Однако в отношениях между этими парнями было что-то симпатичное и человечное, никакой разницы между рядовыми и командирами, кроме количества нашивок и звезд на форме. На дружеские вечера, которые иногда устраивались в большом пивном зале пивоваренного завода Швабингер, приходило и старшее поколение вместе с женами. Все с любезным любопытством поглядывали на мою особу. Похоже, я был единственным иностранцем, с которым им довелось общаться. Некоторые слышали о Гамсуне, но не больше, что было мне по душе и являлось лучшим доказательством того, что Гитлер не искал сторонников среди консервативного высшего класса.
В то время я приобрел двух хороших друзей — Герберта Глосса, которого я уже называл, и Франца Видманна. Оба были выше среднего уровня, говорили на верхненемецком и были студентами. Так же как и я, в СС-Штурм 8 они были рядовыми. Мы держались друг друга не только во время «службы», но бывали вместе в городе, ходили со своими подружками на Октоберфест и на танцы. Герберт работал в фотоателье, Франц еще учился в гимназии. У отца Франца был ресторан в Швабинге.
Однажды Франц познакомился в ресторане с двумя молодыми англичанками и в чем-то им помог. Франц был в форме, что не вызвало у них неприязни, он был стройный, подтянутый и хорошо выглядел. Дамы были красивые, они назвали ему свои имена и сообщили, что остановились в отеле «Байеришер Хоф». Там останавливалась только изысканная публика. Одна из дам дала понять, что ее интересует национал-социализм и что ей хотелось бы познакомиться еще с кем-нибудь из рядовых эсэсовцев. Это звучало как приглашение, и через несколько дней Франц, Герберт и я явились в отель. Она одна приняла нас в своих апартаментах, ее подруга уже уехала.
В своей книге «Человек с моря»{100} я немного писал об этом, но теперь изложу более подробно, потому что это имеет прямое отношение к моей мюнхенской балладе.
Она была высокая и белокурая, не красавица, но очень ухоженная. У нее было молочно-белое лицо и приятная полнота, красивый маленький рот изредка трогала улыбка. Она встретила нас невыразительным взглядом голубых глаз и вялым рукопожатием.
Во время встречи эта флегматичная англичанка казалась иногда высокомерной, но неизменно восторгалась немцами. Ее звали Юнити Митфорд, она была дочерью лорда Ридесдейла, племянницей Черчилля и невесткой фюрера британских фашистов сэра Освалда Мосли.
Словом, весьма важная особа. Интерес к ней Герберта и Франца сразу возрос. У меня же в то время уже была подружка и не было никакого желания заводить роман с такой аристократкой. Однако мне было интересно наблюдать за соперничеством моих товарищей, которые все меньше понимали, как им вести себя, чтобы не нарушить кодекс мужской дружбы.
Меня занимало, зачем она назначила свидание рядовым членам СС, какими были Франц, Герберт и я. Но постепенно, поскольку разговор вертелся вокруг одного и того же, я понял ее намерения. Очевидно, она надеялась, что потянув за ниточку, размотает клубок и достигнет желанной цели: встречи с Адольфом Гитлером.
Многие журналисты и до и после войны писали об отношении Юнити Митфорд к Гитлеру, и о том, что во время войны ее отправили из Германии домой в Англию через Испанию после неудачной попытки самоубийства.
Я же совершенно не помню, чтобы в ней было что-то привлекательное. Мне она запомнилась совсем по другому поводу.
Из-за крысы. К этим тварям я всегда питал и питаю непреодолимое отвращение.
Однажды мисс Митфорд пригласила меня с моей подругой на чашку чая. Очевидно, кто-то из членов нацистской партии рассказал ей об особой позиции моего отца. А может, она узнала об этом от своей старшей сестры, писательницы Нэнси Митфорд, которую я тоже встречал. Вот та была очень красивая и симпатичная, и мне до сих пор жалко, что я мало поговорил с ней. Ее осаждал один английский писатель, фамилии которого я не помню.
Но вернемся к крысе.
Сперва она сидела в клетке. Белая, с красными глазами, большая и жирная. Пока мы сидели к крысе спиной, чай и яблочный штрудель доставляли нам удовольствие. Потом Юнити вынула крысу из клетки, нежно поговорила с ней и пустила ползать по своему телу. Крыса забралась ей на грудь, потом на плечи, обнюхала губы и все лицо. Время от времени Юнити передвигала ее с места на место, нажимала на ее толстый живот, и тогда крыса пищала…
Юнити хорошо говорила по-немецки, но с заметным английским акцентом. Она часто повторяла: «Ich liebe den Fürer!»[32] Достав увеличенную фотографию Гитлера, она долго смотрела на нее своими блеклыми голубыми глазами. Нам казалось, что у этой, с виду бесчувственной женщины, была в жизни одна любовь — крыса, и одна страсть — Гитлер.
Я не провожу никаких извращенных параллелей. Как бы там ни было, она оказалась в числе многих женщин, которые в пору величия фюрера не устояли перед его показным обаянием. Но из-за ее происхождения ей и ее семье пришлось дорого заплатить за это.
А мои приятели, Герберт и Франц, еще какое-то время косо смотрели друг на друга, безрезультатно пытаясь завести роман с мисс Митфорд. Постепенно они успокоились, и все пошло своим чередом, пока судьба не развела нас всех в разные стороны. Франц погиб на Балканах, Герберт жив до сих пор, по-моему мы с ним единственные из Штурм 8, кто остался в живых. Каждое Рождество мы обмениваемся короткими приветствиями. Мы и без слов знаем, что большая часть жизни уже прожита, но каждому определен его срок.
23
Осенью 1934 года я начал заниматься в Академии художеств у Улафа Гулбранссона. Там был еще один норвежец, Коре Грувен из Трондхейма. Стоя у мольберта в своем рабочем халате, он приветствовал меня легкой улыбкой. Он был приверженцем учения Дюбвада Брохманна, упрямым индивидуалистом, и ему не нравилась моя эсэсовская форма. Тем не менее, позже мы с ним стали близкими друзьями, несмотря на мою форму.
И раз уж я заговорил об этом, скажу в последний раз.
Учась в Академии я вскоре понял, что художник и эсэсовская форма несовместимы, форма и деятельность противоречили друг другу. Со временем я на это насмотрелся, и в тот день, когда я вышел из партии и вернул форму и все мое военное снаряжение в контору унтер-штурмфюрера Вайгерта, я испытал огромное облегчение. Я по-хорошему расстался с Вайгертом и со всеми своими товарищами, которые, безусловно, считали немного странным, что в их ряды залетела заморская птица. Мое особое мнение и намеки были не в счет, ведь я был иностранец. Надо сказать, что среди этих парней было мало культурных людей, или хотя бы интересующихся политикой. Им нравилось маршировать, чувствовать себя членами некоего единого братства, говорить о спорте и выпивать вместе по кружке пива. Я много раз думал о них, совсем молодых и постарше, которые через несколько лет угодили в водоворот гитлеровской войны. Они безрассудно носили камни на сооружение Рейха, и оказались под ними, когда он рухнул.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
