у нее?
Иван и Андрей переглянулись. Иван сказал:
– Ну что-то есть, наверное. Мы тебя вообще-то помочь просили, а не это вот.
– А я помогаю, Вань, – заверила Ольга. – Я и сейчас так помогаю, что ты себе не представляешь даже, от каких траблов избавляешься, и завтра, бог даст, попробую. И с пацаном тоже. Ты пока адвоката подтяни, лучше Зеленовскую или Марчука, чтобы задницу прикрыть. А то как бы тебе самому по сортирам скакать не пришлось, когда вот эти ваши методы наружу вылезут.
Иван с Андреем снова переглянулись, ухмыляясь. Ольга думала напомнить им про коллег, которые вот так же работали в охотку и без оглядки на условности, а потом присаживались по ерунде, потому что начальству так оказалось нужней, но, прислушавшись, поспешила к туалету.
Девочка вышла, так же прижимая к животу пакет, но спину держала прямо и выглядела хоть очень настороженной, но куда более уверенной. Она протянула пакет Ольге. Ольга сказала:
– Себе оставь, завтра еще подкупим, под размер, как сориентируешься, какие удобнее. Пока езжай домой, ну в интернат, вас же туда временно определили? Завтра нормально поговорим. Ничего не бойся.
Девочка посмотрела на нее очень внимательно и даже, Ольге почудилось, снисходительно – типа не мне, барышня, тут бояться следует. Ольга не рискнула погладить ее по плечу, как собиралась, опустила поднятую было руку и пригляделась. Нет, показалось, наверное. И более ничего подобного не мелькало: девочка позволила проводить себя до машины, неспешно осмотрелась и полезла в бобик, так и прижимая пакет с прокладками к животу.
– Кормят-то нормально? – спросила Ольга напоследок, не дождалась ответа и добавила со старательной уверенностью: – Если плохо или еще какие жалобы, смело обращайся. Все исправим. Все в наших руках.
Она улыбнулась и продолжала улыбаться даже захлопнутой двери и вонючему дымку, выброшенному отъехавшим бобиком. Держать механическую улыбку было проще, чем придумывать какое-то новое выражение лица. Устала Ольга очень, вот что.
– Ну что, в караоке? – бодро спросил Иван, подходя. – Я угощаю.
– Так ты ж петь будешь, – сказала Ольга брезгливо.
– Тебе одно-ой, – подтвердил Иван, подхватывая ее руку.
У него был симпатичный баритон. Ольга даже задумалась. Тем более что домой решительно ничего не тянуло.
– Слушай, ты мою резервную трубу не видел? – спросил Андрей, общупывавший себя в непосредственной близости.
– Вот она, правоохранительная буржуазия, – сказал Иван, у которого в постоянном обороте было три телефона. – Трубы у них резервные. А она была?
Андрей раздраженно дернул носом.
– Поставь отслеживание, в чем проблема-то. На полторы минуты забот – и всегда знаешь.
– Да труба не моя, я только отжал, – пробормотал Андрей. – Не успел еще.
Иван внимательно посмотрел на него, отпустил руку Ольги и сунул ладони в задние карманы. Андрей с досадой сообщил:
– Да он пустой все равно, я проверил. Резервная и резервная, какая разница у кого. Жуликам не пригодилась, мне не помешает, потом верну.
Шакал ты, шакал, подумала Ольга мрачно. У детей воруешь.
– До завтра, товарищи офицеры, – сказала она. – Постарайтесь до утра хоть немножко Родины сохранить.
Жестоко не будь
Изолятор был небольшим. Сильно мельче, чем в пионерлагере «Боровой», куда меня упекали каждое лето, потому что в лагере комната была на три койки, а тут на одну, и не сетчатую, а с плоской металлической решеткой под матрасом. Не попрыгаешь. Тумбочка тоже была металлической, цвета кипяченого молока. А больше в комнате ничего не было. Ну еще увлеченно журчащий унитаз и кран над непривычно мелкой раковиной – вот и вся обстановка на светлую комнатку три на три с половиной, напоминавшую лагерь, больницу или тюрьму разве что запахом хлорки. С другой стороны, изолятор же. Вот и изолирует от всего лишнего. Чего я хотел-то.
Уж точно не этого.
Изолятор Инны, расположенный за стеночкой, был, видимо, таким же, только в зеркальном варианте. Это подсказывали и шум спускаемой в унитаз воды – спасибо, кстати, за отдельный сортир, в лагере, когда я свалился с ангиной, приходилось проситься и ковылять до туалета под конвоем дежурного вожатого, – и стук кровати о стенку. Услышав этот стук, я садился, выдергивал пластиковый щиток розетки из стенки и осведомлялся, рассматривая комнату сквозь пару дырок:
– Соскучилась?
Если ставить щиток наискось, дырки становились узкими скобками, и комната в них выглядела очень четкой – я мог разглядеть даже повисшую на кране каплю, хотя нормальным взглядом выхватывал только отблеск на металле. Жаль, нельзя найти такой же щиток с дырками, чтобы сделать четким остальной мир, нас самих и наши задачи. Я умел и любил решать задачи – если понимал условия и смысл. Но уже четвертый день я не мог ухватить смысл и отделить значимые условия от случайных.
Может, близорукость – это и хорошо. Важно различать то, что вблизи, а то, что вдали, менее существенно и не очень симпатично.
Я повозился, дожидаясь, пока Инна расскажет про сегодняшний допрос – ничего нового, опять то ласково, то грозно и с криками требовали рассказать про фальшивые паспорта, подростковую проституцию, порнофильмы, производство наркотиков, шпионскую или террористическую сеть, доведение детей до самоубийства, неуплату налогов и вообще про что угодно, за что нас с Денисом можно посадить в тюрьму. С тем же самым вчера скакали вокруг меня, а позавчера – вокруг нас обоих, вместе, поврозь и то запирая в тюремную камеру, то приводя обратно в кабинет.
– В общем, все как обычно, – завершила Инна. – Спасибо хоть не бьют.
Я вспомнил Дениса и зажмурился, сжав кулаки. После ареста мы его не видели. Пострадал парень ни за что. За то, что нам добра хотел. А он дедушку любил, полицай его побил.
– Как там в песне было, – спросил я, – прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко?
– А оно прекрасное?
– А оно жестоко.
– А что тебе не нравится? – спросила Инна каким-то странным тоном.
Она эти дни была даже серьезнее обычного и на мое «Соскучилась?» ни разу не среагировала так, как я надеялся. А в первый раз, когда я выкрутил винтик и дошептался до Инны через снятую розетку, вроде даже заревела от радости, а потом заболтала меня до сонного обморока – при этом ни разу, как мы и договорились, пока нам выламывали и пилили дверь, не сболтнула ничего важного и вообще нового для тех, кто мог нас подслушивать. На следующий день она уже была обычной Инной, деловитым бортинженером. А теперь вот иронизировать взялась.
Я, наверное, запыхтел так громко, что Инна не только услышала сквозь неплотно забитую внутренностями розетки дырку в стене, но и поняла мое возмущение и уточнила:
– Ну арестовали нас – понятно. Но не расстреляли же. Не бьют даже. Надоест – отпустят.
«Сама-то веришь?» – хотел спросить я, но ведь это мне самому пришлось бы утешать, придумывать, что да, непременно отпустят, догонят и еще раз отпустят,
