Снова все заулыбались внезапности этой ситуации: разведчик из Комитета госбезопасности Советского Союза встретился лицом к лицу с одним из главарей английской разведки!
— Подумать только, а я не попросил у него автографа! — жалобно покаялся Лидумс.
Когда взрыв веселья несколько поутих, генерал Егерс предложил перейти в столовую.
— Там мы продолжим беседу, но уже в частном порядке, если так можно выразиться.
Вэтра попросил разрешения пройти к себе.
Когда он возвратился в столовую, в руках у него был складной спиннинг в замшевом футляре и коробка красного дерева с набором великолепных блесен и искусственных бабочек, кузнечиков, мормышек — всего того, что заставляет биться сердце любого заядлого рыболова. Он протянул все это хозяйство генералу Егерсу и произнес торжественным голосом:
— Начальник отдела «Норд» английской секретней службы мистер Маккибин просил меня передать этот подарок вам лично!
Под общий смех генерал принял подарок, спросил:
— Как это произошло, товарищ Вэтра?
— На прощание Маккибин устроил мне ужин, который был назван им вечером змей и должен служить нам паролем для связи. На вечере он спросил, какими пристрастиями обладает мой непосредственный начальник? Естественно, он имел в виду неуловимого руководителя «национально мыслящих» латышей Будриса. Но поскольку «Будрис» имя собирательное, а моим непосредственным начальником являетесь вы, я вспомнил, что вы отличный рыболов, и сказал об этом. Оказалось, что у мистера Маккибина то же самое хобби! И он перед моим отъездом в качестве подарка передал мне для вас лучшее украшение из своей коллекции…
Егерс улыбнулся, сказал:
— Ну что ж, пусть подаренный нами мистеру Маккибину чернильный прибор с изображением Лачплесиса будет стоять на его письменном столе как памятник его карьере разведчика, а его подарок напоминает, что в наших водах все еще водятся опасные хищные рыбы, которых можно поймать только на искусно выполненную блесну.
— Карьеру-то он сделал, товарищ генерал! — дополнил этот спич Вэтра. — Секретарь Маккибина мисс Нора перед моим отъездом передала мне под секретом, что перед предстоящей отставкой Маккибина королева, по представлению «Интеллидженс сервис», за исключительные результаты, достигнутые отделом «Норд», особенно в последние годы, в разведывательной работе против советских прибалтийских республик, наградила его орденом… В наградной реляции Маккибина добрую половину занимало описание его «ратных» дел, совершенных по чистой иронии судьбы с помощью начальника одного из ваших отделов полковника Балодиса! Так что прошу вас наложить взыскание на полковника за то, что он способствовал возвышению одного из наших злейших врагов!
И снова все засмеялись.
За окном давно уже текла безлунная ночь, а здесь еще только начинался веселый праздник. Первый тост произнес Егерс: за возвращение славного разведчика из долгого и трудного путешествия без визы.
После тостов Балодиса и полковника Вавина Егерс встал снова и провозгласил свой второй тост: за подругу Вэтры-Лидумса Анну, которая всегда верила в благополучное возвращение мужа после выполнения специального задания, за возвращение к ней!
Вэтра почувствовал невольное волнение. Егерс сказал свой тост так, что было понятно, он совсем недавно, может быть сегодня днем, разговаривал с Анной! И что-то произошло с нею, если он так уверенно говорит, что Анна ждет мужа…
Как же возникло противоречие между прямым словом генерала и уклончивым — Балодиса? Кто из них прав?
Он с некоторой неловкостью спросил генерала, давно ли тот видел Анну?
Оказалось, что Егерс довольно часто видится с Анной. Как он объяснил, полковник Балодис, которому была поручена забота о жене отсутствующего товарища, оказался чрезмерно занят… Да и постоянные требования англичанами всевозможных сведений могли бы менее спокойного человека довести до отчаяния. А Балодису приходилось перемешивать правду с ложью почти ежедневно, притом делать это так, чтобы в одном случае и ложь выглядела правдой, как было с передачами Петерсона, а в другом — и правда казалась ложью, как было с передатчиком Тома и Адольфа. В конце концов Балодис был вынужден обратиться к генералу с просьбой освободить его от забот об Анне.
