Среди его почитателей Маша заметила румяного шумного старика с крашеными волосами, в белом измятом костюме, в красном шелковом шарфе на шее. Шарф ему мешал, постоянно съезжал, концы его попадали в чужие стаканы. Старик успел много выпить, уронил бутерброд с семгой на белые брюки и размазал масло так, что образовалось жирное пятно. Администратор побежала за солью, кто-то советовал залить пятно водкой, кто-то – натереть мылом. Было много шума и суеты, старик чуть не плакал, так жаль ему было новых брюк.
Маше стало грустно. Она узнала режиссера Дмитриева. Пьяненький старец с крашеными волосами двадцать лет назад снимал любимые фильмы ее детства. Для нескольких поколений герои его лирических комедий стали чем-то вроде близких родственников. До сих пор, если показывали его кино по какому-нибудь телеканалу, Маша застревала у экрана, забывая обо всем, хотя знала почти наизусть каждый кадр, каждую реплику.
До эфира осталось десять минут. Из гримерной явился Рязанцев, накрашенный и грустный. Он подсел к Маше, отказался от кофе, закурил.
В гостиной было два гигантских телеэкрана. Шли криминальные новости. В основном говорили о пожарах в Подмосковье. После рекламной паузы стали показывать репортаж из московской больницы. Корреспондент был в белом халате, в марлевой маске, тараторил с сильной одышкой:
– Всего пару часов назад сюда привезли девушку, которая случайно оказалась на территории пожара и чудом уцелела. Ее подобрала жительница деревни Кисловка, Московской области.
В кадре появилось изможденное, испуганное лицо. Темные длинные волосы разметались по подушке. Корреспондент наклонился, поднес микрофон к губам девушки.
– Как вас зовут?
За кадром послышался резкий строгий голос:
– Я же объясняла, она не может говорить! У нее тяжелый посттравматический шок, афония.
Камера уперлась в лицо, закрытое маской. Корреспондент представил доктора: Агапова Вера Ивановна
– Известно, что девушка живет в Москве, ей семнадцать лет, – сказала Агапова, – больше мы пока ничего не знаем. Она молчит и даже написать ничего не может. Сильно обожжены кисти рук. Никаких документов. Состояние средней тяжести. Нам необходимо связаться с кем-то из ее близких.
Камера вернулась к девушке.
Никто в гостиной не смотрел криминальные новости, все были заняты собой и друг другом. Маша обратила внимание на сюжет лишь потому, что вдруг зафиксировала дикое напряжение Приза. Он замер, замолчал на полуслове, вперился в экран и принялся ожесточенно дергать себя за левый мизинец.
– Да, это ужасно! Бедная девочка, – мельком заметила пожилая актриса, – кстати, Вова, вот вам неплохой вариант для следующего экстремального шоу. Лесной пожар, бег трусцой по тлеющим торфяникам.
Маша не сводила глаз с лица Приза. Что-то было не так. Вонь от его ног резко усилилась. Он вспотел. Мутные струйки бежали по слою грима. Ворот футболки потемнел. И вдруг рядом послышалось тяжелое, хриплое дыхание. Режиссер Дмитриев прошептал:
– Вася! – и тут же закашлялся, лицо его побагровело, из глаз брызнули слезы.
Всего минуту назад он уселся в кресло возле Маши, администратор, опустившись на корточки, аккуратно сыпала соль на жирное пятно на его брюках.
– Если вы узнали эту девушку, если вам что-то о ней известно, пожалуйста, звоните по телефону… – корреспондент дважды повторил номер.
– Это Васюша, – сказал Дмитриев, – внучка моя, Грачева Василиса Игоревна. Господи, Вася, деточка!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Утренний телефонный звонок выдернул Григорьева из душа.
– Доброе утро, Андрей, – прозвучал в трубке радостный голос Генриха Рейча, – вы хорошо выспались? Я вас не слишком утомил вчера?
– Доброе утро, Генрих. Все в порядке.
– Я вас ни от чего не отвлекаю?
– Нет, Генрих.
Мокрый голый Григорьев, в клочьях мыльной пены, стоял посреди номера, кутался в полотенце. На синем ковровом покрытии под его ногами медленно расползалась лужа.
– Через час я иду в свой магазин. Буду рад вас видеть. Впрочем, если вы устали от меня, можем отложить разговор до лучших времен.
– Ну что вы, Генрих. Я совсем не устал. Я отлично выспался и готов продолжить.
– В подвале? – ехидно спросил Рейч.
– Где скажете, – ответил Григорьев.
