— Да, конечно, я не хочу ни служить в казармах, ни быть солдатом, я норвежский художник.
Доктор Георги дал мне свою карточку, и я обещал сообщить ему, когда приведу свои дела в порядок и у меня появится постоянный адрес.
Так, одновременно с поступлением в Академию искусств в Мюнхене, я был принят и в эту чернорубашечную армию воинов-дилетантов, чей лозунг звучал так: «Meine Ehre heisst Treue»[29]. И сначала я хочу рассказать об этом.
Мы, несомненно, были дилетантами, среди нас были совсем молодые люди, мои ровесники, и несколько пожилых, которые принимали участие в первой мировой войне и были причастны к военному ремеслу лет пятнадцать-двадцать назад. Несколько месяцев я числился в этом соединении СС-Штурм 8, Мюнхен. И теперь позвольте мне, исходя из личного опыта, полученного пятьдесят пять лет тому назад, объективно описать то СС, с которым я столкнулся, а не то, которое сегодня отождествляют с арестами, пытками и убийствами. Если бы мне довелось пережить нечто подобное, я бы, конечно, ни одного дня не остался в СС-Штурм 8. Мы не имели ничего общего с тем, что позже превратилось в гестапо, чья кровавая история известна всем.
Наша служба заключалась в том, что раз в неделю мы являлись в огромный гимнастический зал, где тренировались поворачиваться «налево» и «направо». Тренировались мы и на свежем воздухе, на огороженном плацу, маршировали широким фронтом и строем. Оружия у нас не было. Инструктором был унтер-офицер из полиции земель. Он получил эту работу, потому что был награжден недавно учрежденным «Блюторденом» — трехцветной лентой, вручаемой случайным людям, если только они маршировали с Гитлером и Людендорфом к Фельдхеррнхаллю — Павильону полководцев — в Мюнхене в 1923 году и были ранены или пострадали еще как-то, когда государственные войска начали стрелять. Он всегда носил этот знак отличия на своей травянисто-зеленой форме и явно гордился им. Вообще он был хороший парень и любил пиво.
Когда началась зима, нам поручили самое мирное занятие, а именно, сбор денег на зимнюю помощь под девизом: «Никто не должен голодать, никто не должен мерзнуть». И мы, усталые, но исполненные чувства долга, бродили по улицам Мюнхена, всегда в сопровождении штурмовика, и звенели своими кружками, невинные, как солдаты Армии Спасения.
Каковыми, конечно, не были. Жестокие методы борьбы и у коммунистов и у национал-социалистов горячо обсуждались, желающие имели возможность принять участия в столкновениях. Что касается меня, я, будучи норвежцем, осмелился сказать, что антисемитизм представляется мне примитивным и что те евреи, с которыми я был знаком, были порядочными людьми. Некоторые со мной соглашались, особенно, если мы оставались наедине, другие — нет. Помню Герберт Глосс, мой старший и ныне еще живущий товарищ сказал однажды:
— Поскольку каждый из нас знает по крайней мере одного приличного еврея, где же тогда все те, кого нельзя считать приличными?
Ответить на это было трудно.
К тому же систематические преследования евреев во время моего пребывания в Мюнхене еще не начались. Я был знаком с молодой еврейской девушкой по имени Эрика Баер. Она говорила, что находится в родстве с всемирно известным боксером Максом Баером. Что едва ли было правдой, однако вызвало большой интерес среди моих товарищей. Только смотри, не женись на ней! — был совет, которым они меня напутствовали.
На деле наше умение маршировать и строиться применили на практике только два раза. Первый раз, когда все мюнхенские подразделения СС-Штурм снабдили факелами и мы прошли парадом перед генералом фон Эппом. Он занимал какой-то пост в организации фронтовиков «Стальхельм», которая теперь была распущена. Генерал стоял вечером на балконе своего дома на Людвигштрассе и принимал наши приветствия. Не знаю, по какому поводу. Наш инструктор, который был заинтересованным зрителем, сказал, что мы шли в хорошем ритме, и остался нами доволен. Мы тоже были довольны и после парада выпили очень много пива.
Второй раз мы понадобились, когда в Мюнхен приехал руководитель Гитлерюгенда, Бальдур фон Ширах, и произнес речь с балкона Фельдхеррнхалля на площади Одеон. Загодя до этого события нас построили плотным строем перед крыльцом этого открытого помпезного павильона, чтобы народные массы «в своем восторге» не могли ворваться туда. Конечно, все это была чистая глупость, но мы простояли там несколько часов.
И тут кое-что произошло, вернее почти кое-что.
Один гаупт-штурмфюрер, который проверял наши ряды, вдруг остановился передо мной — это надо же, чтобы из всех десяти тысяч он выбрал именно меня! — показал на Фельдхеррнхалль и сказал:
— Поднимитесь по лестнице и проверьте, не спрятался ли кто-нибудь там наверху!
Это тоже, конечно, была глупость. Даже мышь не прошмыгнула бы туда на глазах у нескольких тысяч людей, но в нас следовало поддерживать боевой дух, мы должны были чувствовать свое значение, хотя бы только на этот раз.
Тогда я так не думал, я был горд и преисполнен важности от возложенной на меня ответственности. Щелкнув каблуками, я пересек площадь и поднялся по лестнице под устремленным на меня взглядом доброй половины Мюнхена. Я очень боялся споткнуться, это был бы позор; осмотрев каждый уголок и закоулок, каждую колонну и скульптуру, и, выполнив задание, я вернулся на свое место в строю.
— Что я теперь должен сделать? — спросил я своего соседа Герберта. Он засмеялся.
— Быстро подойди к нему и скажи: «Melde nieman oben!»[30]
Мой подвиг тут же забылся, когда руководитель Гитлерюгенда и его свита наконец прибыли на своих машинах.
Но когда через много лет мне случалось пересекать Одеон Плац, при виде Фельдхеррнхалля я невольно вспоминал свою молодость в Мюнхене и впечатления, о которых, несмотря ни на что, не жалею.
Тридцать лет спустя у меня с Полем Рене Гогеном была выставка в Галерее Хеселер, находящейся в пассаже позади Фельдхеррнхалля. Однажды мы с ним стояли на площади и смотрели на это великолепное сооружение в память одной из победоносных войн Германии. Поль — без восторга, я — во власти некого фрейдистского «Wiederholungszwang»[31].
— Давай поднимемся наверх? — предложил я.
— Что-то не хочется, — ответил он.
Я поднялся один. Там никого не было.
Все мои товарищи по Штурм 8 были обычные молодые люди из типичной мелкобуржуазной среды. И все они находились под воздействием призыва: «Верность фюреру». Что на практике чаще всего выражалось в каком-нибудь воззвании на мюнхенском диалекте, который мне сначала было трудно понять. Превыше всего в этой среде ценились лояльность и товарищество. Приятели рассказывали мне о днях до и после 30 июня, о разрыве Гитлера с прежними соратниками, о том, как их вооружили карабинами и держали в состоянии боевой готовности на случай, если придется действовать против штурмовиков, которых было гораздо больше. Это было настоящее товарищество! Да-да, думал я, но был рад, что в тот раз меня с ними не было.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