Анна и сама поняла, что Балодиса тяготят встречи с нею, вероятно, обиделась и стала холоднее относиться к старому другу мужа. Вот тогда-то она и познакомилась с Егерсом, с его семьей, и особенно близко с женой генерала. «У женщин, — улыбнулся генерал, — всегда найдутся общие интересы…»
А потом выяснилось, что Анна переживает творческий кризис. Сначала речь шла о частных неудачах: не приняли такой-то рисунок в издательстве; отказались выставить картину на весенней выставке года; не включили в списки делегатов на съезд художников; отклонили проспект оформления нового журнала. Генерал пытался помочь художнице по мере сил, побывал даже в Союзе художников, но там ему ответили прямо: Анна Вэтра исчерпала свою манеру письма и стала повторяться. Если она не найдет в себе сил переломить свой сентиментализм, условность рисунка и его статичность, ее ожидает довольно бесславное существование «обиженного», «непонятого» таланта.
Вот тут Егерс и предложил неожиданную атаку на «позиции» Анны.
Как-то летом он пригласил Анну Вэтра в гости на дачу. Приехало довольно много друзей генерала и один крупный художник из Москвы. Разговор невольно коснулся позиции художника в социалистическом государстве. Анна ринулась в бой, отстаивая право художника на свободу творчества. Поначалу ей показалось, что слушатели относятся сочувственно к ее горячей речи. Но едва она закончила свою первую эскападу, как послышались возражения. То, что у ее друзей вызывало бурные аплодисменты, здесь подверглось тщательному анализу. Без насмешки, но и без принятия на веру каждого слова «пророчицы» нового искусства. Дальше — больше: у генерала оказалось около десяти картин Анны, купленных им сначала из любопытства, а потом и просто из желания помочь художнице. Генерал предложил проиллюстрировать точку зрения художницы ее полотнами и рисунками. Анне было неудобно отказаться. Произошел довольно бурный спор об истоках ее творчества, достоинствах картин. И общая оценка оказалась не в пользу художницы.
Анна, по словам Егерса, довольно долго противилась. До самой осени она работала в своей мастерской, почти нигде не бывая. От бывших друзей отошла, а друзья эти, именовавшие себя новаторами в искусстве, из обиды, что ли, начали распространять слухи о том, что Анна исписалась. Так возник полный разрыв с прошлым. В то же время Егерс постарался показать в настоящем свете работу мужа Анны. Он ей откровенно рассказал, что Вэтра находится на очень опасном участке борьбы. Не затрагивая подробностей, он ввел Анну в тот мир тайной войны, которая ведется против Советского Союза. И Анна поняла, что длительное молчание мужа вынужденно, что в нем нет и намека на утрату нежности к ней и к семье, что, может быть, он находится так далеко, что до него не дойдет ни одна ее строка… Так произошел еще один перелом в ее смятенной душе.
Вэтра выслушал этот рассказ молча. Он боялся слов. И тогда Егерс спросил:
— Вы не возражаете, если мы утром пригласим Анну на завтрак к нам сюда?
У Вэтры перехватило дыхание: за эти три с половиной года он видел Анну три раза, и каждая встреча была тяжелее предыдущей. Но теперь он выходил из игры, начиналась новая жизнь, в которой было возможно все: работа, семья, счастье…
Ужин затянулся до глубокой ночи. У Вэтры оставалось еще много вопросов, а завтра он должен был вылететь в Москву: полковник Вавин уже передал ему приглашение генерала Голубева. И Вэтра все возвращался в недавнее прошлое:
— Как была проведена «акция» с Петерсоном? Признаться, когда англичане сообщили мне, что Петерсон убит под Ригой во время сеанса радиопередачи, я был страшно обеспокоен. Во-первых, в глазах англичан смерть Петерсона неминуемо должна была привести к провалу всей группы Будриса. А если это так, то возвращение в Латвию не состоится, и мне придется искать другие пути на Родину. Только полученное от Будриса сообщение о подробностях «гибели» Петерсона несколько успокоило англичан. Кроме того, англичане знали из предыдущих сообщений Петерсона, что Будрис приказал ему раз и навсегда готовить и зашифровывать свои сообщения в одном месте, а затем, взяв с собой только шифровку, выходить на радиосеанс. После того как Будрис подтвердил, что шифры и кодовые таблицы обнаружены им на конспиративной квартире Петерсона в Риге, англичане несколько успокоились. Но тут же начали специальное служебное расследование: почему сеансы Петерсона оказались столь длительными, что его рация была запеленгована? Выяснилось, что радисты английского центра держали Петерсона в эфире, требуя в ряде случаев из-за метеорологических помех, как они потом объяснили, повторения многих цифровых групп, которые не успевали за ним записывать. Радисты были наказаны, а Большой и Малый Джоны строго предупреждены Маккибином. Тогда же Маккибин попросил Будриса временно сократить связь по радио. Но расследование подтвердило вину англичан в гибели Петерсона и еще больше укрепило репутацию Лидумса, который не однажды предупреждал «Норд», что опасность пеленгации в Латвии чрезвычайно велика…
