известный терапевт, которого мы посетили, нисколько не важничал, немедленно оставил своего пациента и охотно стал отвечать на наши вопросы. Что значит протекция директора-распорядителя Мелконена!
— Совершенно справедливо, — подтвердил он. — Госпожа Ваденблик действительно продолжительное время после периода запоя принимала морфий. Иные средства не помогали. В принципе эти уколы свалят и быка, если назначать большую дозу. Но я, конечно, не назначал: мне нужно было сначала добиться хорошего сна у пациентки, после этого я мог начинать собственно лечение. Как раз в такой период меня и разбудили среди ночи: звонила она сама и плакалась в трубку. Если бы это был кто-то другой, я бы не поехал. Госпожа Ваденблик была прекрасная женщина, в своем роде… Я посидел возле нее, подождал, пока подействует укол. Я никогда не уходил, пока твердо не был уверен, что она заснула. И сигареты я убрал — вынес в соседнюю комнату. Человеку, принявшему морфий, категорически нельзя курить. Но она, по-видимому, проснулась и сама принесла сигареты. Все остальные спали… Однажды она так же вот поднялась вскоре после моего ухода и прокралась к бару. Она сама мне потом призналась… — Доктор поправил очки и внимательно посмотрел на нас. — Да, прекрасная женщина, — повторил он. — Не стоит ее осуждать. Может, это даже к лучшему… Но если бы майор потрудился позвонить мне в тот вечер, уверяю вас, никакого самоубийства не произошло бы. Я сделал бы ей укол, посидел бы рядом, подержал ее за руку, послушал пьяный вздор. Когда вот так сидишь и слушаешь, можно думать о чем угодно. Лично я всегда решаю шахматные задачи. У каждого свои увлечения. Помимо работы, я имею в виду. Но у госпожи Ваденблик увлечений не было. Это ее и убило. Работой для нее была светская жизнь и выпивка. И не было ничего, на что можно было бы отвлечься.
