class="p1">– После колледжа она уехала в Италию, год изучала художественное искусство.
– И ему принадлежали какие-то знаменитые картины?
– Графу? Да черта с два ему что-то принадлежало. Однажды она брала урок верховой езды, а он был инструктором.
Берни встал, выбросил скомканное бумажное полотенце в мусорное ведро.
– Ты хороший стрелок, Альдо? – спросил он.
– Почему вы спрашиваете?
– На днях я видел, как ты чистил в конюшне винтовку калибра 7.62х63 миллиметра.
– Не особенно хороший стрелок, нет, – сказал Альдо. – Да и винтовка не моя.
– А чья?
– Аделины.
– Только не говори мне, что она охотница.
– Такая любительница животных, как Аделина? Нет, конечно. Но иногда, когда здесь останавливаются гости, она устраивает стрельбу по мишеням. По бутылкам из-под кока-колы, выставленным на заборе.
Стрельба по бутылкам на заборе – это мне нравилось. Может, скоро она начнется? Было бы неплохо, чтобы уже хоть что-то произошло.
– Она хороший стрелок? – спросил Берни.
– Аделина? Примерно как я.
– А граф?
– Стреляет еще хуже, – где-то наверху несколько раз прозвонил телефон, затем умолк. Альдо поднял взгляд. – Как ты думаешь, где она? Что с ней случилось?
Они поговорили еще немного, но я перестал слушать, потому что снова представил себе лицо Аделины с муравьями.
Тогда я подошел к крошечным серебряным мисочкам Принцессы и лег рядом с ними.
Глава двадцать первая
Когда мы выехали обратно на дорогу, Берни сказал:
– Напоминает мне о Шекспире.
Шекспир? Не припоминаю такого дела. Но мы с Берни раскрыли множество дел, нельзя же ожидать, что я буду помнить каждое?
– Все эти интриги, словно при королевском дворе, – добавил он через некоторое время. Ничего не знаю ни о каких королевских дворах, но вообще дворы я люблю. Помню, рядом с одним судом – а я был в суде лишь однажды – был чудесный двор. Я тогда был уликой А, не уверен до конца, что это такое, но на практике это значило, что я должен был пройти через комнату – с каким-то парнем в форме, не с Берни – на поводке. Поводок – с этим я могу смириться, если это действительно необходимо, к тому же, потом Берни дал мне польскую сосиску. Не знаю, почему она была польской – вроде бы, она совсем не плясала, а может, я просто не дал ей шанса, потому что очень быстро ее съел. Уликой Б был магнум 44 калибра, который я выкопал из клумбы какого-то преступника. Он, вероятно, все еще носит оранжевый комбинезон в Центральном тюрьме.
Прекрасный сегодня был день для того, чтобы ехать в машине – голубое небо, чистый воздух, Элмор Джеймс, доносящийся из динамиков. Труба – мой любимый инструмент, но сразу за ней идет слайд-гитара. Трудно описать чувство, которое возникает в глубине моих ушей и спускается вниз по шее до самого хвоста – а потом иногда возвращается в обратную сторону, и сталкивается со следующим чувством, уже уменьшающимся! Берни подпевал музыке – «Небо плачет», «Плохо обращаешься с мамой», «Мне тоже больно» – но довольно тихо, и в этот раз он не играл на воображаемой гитаре, что, в сущности, делало поездку только более безопасной.
– У меня плохое предчувствие, – пели они с Элмором Джеймсом. У Берни очень приятный голос – я уже упоминал об этом? – но голос Элмора Джеймса, чем-то похожий на слайд-гитару, способен вытворять со мной самые странные штуки.
– Блюз, Чет, – сказал Берни. – Ничто не сравнится с блюзом.
В этом не было никаких сомнений, по крайней мере, исходя из моего опыта. Но из-за того, что голос Элмора Джеймса и слайд-гитара вызывали во мне дрожь одновременно, иногда блюз переносить было довольно тяжело, и я был отчасти рад, когда Берни его выключил. Вскоре после этого мы оказались на пустынной трассе, которую я запомнил, а вдалеке возвышались покосившиеся здания Клаусон-Уэллса.
– Начнем с нуля, – сказал Берни, когда мы выехали на главную улицу города-призрака. Я уже слышал, как он употребляет это выражение – начнем с нуля – и обычно это всегда значило, что дела у нас идут плохо.
В городе было тихо, никого не было видно. Налетел ветер и протащил через улицу какой-то пластиковый обрывок. Мы припарковались перед салуном и прошли через главные двери.
Берни огляделся: длинный бар, треснувшее зеркало, барный стул, валяющийся на полу. И что это там лежит? Среди высохших какашек койтов лежит одна свежая. Я обнюхал комнату, уловил запах и последовал за ним к большой дыре в задней стене – койот, побывал здесь и ушел – и вернулся к Берни.
Он уже поставил стул вертикально.
– Здесь сидит Лестер Форд, – сказал он. – Эрл появляется из-за угла в задней части салуна. Очень хорошо они тут устроились, Чет. Вопрос в том, что случилось потом? Я проснулся в камере на следующее утро, – он потрепал меня по голове. – А как насчет тебя? Как развивалась твоя история?
Я внезапно встал на задние лапы, когтями на передних как бы вцепляясь в Берни, что у нас было под абсолютнейшим запретом.
– Эй, в чем дело, приятель? Что случилось? – Берни обнял меня, и я почувствовал себя лучше, и что бы в меня там не вселилось, теперь оно было под контролем. Я подошел и обнюхал шаткую лестницу, ведущую на второй этаж. Берни последовал за мной.
– Хочешь подняться наверх? – спросил он. – Выглядит небезопасно.
Я начал подниматься по лестнице, но Берни остановил меня, положив мне руку на спину.
– Подожди, – сказал он. Я остановился, и он обошел меня. – Я пойду первым.
Берни пойдет первым? Ни за что. Он ведь довольно крупный парень, что, если случится что-нибудь плохое? Я протиснулся мимо.
– Чет!
Но Берни не будет подниматься первым, и все тут. Я рванулся вперед, перемахнул через недостающую ступеньку, потом прыгнул вперед, и вот я уже стоял наверху, обернувшись, чтобы взглянуть на Берни. Он добрался до обвалившейся ступеньки и тяжело перешагнул через нее. Далось ему это нелегко, и на его лице промелькнуло и в мгновение ока исчезло выражение боли, но я все равно успел его заметить – это все его старое ранение – а затем раздался треск, и вся лестница неспешно, словно в замедленной съемке, рухнула вниз, пока Берни карабкался вверх, тоже медленно, но все-таки немножко быстрее. Он упал на пол рядом со мной, уже в безопасности.
– Чет, слезь с меня, ради бога, – я отошел в сторону, и Берни поднялся, посмотрел вниз через край. Снизу поднималась пыль. – Похоже, мы застряли здесь навсегда.
О, нет. Что же мы будем есть? Берни вгляделся в коридор, свет из разбитого окна подсвечивал его лицо, и