Было одиннадцать утра. Гостиничный завтрак он проспал. До магазина Рейча всего полчаса ходьбы. Он решил не вызывать такси, не спеша прогуляться, по дороге перекусить. На перекрестке у небольшого сквера сидела компания пожилых панков в окружении десятка собак. Собаки спали, панки пили пиво, жевали сосиски, лениво окликали прохожих, просили милостыню. У одного, самого толстого, голого по пояс, все тело было унизано крупными канцелярскими скрепками. Они гроздьями свисали с ушей, с ноздрей, с бровей, торчали в сосках и в пупке. Григорьев на ходу бросил мелочь в пластиковый стакан и чуть не врезался в рекламный столб, но успел остановиться. Прямо на него со столба смотрел усатый Сталин.
– Господи, твоя воля! – прошептал Андрей Евгеньевич.
Это была всего лишь реклама выставки советского плаката. Такой же Сталин украшал забор стройплощадки в следующем квартале, бетонную стену, газетный ларек. В кафе, куда зашел Григорьев, за соседним столиком девушка читала тонкий журнал. На обложке красовался он же, родимый, усатый.
«Своего усатого они уже ни за что не расклеят по всему городу, а нашего – можно», – с раздражением подумал Григорьев.
К магазину он подошел к половине первого. Ювелир из лавки напротив приветливо помахал ему рукой, как старому знакомому.
У витрины Рейча стоял толстый лысый молодой человек в шортах из звездно-полосатого американского флага, в майке, на которой фотографически точно был запечатлен голый женский торс, от шеи до начала бедер. Когда Григорьев взялся за дверную ручку, молодой человек повернулся к нему, выбросил вперед правую руку, громким петушиным голосом крикнул «Хайль Гитлер!» и убежал, сотрясая широкой звездно-полосатой задницей;
Тихо звякнул дверной колокольчик. Дверь открылась.
– У нас здесь много психов, – сказал Рейч, – проходите, будьте как дома.
В первом зале были покупатели, две пожилые, спортивного вида дамы копались в коробках со старыми открытками. Был и продавец, парень лет тридцати. Он стоял на стремянке, искал что-то на верхних полках.
– Карл, я уйду, через полтора часа можешь закрываться на перерыв, – сказал Рейч. Продавец молча кивнул.
– Не хочу вас опять мучить в подвале, – Рейч улыбнулся, – пойдемте ко мне домой. То, за чем вы приехали, вероятно, там, а не здесь.
– Очень интересно, – хмыкнул Григорьев, – откуда вы знаете, за чем я приехал? Мы до сих пор не говорили на эту тему.
– Я догадываюсь. Хотя, могу и ошибаться. Пойдемте, Андрей. В любом случае дома лучше, чем в подвале.
Григорьев не стал спорить. Дом Рейча находился через пару кварталов, они дошли за пять минут. По дороге им попалось несколько плакатов со Сталиным.
– Неприятно?—спросил Рейч, кивнув на рекламную тумбу.
– А вам?
– Мне все равно. Это же Сталин, а не Гитлер.
– Конечно, – огрызнулся Григорьев, – это наш людоед, а не ваш.
– Смотрите, как вас задело, – засмеялся Рейч, – знаете, в чем главная проблема русских? Вы до сих пор переживаете опыт своего тоталитаризма как жертвы, тем самым полностью снимая с себя ответственность. Мы, немцы, наоборот, считаем себя виновниками своего Национального кошмара.
– Гитлер пришел к власти через выборы, немцы за него дружно проголосовали. А Сталина Россия не выбирала. Он взял власть, прокрутив свою дьявольскую интригу внутри правящей верхушки.
– Вот! – Рейч остановился и помахал пальцем у Григорьева перед Носом. – Комплекс вины делает нацию сильной, комплекс жертвы – слабой. Жертва себя жалеет и все себе, любимой, прощает. Знаете, чем это пахнет?
– То-то у вас так много неонацистов, – хмыкнул Григорьев.
– У вас не меньше.
– Я живу в Америке.
– Там тоже достаточно. А интересно, Россия для вас родина? Или уже нет? Ладно, можете не отвечать. Мы пришли.
В гостиной Рейча было темно и душно. Он поднял жалюзи, включил кондиционер.
– Кстати, мой Рики собирался сегодня посетить выставку советского плаката.
– Да, я заметил, ему нравится тоталитарная эстетика.
– Он, по сути, ребенок. И, как все дети, любит страшные сказки. Отчасти поэтому он был в полном восторге от Владимира Приза. Даже пару раз пригласил его в свой оккультный клуб.
– В оккультный клуб? – слегка удивился Григорьев.
– Ну да, знаете, эти модные игры в колдовство, увлечение вуду, вампирами, ведьмами. Мальчику интересно, и ладно. Кажется, есть такая русская поговорка: чем бы дитя ни тешилось… Сейчас я сварю кофе.
– Генрих, сколько времени провел здесь Владимир Приз?
– Сначала три дня, потом приехал еще раз, на неделю.
