не может посмотреть на его успехи. Тем не менее, положение было не самым прочным. С одной стороны, он полностью устраивал тех кто помог ему получить корону. С другой — категорически не устраивал легитимистов, ждущих своего часа. Филипп был неглуп, он понимал как сложно добиться признания этих людей. Этого не смог даже сам Бонапарт, что говорить о нем? Однако, именно мысленное сравнение с корсиканцем наводило на мысль о Египте. Какую-то часть роялистов Наполеон всё-таки смог привлечь к себе за счёт успехов в покорении других стран и народов. Он, Луи-Филипп Первый такого масштаба позволить никак не мог. Но что если ему повезёт ещё раз и он добьётся успеха там где оплошал корсиканец?
Благодаря предыдущим царствованиям, позиции французов в Египте были сильны. А что если…? Да, покорение Египта вписало бы его имя в историю и кратно упрочило позиции во Франции. Но как сделать всё красиво?
В силу обстоятельств, Филипп считал англичан частичным союзником, а Россию, её императора — врагом. К счастью, северная держава являлась собой государство, чья политика сильно зависима от персоны монарха. Если бы он вдруг сменился, то следующий мог быть более сговорчив. Такие вещи не обсуждались, но пожары в театре и лондонской бирже король оценил вполне определённо. Жаль, что так вышло. Русские помешали Египту получить независимость, да ещё под негласное одобрение ведущих свою игру англичан.
Независимость Египта в его планах была первым важнейшим шагом для получения под контроль Франции наикратчайшего пути в Индию и дальше. Турки были союзником во всем, кроме египетского вопроса.
Известие о смерти султана заставило призадуматься.
— Не умер один, зато умер другой. — вырвалось вслух у короля.
Наследником Великолепной Порты становился совсем юный мальчик, что давало пространство для маневра. В Каир и Константинополь полетели приказы, оттуда шли ответы, Филипп всё думал, думал и думал. Такой момент упускать представлялось просто глупым.
«Я должен добиться от англичан выбора из плохого и очень плохого, — решил король, — очень плохое это русские в Константинополе. В Лондоне боятся этого до одурения. Глупцы. Мой кузен Людовик уже ставил их перед выбором что потерять, Индию или колонии в Америке. Они выбрали потерять Америку. Теперь делают вид, что забыли кто выиграл для фермеров ту войну. Отец мне рассказывал как было дело. Что они выберут сейчас, оказавшись в ситуации когда или русские в проливах или мы в Египте? Смешно, но они скорее отдадут Египет, надеясь на свой флот. Если русские сунутся, то их ждёт множество проблем в виде не только Англии, но и Австрии. Священный союз погибнет. Что тогда мы? Лондон вообразил, будто мы боимся того как они. Наивное заблуждение. Но за Египет, за путь в Индию можно повоевать, приз очень сочен. Только достаться он нам должен с виду случайно, в процессе противостояния тем же русским. Так или иначе. И первое столкновение должно быть между англичанами и русскими, тогда у островитян не останется выбора кроме как просить нас о помощи. Что же, поможем. У них и без того отношения на тоненьком волоске, столкнуть их совсем легко. По сути только из-за этой лёгкости оно до сих пор не случилось, как ни смешно. Нужно поднести фитиль к бочке с порохом. Ситуация просто отличная. Этот закон о преференциях для англичан на руку, с ним можно уверить русских, что Франция недовольна и развязать им руки. Но первые действия колеса событий должны закрутить сами турки, а мы окажемся лишь втянуты в него против воли и силою обстоятельств. Сами подложили себе свинью, а еще мусульмане. Наивная попытка всех столкнуть, которую видят решительно все. Азиаты как дети играющие в прятки. Хорошо, столкнете, но останется ли что от вас самих после этого столкновения? Итак. Первый план — с англичанами против русских. Второй план — с русскими против англичан. Великий Дюмурье, я помню твои уроки. Пока напишем этой обезьяне, капудан-паше. Пора действовать.»
Король довольно потёр руки и позвонил в колокольчик вызывая секретаря.
Интерлюдия
В которой в Санкт-Петербурге читают письмо.
Юлий Помпеевич, при всей своей грузности, обладал врожденными манерами истинного придворного. К манерам прилагался глазомер, позволявший подмечать еле заметные, можно сказать ничтожные нюансы в настроении людей. Свойство ценное, или, вернее, не имеющее цены для своего обладателя. Вовремя понять — это почти что предвидеть.
Император пребывал в состоянии бешенства. О том графу подсказала шея Его Величества, чуть более обычного напиравшая на воротник.
«Дай себе волю, дай, — думал граф, — наклони голову вперёд и иди словно бык. Расстроен государь. Такая беда. Не подчиняется уставу жизнь. Плац ровный, да земля круглая. Не хочет бытие влезать в рамки, вечно выкинет что-то эдакое. Что произошло в этот раз? Надеюсь мой обретенный сын, а я уверен, что дело в нем, не сотворил глупость слишком великую?»
— Ваш сын, граф. — тяжело процедил император.
— Ваше величество? — изящно склонился Литта, выказывая полную готовность возложить свои седины на плаху славы Отечества.
— Прочтите это письмо.
— Ваше величество! — изумленно отпрянул граф, едва пробежав глазами первые строки. — Но это…
— Письмо от женщины. — кивнул император. — Вы, безусловно, узнаете почерк.
— Госпожа Фикельмон…
— Ведёт весьма активную корреспонденцию с Константинополем. Вы не находите это странным?
Литта задумался, внешне сохраняя бесстрастие. Николай был не тем человеком с которым надлежало открыто хитрить. Подлинный рыцарь своего времени терпеть не мог лжи и обмана. Как это сочеталось с любовью к чтению чужих писем? Так и сочеталось.
— Молодой русский император так любит правду, что готов сам писать и читать письма за всех своих подданных, но не позволить им пасть во грех. — съязвил однажды из Парижа старый Талейран, прекрасно зная, что и эти его строки подвергнутся общей участи.
Дело, однако, казалось не совсем обыкновенным. Одно дело знать, и другое совсем — видеть. Если государь отбросил всякую этику и без смущения (да ещё и в гневе!) требует пояснения о содержимом письма личного характера — добра не жди.
— Признаюсь, не вполне понимаю
