Как и у Младшей и Средней сестёр, стены здесь увешаны были пучками трав, связками луковиц и кореньев, однако было и много, много иного, от чего Молли, едва разглядев, только и смогла, что тихонько ойкнуть.
Здесь висели высушенные, сморщенные лапы – звериные и птичьи, а меж ними – и человеческие кисти. Ровно отсечённые, точно скальпелем, какой был у папы. Здесь стояли крупные стеклянные банки, где в мутноватой зелёной жиже плавали круглые глаза всех мастей, а потом попались подряд два сосуда, в которых эти же глаза плавали кругами, выпустив плавнички и хвосты, словно мальки. В третьей банке они же ползали по дну, словно лягушки – и разом уставились на ойкнувшую Молли.
– Не пялься на них, не пялься, – недовольно бросила старуха. – За мной иди.
Уже привычная невысокая дверь, притолока, которой взрослым приходится кланяться. Обширная, хоть и низкая горница. Большая белая печь, столы и лавки, всё как обычно – необычна, правда, длинная плита с конфорками всех размеров, где горит огонь и мерно булькает пара здоровенных округлых кастрюль, или жбанов, или горшков – кто знает, как верно прозвать? – с мутными бульонами разных цветов, от жёлтого до коричневого, источающими резкий травяной запах.
Здесь был огромный стол с каменной столешницей и неприятного вида железными скобами по углам, при виде которых невольно представляешь, как тебя к ним привязывают за руки и за ноги. Здесь был деревянный отполированный пенёк с торчащей из него дюжиной ножей самой разной длины.
Полки с глиняными кувшинами, чашками, плошками, горшками, причём явно не для еды. От одного взгляда на них Молли бросало в дрожь.
А ещё здесь из стены выходили две медные трубы с позеленевшими кранами, нависая над обширной раковиной, чего Молли не видела ни у Предславы Меньшой, ни у её средней сестры.
– Садись, – деловито, но без особой приязни бросила старуха. И сама первой устроилась в высоком кожаном кресле, добытом явно где-то в Королевстве.
– По обычаю, – Старшая ухмыльнулась, показав жуткие зубищи, – по обычаю должна я тебя спрашивать начать, мол, дело ли пытаешь или от дела lytaesh’, в смысле – бегаешь; а ты должна была б сказать, мол, прежде чем спрашивать, надо гостя накормить, напоить да в баньке выпарить. Но ты не наша, так что садись и ешь. У меня по-простому – что в печи, то и на стол мечи. Разносолов не держим, но каша с маслом.
– Берёзовая? – вырвалось у Молли. Она ойкнула и зажала рот ладошкой.
Старуха ухмыльнулась шире.
– Вижу, Таньша тебе уже наплела-наговорила… У меня, девочка, всякая вина виновата. Не научишься себя держать – и сама сгинешь, и других погубишь. Так что да, берёзовой каши отведаешь. Не стой столбом! Не люблю. Сказала, за стол садись – значит, садись!
В горнице был, помимо каменного, и второй стол, куда меньше – обычный, деревянный, некрашеный. На котором невесть откуда возник горшок с дымящейся кашей и воткнутой в кашу деревянной ложкой.
Кошка Ди, жавшаяся к ногам Молли, слабо мяукнула.
– А. Тебе тоже, – кивнула старуха. – Vasilii! Покажи гостье, где чего.
Чёрный кот словно соткался из воздуха. Подошёл к насторожившейся Ди, коротко мяукнул. И неспешно потрусил куда-то прочь.
Диана следом.
– Vasilii не обидит, – усмехнулась хозяйка. – Тепло у меня тут, вот живность всякая и плодится. Я их ядами не травлю – Vasiliyu забава да корм. Там и на твою кошку хватит, и ещё останется. Ешь, кому говорю! – сердито прикрикнула она, и Молли вихрем влетела за стол.
– У меня так – от пуза ешь, коль в деле сече́шь, – строго сказала старуха. – Но когда пузо набито, только спать и можно. А чтобы учиться – голова нужна ясная. А потому сегодня лопай, завтра уже всё, на хлебе и воде сидеть будешь.
Молли икнула.
Хозяйка ухмылялась беззлобно, и, в общем, ничего из ожидаемого пока не случилось – что станет она на Молли с порога орать, обзывать бездарью и тупицей, призывать ей на голову все громы небесные да оплакивать свою судьбу, что послала ей в ученицы столь дубиноголовую девчонку. Но мелькало порой в глазах старухи что-то такое, от чего Молли пробирала дрожь. Слова – что слова! Они обидны могут быть, но только если ты сам внутренне с ними согласен – так говорил папа, когда, случалось, Молли задразнивали в школе и она в слезах прибегала домой.
Каша была хороша. Обычная для Rooskies гречка, Молли к ней уже привыкла – в Норд-Йорке гречу совершенно не знали. Каша с салом, жирная, пальчики оближешь, м-м-м!
