Стремительно я слетел вниз в свою каюту, крикнул перепуганной Элизабет: «Шквал! Сейчас тряхнет! Держись!» – и ринулся закрывать окна, после чего снова вылетел на палубу. Успел я вовремя – боцман Обсон захлопнул крышку люка прямо за моей спиной. Можно сказать, что я успел выскочить в сужающуюся щель.
– Готовься! – крикнул Ситтон, и в тот же момент резкий порыв ветра обрушился на судно. Лунный свет в секунду померк, в снастях оглушительно засвистело, силой ветра меня едва не сбило с ног, чудом я успел ухватиться за кольцо рым-болта в основании фок-мачты.
«Октавиус» повалило на левый борт, так что вода плеснулась через планширь, потом он снова выпрямился, встал на дыбы – и со всего размаха врезался утлегарем в чудовищный белый гребень огромной волны. Все судно отбросило назад, его вновь положило, теперь уже по самый борт. Целый поток хлынул через нос, прокатившись по баку и шкафуту, сметая с палубы все, что попалось на его пути. Кольцо выскользнуло у меня из рук, я, кувыркаясь и барахтаясь в воде, покатился по палубе, тщетно пытаясь зацепиться хоть за что-то. И меня непременно смыло бы за борт, если бы кто-то не успел схватить меня за шиворот, как котенка за шкирку. Через секунду я клещом вцепился в леер. Шхуна металась во все стороны, словно разъяренная змея, весь корпус трещал и стонал как живой. Нас мотнуло еще пару раз, и все стихло – шквал миновал на судно и, подобно злому демону, понесся сеять смерть и разрушения дальше. Вокруг снова установилась тихая лунная ночь – будто ничего и не было. Только слышно было, как вода с шипеньем и плеском лилась через шпигаты за борт… Через несколько секунд я вздохнул с облегчением: «Пронесло!». На корабле загудел нестройный гул голосов, послышалась приглушенная брань, кое-где прозвучал смех. Ситтон устроил короткую перекличку и, убедившись, что все на месте, сказал:
– Все в порядке, хозяин!
И вполголоса добавил:
– В следующий раз будьте осторожны, вас чуть не смыло за борт…
– Спасибо, – промямлил я и, чтобы скрыть неловкую ситуацию, выкрикнул: – Всей команде без исключения выдать дополнительную порцию рома!
Мои слова были встречены всеобщим одобрением, после чего я, отказавшись от услуг бдительного Ингера и провожаемый насмешливым взглядом Син Бен У (по всей видимости, уже бывавшего в подобных переделках), спустился в каюту. Элизабет, сидя на кровати и прижимая к груди платье, расширенными глазами смотрела на меня.
– Что это было? – спросила она со страхом. – Так начало бросать, и все посыпалось вокруг…
– Шквал, – ответил я. – Внезапно налетел шквал. Но все миновало, и мы в полном порядке. Вот что такое океан, дорогая, – нрав его крайне коварен.
Элизабет облегченно вздохнула, и я, присев на кровать, обнял ее…
После этого ночного происшествия никаких особых казусов больше не приключалось, хотя признаюсь, что даже ливерпульская буря показалась мне пустяком по сравнению с этими страшными мгновениями. Все мои былые познания, полученные за время так и не завершенного обучения, развеялись как дым: я наглядно убедился, насколько белую ворону представлял я из себя по сравнению даже с судовым врачом. Ситтона я теперь слушался беспрекословно – корабль был полностью вверен ему, и я подписывал не глядя все предъявляемые мне сметы расходов по плаванию. Он никак не злоупотреблял этим. Средних лет, невысокого роста, с мягкими чертами лица, этот человек редко повышал голос при разговоре и на первый взгляд совершенно не соответствовал своей профессии, походя больше всего на священника или пастора. Про него говорили, что он и в самом деле вырос в семье священнослужителя, и это несомненно отложило отпечаток на его манеры и поведение – он был несколько замкнут и не лишен причуд. Однако грамотности и решительности в морском деле ему было не занимать – эпизод со шквалом только лишний раз доказал это.
Полной противоположностью ему был Метью – высоченный, худой и узкоплечий, этот молодчик являл собой словно лицо команды: невежественный, чрезвычайно вспыльчивый, он признавал только силу авторитета рангов, отчего дня не бывало, чтобы он не поссорился с кем-то из матросов.
Берроу же был чрезвычайно словоохотлив и, несмотря на свой преклонный возраст, мог без устали болтать все двадцать четыре часа в сутки, перескакивая с темы на тему. Однако при этом он был весьма обидчив и отличался злопамятностью, так что особой любовью не пользовался ни у кого, в том числе и у меня. Впрочем, несмотря ни на что, на борту царила атмосфера слаженности и взаимопонимания, так что наше плавание проходило без всяких эксцессов. Раза три или четыре видели мы вдали паруса, и один раз я даже рассмотрел в свою подзорную трубу высокий корпус испанского галеона, что совсем не обрадовало меня.
«…19 сентября 1761 года. В виду судна показались Канарские острова. Погода стоит ясная, видимость отличная. Полный штиль…»
Миновав Канарские острова, мы направились к берегу Африки, вдоль которого потом и шли, взяв курс к мысу Доброй Надежды. Солнце днем жарило нещадно: палуба раскалялась так, что ее приходилось время от времени окатывать водой, смола выступала и пузырилась в щелях настила, прилипая к ногам. Дул довольно устойчивый зюйд-ост, ночью сменявшийся феном, частенько несшим звенящие песчинки из Сахары, которые наметало в углы и открытые окна. Стоя в тени кливера на носу или забравшись на грот, я много часов подряд поначалу наблюдал в подзорную трубу африканский берег, где никогда не бывал и о котором слышал столько историй и легенд. Но скоро я оставил это занятие и вернулся к вопросу о Северо-Западном проходе, которым и занимался вплоть до самого Кейптауна, советуясь то с Ситтоном, то с Берроу, то с кем-либо из команды.
Элизабет плохо переносила жару – целыми днями она лежала на койке, потеряв аппетит, и сильно похудела. Ингер каждые два часа навещал ее, и в этом отношении я был спокоен полностью. Син Бен У целыми днями не выходил из каюты (жара ему также была не по душе), и скурил столько опиума, что я всерьез стал опасаться за его рассудок. Дэнис же, наоборот, был чертовски рад жаре – почернев на солнце как настоящий африканец, он работал на палубе, часто напевая какую-то песенку, и было видно, что он уже вполне освоился на борту. На баке свободные от вахты матросы под палящим солнцем напропалую дулись в кости, курили трубки возле специальных бочек с водой или ловили рыбу. Ситтон раз в день приказывал опускать в воду парус для купания, так как здешние воды просто кишели акулами и плавать в открытом море было весьма рисковым занятием. Я сам несколько раз наблюдал их плавники в непосредственной близости от судна. В один из дней Метью удалось-таки подцепить одну из них и совместными усилиями вытащить на палубу. Это была небольшая метровая мако – одна из самых агрессивных и непредсказуемых представительниц этого семейства. Она яростно билась на палубе и вцепилась мертвой хваткой в гандшпуг, которым потчевал ее Метью, пока наконец аккуратно подскочивший к ней Обсон не вогнал топор ей в голову. Рыбу потрошили тут же, прямо на палубе, вырезая челюсти и плавники, и от этого пошло такое мерзкое зловоние, что я с отвращением удалился от этого зрелища – и был несказанно рад, когда растерзанные останки наконец выбросили за борт…