Молли и не заметила, как вычистила горшок чуть не до блеска.
– Спасибо, госпожа хозяйка…
– Не за что. Ну, слушай меня, Молли Блэкуотер. Сестрицы мои – да и другие – про меня тебе уже понарассказывали. Старшая я, так меня и зови. Кот мой Vasilii, а пёс – Polkan, он во дворе хозяин. Зачем ты здесь очутилась, ведаешь ведь?
– Ведаю, госпожа Старшая.
– Хорошо. Да, хиловаты младшенькие мои сестрички, не справиться им с таким даром, что у тебя, – самодовольно объявила Старшая, усмехаясь. Молли опустила глаза – только бы не глядеть на жуткие жёлтые клыки. – И про огненную гору не забывай тоже. Двор мой на горячих ключах стоит. Вода в трубе во-он той – оттуда. Так что знаю я, что нам с тобой сделать предстоит. А вот ты – знаешь ли?
Молли опешила.
– Виновата, госпожа Старшая… откуда ж мне знать?
– Плохо! – немедля рыкнула хозяйка, прищуриваясь. – Голова тебе дана не косички носить!
– Э-э-э…
– Nemoguznaek не терплю! Гм, тех, кто не знает, то есть. И не «экай» мне тут! – Старшая с силой хлопнула по столу плоской ладонью. – Отвечай быстро и чётко, не умеешь – учись! Старайся!
Живот у Молли сжался. Слова про «берёзовую кашу» вдруг показались до неприятного реальными.
– Должна я научиться, как сдерживать и направлять свою силу… должна узнать, как сделать так, чтобы вулкан никому вреда б не причинил… так госпожа Средняя говорила, не сердитесь на меня, госпожа Старшая, пожалуйста!
– А кто сказал, что я на тебя сержусь? – фыркнула ведьма. – Я учу тебя, сущеглупая, как меня саму Верея старая учила. Ничего, выучила. Так вот, девочка, госпожа Средняя потому средней так и осталась, что дальше своего целительства не видит ничего и видеть не желает. – Старшая скорчила гримасу. – Мало научиться силу свою направлять. Мало заклинания понять, чары выучить, знаки запомнить, снадобья сварить. – Она вдруг подалась вперёд, и сухая, морщинистая, словно птичья лапа, рука вцепилась Молли в запястье. – Через себя переступить надо, девочка. Запомнить, что нет барьеров и что род твой, земля тебе велят, то и делать надо. О других думать, не о себе. Мы, ведьмы, – орудие. Земля через нас себя лечит, равновесие утверждает. Вот это тебе и предстоит познать, ученица. И уж не сомневайся, я в тебя что надо вобью. Потому что моя земля, мой род от этого зависят.
Ледяные глаза старухи вспыхнули, седые патлы вдруг встопорщились, словно их разметал внезапный порыв ветра. Что-то заухало, захохотало в глубине дома, заскрипели двери и половицы.
– А что ты сама иного рода, иного племени – неважно. Сбились твои с пути, дурных советов послушались, дурных советчиков к себе приняли. Вот потому и сидят головы их у меня на колах, сидят, печалятся. И ты, Молли Блэкуотер, знай – коль разочаруешь меня, коль пойму я, что и впрямь глупа ты иль ленива, что магия не по праву тебе досталась, что не достойна ты великого дара своего, что не поможешь ты моему роду, а настанут от тебя одни убытки да протори, – голова твоя тоже на колу поселится. Будешь по сторонам зыркать, двор мой охранять да с другими такими же переговариваться. Когда я разрешу, конечно же. Ну, всё поняла, красавица норд-йоркская?
Молли сидела ни жива ни мертва, оцепенев от ужаса.
– Бойся, бойся, – удовлетворённо кивнула старуха. – Страх в учёбе советчик плохой, но скорлупу вскрыть твою, чтобы голенькой вышла, всё старое забыв, – лучше него ничего нет. А сомневаться будешь – на меня посмотри: старуха Верея что только со мной не делала, однажды раздела и в лесу ночью привязала, на муравейнике, да так и оставила. И – ничего, выдержала я, выдюжила. Земле моей от меня прибыток, роду моему – защита. Поняла?
– П-поняла…
– А коль поняла, то спать ложись. Утро вечера мудренее. Пойдём, покажу тебе всё.
– П-простите, госпожа Старшая… а… спрашивать можно?
– Сегодня можно. Завтра уже нельзя будет. Только когда я скажу: вопросы, мол, имеешь? И говорить станешь, только когда я к тебе первая обращусь. Болтливость нашему делу погибель, так и знай. Сперва своей головой думай, своими руками пробуй да за исход отвечай. – Старшая вдруг хихикнула и с силой шлёпнула Молли пониже спины. – Не ойкай! Терпи. Ведьме боль терпеть – это всё равно что дышать. На собственной крови многие чары замешены, на собственной му́ке. Так оно было, так есть, так будет. Ну, так чего спросить хотела, yegoza?
